Полит.ру знакомит читателей с книгами, вошедшими в длинный список претендентов на премию «Просветитель.Перевод» 2023 года. Премия уже в четвертый раз отмечает лучшие работы редакторов и переводчиков научно-популярной литературы на русский язык. Всего в длинный список вошли двадцать книг. Короткий список премии «Просветитель.Перевод» будет объявлен до конца сентября.
Издательство «Corpus» представляет книгу Джозефа Хенрика «Секрет нашего успеха. Как культура движет эволюцией человека, одомашнивает наш вид и делает нас умнее» (переводчик Анастасия Бродоцкая, редактор Екатерина Владимирская, научный редактор Александр Марков).
Вопрос, чем Homo sapiens настолько уникален и в чем загадка его непостижимого эволюционного успеха, исследуется учеными постоянно и, вероятно, не перестанет занимать их до конца времен. Профессор Джозеф Хенрик, знаменитый антрополог и автор научно-популярных книг, предлагает важнейшее изменение в подходе к этому вопросу: необходимо учитывать влияние культуры на нашу биологию и генетику — тесно переплетаясь, они вместе генерируют уникальный комплекс процессов, формирующих наше поведение и развитие. На увлекательных примерах, с привлечением огромного массива научных данных из самых разных дисциплин, изучающих человека, Хенрик выстраивает расширенную и обогащенную картину нашего эволюционного пути. И неожиданно для себя мы находим множество ответов на вечно мучающие нас вопросы: «Почему в тех или иных ситуациях люди ведут себя так, а не иначе? Откуда в них то и это? Почему они такие одинаковые — и такие разные?»
Предлагаем прочитать фрагмент книги.
Ритуалы, родство по браку и табу на инцест
Как то вечером — дело было в деревне Тети на острове Ясава в архипелаге Фиджи — я сидел и попивал каву при свете фонарей на многолюдной вечеринке. Кава — это ритуальный напиток из высушенных и растертых кореньев с водой, от которого немеет язык и по всему телу разливается умиротворение. Все мы, как принято на Фиджи, сидели на удобных плетеных циновках, причем мужчины, наделенные более высоким статусом (старейшины), сидели в дальнем конце помещения (собрания проходили в доме, состоявшем из одной комнаты), а люди низшего статуса собрались ближе к входу. В тот вечер я одержал маленькую антропологическую победу: сумел сесть в середине комнаты, со сверстниками, и никто не потащил меня как гостя в дальний конец для обладателей высокого статуса. Только я задумался, когда всех снова будут обносить кавой, как вдруг заметил, что в открытых дверях показался наш сосед Кула. Он сразу заметил меня (я сильно выделяюсь среди фиджийцев) и увидел, что рядом со мной есть свободное местечко, хотя в комнате было не протолкнуться. Молодой человек просиял и, присев, как принято, начал пробираться в мою сторону. Он поприветствовал меня, уселся и очутился спиной к спине с молодой женщиной. Почти тут же кто то из родных рассмеялся, похлопал Кулу по плечу и сказал, что девушка за его спиной хочет с ним поговорить.
Кула повернулся посмотреть, кто это сзади. И тут же помертвел от ужаса, поняв, что в тускло освещенной комнате сел рядом со своей «сестрой» и случайно прикоснулся к ней. Такой поступок, пусть и непреднамеренный, считался позорным и вопиющим нарушением всяких приличий. Разумеется, я, как всегда, сначала удивился и не стал смеяться, поскольку не мог сообразить, что, собственно, случилось. Кула, обливаясь холодным потом от стыда, встал, торопливо вышел и скрылся в темноте. Больше он в тот вечер не возвращался.
Девушка, рядом с которой сел Кула, была одной из множества его «классификационных сестер» — в таксономии родства у большинства читателей она считалась бы просто дальней родственницей. В этих общинах, как и во многих других малых сообществах, определенные родственники называются «братьями» и «сестрами», и с ними следует обращаться так же, как и с «настоящими» (генетическими) братьями и сестрами.
На антропологическом жаргоне такие родственники называются параллельными кузенами (ортокузенами), и это дети брата твоего отца или сестры твоей матери, но не брата матери или сестры отца. Такие родственники, дети сиблингов твоих родителей противоположного пола, называются кросскузенами, и они становятся для тебя кем-то вроде официальных друзей и потенциальных любовников. Следуя той же логике, «классификационными сиблингами» могут считаться те, у кого общие прабабушки и прадедушки, и так далее. Кула нарушил, пусть и незначительно, местное табу на инцест, запрещающее любые непосредственные контакты с сиблингами противоположного пола, как настоящими, так и классификационными.
Это табу предписывает разнополым сиблингам не взаимодействовать в принципе, то есть не разговаривать и даже не сидеть рядом. Естественно, о сексе и браке не может быть и речи, как и о том, чтобы прикасаться друг к другу или остаться наедине. Логика здесь в том, что любые прикосновения и разговоры могут перерасти в секс и брак, так что лучше подавить их в зародыше.
Кула нарушил табу на инцест, просто сев рядом со своей ортокузиной — дочерью сестры своей матери. Кросскузен Кулы чуть ли не с радостью указал на его ошибку, предложив еще и заговорить с ортокузиной — такой поступок очень сильно ухудшил бы ситуацию (но это была шутка). Отношения между кросскузенами строятся на равных и подкрепляются и подтверждаются постоянным подшучиванием друг над другом. Подобное веселье ничем не напоминает, скажем, то почтение к старшему и власть над младшим, которые характерны для отношений настоящих и классификационных братьев разного возраста.
Провинность Кулы проливает свет на устройство и самоорганизацию традиционных обществ и позволяет понять кое-что о социальном мироустройстве, в котором жили наши предки и живет значительная часть современного мира. Даже самые маленькие человеческие сообщества, в отличие от сообществ приматов, строятся и организуются вокруг набора норм, регулирующих родственные отношения. Несомненно, эти социальные нормы коренятся во врожденных психологических процессах, которые влияют на то, как мы определяем генетически близких родственников и взаимовыгодных партнеров и как мы с ними обращаемся, но они самыми разными способами усиливают, обобщают и подавляют всевозможные аспекты нашей психологии, сложившейся в ходе генетической эволюции. Ближайшие три главы будут посвящены развитию этой идеи, и в них я покажу, как возникновение социальных норм запустило эволюционно-генетический процесс самоодомашнивания, радикально повлиявший на общественную жизнь нашего вида. Для начала в этой главе я познакомлю вас с тем, как культурная эволюция забрала контроль над нашей врожденной психологией и направила ее на расширение социальных связей и на увеличение человеческих групп. Это породило новые формы социальной организации, которые укрепили сотрудничество и социальность в нашей эволюционной линии. Параллельно мы подробнее рассмотрим социальные нормы, связанные с браком, отцовством, инцестом и обрядами. Из главы 10 мы узнаем, как межгрупповая конкуренция издавна направляла культурную эволюцию, способствуя распространению просоциальных, то есть выгодных группе, норм и формированию все более сложных институтов (пакетов социальных норм). Эти нормы и институты очень долго определяли направленность отбора в ходе генетической эволюции нашего вида. Затем в главе 11 мы сведем все эти наблюдения вместе и сосредоточимся на влиянии процессов самоодомашнивания, движимых культурой, на нашу психологию.
Такие взгляды резко контрастируют с каноническими представлениями об эволюции человеческой кооперации. Исследователи эволюции, от Ричарда Докинза до Стивена Пинкера, десятилетиями утверждали, что люди так прекрасно умеют организовываться и сотрудничать, потому что наша психология формировалась эволюционными силами родственного отбора и взаимного альтруизма (принципа взаимности). Психология родства у нас возникла в ходе генетической эволюции, поскольку она позволяет нам помогать и наделять привилегиями тех, кто генеалогически связан с нами, а это повышает вероятность, что у нас с ними общие гены альтруизма. Психология взаимности у нас возникла, потому что естественный отбор благоприятствовал развитию возможностей пользоваться преимуществами постоянного обмена выигрышами (и затратами) с другими по принципу «ты — мне, я — тебе».
На этих страницах мне предстоит существенно исправить и дополнить эти канонические представления. Мы увидим, что родственный отбор и взаимный альтруизм не только не могут объяснить масштабы сотрудничества в современном мире и в других сложных обществах, но и не объясняют сотрудничества в малых сообществах, в том числе у кочевых охотников-собирателей. Поэтому, хотя люди и в самом деле обладают врожденной склонностью помогать родственникам и поступать по принципу взаимности, эти качества слишком слабы, а сфера их применения слишком ограниченна, чтобы они сами по себе объясняли сотрудничество в реальных человеческих сообществах. Например, хотя мотивация помогать близким родственникам может быть очень сильной, среднестатистический соплеменник даже в небольших охотничьих группах — это все таки довольно дальний родственник, и к тому же такие группы включают людей, вовсе не состоящих друг с другом в родстве. Изучив различные реальные малые сообщества, мы увидим, что для понимания природы человеческой кооперации и социальности необходимо исследовать, как наши социальные инстинкты усиливаются, группируются и перенаправляются в запутанной сети социальных норм, созданных культурной эволюцией.
Мы увидим, что сотрудничество даже в малых кочевых сообществах охотников-собирателей зависит от существования культурно сконструированных норм, которые значительно усиливают наши врожденные наклонности.
Социальные нормы и зарождение общин
На каком-то уровне не должно вызывать никаких сомнений, что культура формирует разновидности родственных отношений, которые я описал в начале главы. Когда Кула сел рядом со мной, за его поведением пристально следили другие члены общины, которые начали пересмеиваться, стоило ему усесться. Вопрос в том, какое дело общине до того, что Кула сел рядом со своей классификационной сестрой. Если бы общие предки этой пары были сиблингами противоположного пола, а не одного, Кула мог бы вполне преднамеренно задеть спину девушки, после чего отпустить двусмысленную шуточку, и соседи не усмотрели бы в этом ничего зазорного. А теперь Кула покрыл себя позором, и вечеринка, которая должна была принести ему радость, оказалась испорчена, поскольку он почувствовал себя обязанным поскорее исчезнуть.
Такого рода социальные явления коренятся в наших способностях к культурному обучению, которые с течением эволюционной истории человечества становились все изощреннее. Как мы знаем из главы 4, мы можем перенимать идеи, верования, ценности, ментальные модели, вкусы и мотивы, просто наблюдая за окружающими. Когда растешь в Тети, как и во многих других местах в разных уголках земного шара, постепенно перенимаешь и интернализируешь идею, что достигшие половой зрелости мужчины и женщины, считающиеся классификационными сиблингами, не должны вступать в прямое взаимодействие. Культурное обучение означает, что люди могут усваивать представления о том, как надо себя вести, причем и при взаимодействии с другими людьми, и в совершенно несоциальных ситуациях. Когда человек отклоняется от «приличного поведения», окружающие, даже непричастные к происходящему наблюдатели, испытывают к нему отрицательные эмоции. В главе 11 мы увидим, как даже очень маленькие дети отрицательно реагируют на нарушение совершенно произвольных правил.
Изучая культурно-генетическую эволюцию, мы уже начали понимать, как хорошо культурное обучение помогает перенять всевозможные привычки, требующие немалых затрат, в том числе даже пищевые предпочтения, ради которых приходится преодолевать врожденное отвращение, как мы видели на примере перца чили. Ученые-эволюционисты на основании подобных эмпирических наблюдений применяли инструменты математического моделирования, чтобы разобраться, что происходит, когда люди учатся у других через культуру, и как приобретенные навыки поведения, стратегии, верования и мотивы влияют на дальнейшие социальные взаимодействия.
Ответ, который дает на этот вопрос культурно-эволюционная теория игр, состоит в спонтанном возникновении социальных норм. Группы индивидов, участвующих в социальных взаимодействиях и обучающихся друг у друга на основании критериев вроде успеха и престижа, в конце концов нередко приобретают общие модели поведения, стратегии, ожидания и предпочтения, а отклонения от общепринятых стандартов влекут за собой те или иные наказания и санкции. Или, в некоторых случаях, общие стандарты требуют ценить выдающееся мастерство и совершенство и вознаграждать за соответствующие успехи. Так или иначе, возникающие в результате поведенческие закономерности стабильны в том смысле, что они способны устоять перед попытками одного или нескольких человек их изменить и сопротивляются этим попыткам.
И в реальном мире, и во многих таких математических моделях нарушители норм подвергаются санкциям из за эффектов репутации. Когда отдельные люди нарушают социальные нормы, это не всегда влияет на них немедленно, хотя бывает и так. Но чаще свидетели нарушения рассказывают, что произошло, и эти слухи и сплетни приводят к отдаленным отрицательным последствиям в ходе каких-то взаимодействий в будущем. Что часто упускают из виду, так это то, что репутация не более чем тип культурной информации, которая распространяется посредством тех же психологических способностей, которые лежат в основе других типов культуры. Как только наши предки начали учиться друг у друга, скажем, тому, что можно есть и как изготовить орудие, мы смогли учиться друг у друга и тому, с кем не стоит строить долгосрочные отношения, чтобы, например, вместе охотиться, делить добычу, заниматься сексом и ходить в набеги. Сложный язык для этого не нужен, поскольку я могу передать другу свои чувства к нарушителю норм, запрещающих инцест, точно так же, как могу передать жене свое отношение к вегетарианским хот-догам (при помощи гримасы отвращения).
Исследования с привлечением культурно-эволюционной теории игр дают и два других интересных результата. Во-первых, оказывается, что многие поступки, основанные на тех или иных верованиях, стратегиях и мотивах, которые требуют от человека каких-то личных затрат, например отказ от вкусной еды (скажем, бекона) или от секса с привлекательной дальней родственницей, нередко подкрепляются культурной эволюцией, в том числе угрозой репутации. Нормы способны даже превратить несоциальное поведение (например, мастурбацию) в социальное, поскольку непричастные третьи лица становятся небезразличны к подобному поведению. Во-вторых, социальные нормы остаются стабильными, даже когда не помогают ни группе, ни отдельному человеку. Более того, культурная эволюция способна порождать стойкие социальные нормы, приносящие всем только вред. Этнография знает тому множество примеров, от ампутации клитора маленьким девочкам (женское обрезание) до поедания мозга умерших родственников на похоронах, в результате которого можно заразиться смертельным прионным заболеванием.
Социальные нормы дают людям возможность разрешать противоречия, которые без них были бы непреодолимыми, хотя часто никто не понимает, как это происходит. Социальная жизнь открывает массу возможностей для эксплуатации окружающих, но большинство из нас их даже не замечает. И чем больше люди взаимодействуют друг с другом и доверяют друг другу, тем больше шансов для эксплуатации — шансов обмануть кого-то или даром воспользоваться результатами чужих трудов. У культуры есть несколько инструментов и тайных приемов, позволяющих этого избежать, но особенно важны два из них. Прежде всего, культура привлекает третьих лиц, чтобы наблюдать, награждать и наказывать за соблюдение или нарушение местных культурно передаваемых общепринятых правил. По мере необходимости она так или иначе поощряет деятельность третьих лиц и нередко награждает за санкции против нарушителей норм. Во-вторых, культура снабжает нас ментальными моделями ситуаций и отношений и тем самым отвлекает от возможностей эксплуатировать окружающих и заставляет смотреть на ситуации под таким углом, что наши инстинкты задействуются совсем другими способами, часто на пользу обществу. Различное поведение — скажем, курение, поедание конины, манера устраивать беспорядок — может превращаться из абсолютно приемлемого в отвратительное, как только возникают новые ментальные связи, передаваемые через культурное обучение. Вот как культурная эволюция за десятки тысяч лет выковала из стай приматов человеческие сообщества. А теперь рассмотрим подробнее, как социальные нормы сформировали малые сообщества.
От рода к родственным узам
Чтобы понять, как культурная эволюция образовала системы родства и формы социальной организации в ходе эволюционной истории нашего вида, я начну с других приматов — они станут для нас точкой отсчета (в дальнейшем я буду называть других приматов, не людей, просто приматами). Это имеет смысл, поскольку, если заглянуть достаточно далеко в прошлое, наши предки были просто видом приматов. Познакомившись с родственными отношениями и формами социальной организации у разных видов отряда приматов, мы сможем сделать первые выводы о том, что сделали и что делают с нами культурная эволюция и культурно-генетическая коэволюция.
Начнем с брака. Институты брака представляют собой наборы социальных норм, в том числе убеждений, ценностей и практик, которые регулируют и укрепляют наши инстинкты создания пар. Укрепляя эти довольно хрупкие узы, брачные нормы цементируют супружеские отношения и создают отношения свойства (родства по браку). Кроме того, они могут укреплять отцовскую сторону сети родственных связей у ребенка.
Врожденная психологическая основа брака — инстинкт создания долгосрочной пары, который у людей, видимо, общий с некоторыми другими видами человекообразных обезьян, в том числе с гориллами и гиббонами, а также с некоторыми нечеловекообразными обезьянами. Этот инстинкт можно считать потенциальной стратегией, применяемой в зависимости от контекста. Мы не то чтобы не можем обойтись без создания пары (это не мочеиспускание), но проявляем к этому склонность при определенных обстоятельствах. Иногда «создание пары» понимают как указание на моногамию. Важно понимать, что парные связи не требуют моногамной системы скрещиваний. На самом деле парная связь — это отношения между двумя особями, но одна особь может состоять во многих парных отношениях. Например, гориллы часто создают долгосрочные парные отношения с несколькими самками одновременно.
У людей и исторически, и кросс-культурно индивиды часто создают пары и вступают в брак больше чем с одним человеком одновременно: 85 % человеческих обществ допускали и допускают полигамные браки в той или иной форме. То есть парная связь — это длительные и прочные, по крайней мере не эфемерные, отношения между половыми партнерами.
Брак, часто сопровождаемый обрядами и обменом подарками, вовлекает в создание пары двумя индивидами всю общину. То есть члены общины становятся третьими лицами, которые следят за партнерами (и сплетничают) и потенциально могут наказать нарушителей брачных норм. Общепринятые стандарты поведения в браке предписывают экономические, социальные и сексуальные роли, а также обязательства и вклад каждого супруга и их родственников. Брачные нормы в разных культурах регулируют, в частности, (1) с кем можно вступать в брак (в том числе табу на инцест), (2) сколько может быть брачных партнеров у одного человека (моногамия или полигамия), (3) каковы правила наследования и кто «законный наследник», (4) где будут жить молодожены, у родителей жены (матрилокальный брак) или у родителей мужа (патрилокальный брак), и (5) каковы правила секса вне пары.
Создание пары помогает гарантировать, что самец действительно генетический отец потомства самки, и тем самым привлекает самцов к воспитанию детенышей или по крайней мере делает их толерантнее к потомству партнерши. Сама идея уверенности в отцовстве показывает, что у некоторых видов самцам нужно беспокоиться о том, кто генетический отец детеныша. При прочих равных условиях чем больше у самца уверенности в отцовстве, тем охотнее он будет вкладываться в потомство партнерши. У многих приматов, в том числе у шимпанзе, самки спариваются беспорядочно, поэтому самцы обычно плохо представляют себе, кто их детеныши, и это их не особенно волнует. Даже у приматов, имеющих парные связи, вклад самца минимален — например, у горилл, где самцы ограничиваются тем, что защищают своих самок и их детенышей от других самцов.
Скрепляя парные связи, брачные нормы могут делать мужчин лучшими отцами, а если это не удается, способны обеспечить ребенку нескольких отцов, как мы вскоре узнаем. Большинство обществ — но не все — располагает социальными нормами, регулирующими сексуальную верность жены (запрет на измену), а примерно четверть так же ограничивает и мужа. Оба вида норм способны повысить вклад мужчины в детей своих жен. Социальные нормы, регулирующие сексуальную верность, означают, что следить за сексуальной и романтической жизнью жены будет не только муж, но и вся остальная община, а значит, жене будет затруднительно своим поведением снизить уверенность мужа в том, что ее дети — также и его дети. Это оказывает на мужа психологическое влияние и мотивирует вкладывать больше сил и ресурсов в потомство жены, потому что оно с большой вероятностью и его потомство. Жены тоже понимают, что если их уличат в нарушении норм брачной верности (например, застанут во время секса с кем то другим), это повредит их репутации, причем отнюдь не только в глазах нынешнего мужа и его родных.
Нормы, ограничивающие сексуальное поведение мужа, также делают для него затруднительным (но не невозможным) распылять ресурсы вне семьи, чтобы воспользоваться возможностями для секса вне брака, то есть заводить любовниц, платить проституткам и пр. И снова община, по той же самой причине, теперь следит и за ним, и нарушение норм может повлиять на его отношения отнюдь не только с женой и ее родными. Социальные нормы верности подрывают способность мужчины свободно вкладывать свои ресурсы в поиски секса в ущерб семье и тем самым помогают направить их на детей жены. Разумеется, в обществах, которые допускают или поощряют полигинию (то есть много жен у одного мужчины), мужчины более склонны пускать дополнительные ресурсы и богатство на приобретение новых жен.
Некоторые брачные нормы, укрепляя узы между мужьями и женами, продлевая существование пары и способствуя уверенности в отцовстве, создают или по крайней мере укрепляют и связи жены с родственниками мужа, в том числе с его родителями, братьями, сестрами и даже детьми от других женщин в полигинном обществе. Для детей это резко расширяет родственные сети и укрепляет связь с бабушками, дедушками, тетями и дядями со стороны отца. Близкие генеалогические отношения не всегда способствуют возникновению дружеских и родственных отношений, хотя такое тоже может быть, однако у этих людей всегда есть общие эволюционные интересы. Брачные нормы создают свойственников (родственников по браку) и для мужа, и для жены, что имеет свои преимущества, однако и накладывает дополнительные обязательства, в чем мы вскоре убедимся. У нас с моей свояченицей Илайзой нет общих генетических вариантов, унаследованных от недавнего общего предка, ведь мы с ней не состоим в родстве, однако у нас общие генетические интересы, касающиеся моих детей, поскольку они генетически связаны с нами обоими.
Насколько мне известно, нет данных, что подобные общие интересы эксплуатировались естественным отбором у приматов; возможно, причина в том, что для таких отношений нужно жить в больших социальных группах и при этом создавать прочные пары, а приматам это не очень хорошо удается. В главе 16 я вернусь к вопросу, как и почему в нашей эволюционной линии могла возникнуть тенденция создавать постоянные пары.
Ранее в рубрике «Медленное чтение» были представлены следующие книги, вошедшие в длинный список премии «Просветитель.Перевод»:
Питер Годфри-Смит. Метазоа: Зарождение разума в животном мире / Пер. с англ.: Галина Бородина; научные редакторы Анна Винкельман, Михаил Никитин; редактор Андрей Захаров. М.: Альпина нон-фикшн, 2023.
Сиддхартха Мукерджи. Ген. Очень личная история / Пер. с англ.: Ольга Волкова, Ксения Сайфулина; редактор Ольга Волкова. М.: CORPUS, 2023.
Сара Мэннинг Пескин. В молекуле от безумия: Истории о том, как ломается мозг / Пер. с англ.: Анастасия Смирнова; научный редактор Ольга Ивашкина, редактор Екатерина Иванкевич. М.: Альпина Паблишер, 2023.
Марта Нуссбаум. Политические эмоции: Почему любовь важна для справедливости / Пер. с англ.: Софья Порфирьева; научный редактор Дмитрий Турко, редактор серии Арсений Куманьков. М.: Новое литературное обозрение, 2023.
Роланд Паульсен. А вдруг?.. Тревога: как она управляет нами, а мы — ею / Пер. со швед.: Елена Тепляшина; научный редактор Полина Цыганкова, редактор Алексей Андреев. М.: Лайвбук, 2023.
Герлинде Пауэр-Штудер, Дж. Дэвид Веллеман. Конрад Морген: Совесть нацистского судьи / Пер. с англ.: Юрий Чижов; научный редактор Дмитрий Гурин, редактор Наталья Нарциссова. М.: Альпина нон-фикшн, 2023.
Анил Сет. Быть собой: Новая теория сознания / Пер. с англ.: Мария Десятова; научный редактор Ольга Ивашкина, редактор Наталья Нарциссова. М.: Альпина нон-фикшн, 2023.
Николас Старгардт. Мобилизованная нация: Германия 1939–1945 / пер. с англ.: Александр Колин; научный редактор Антон Захаров, редактор Анна Захарова. М.: КоЛибри, Азбука-Аттикус, 2023.
Янь Чуннянь. Тысячелетие императорской керамики / пер. с кит.: Ольга Фитуни, Дмитрий Худяков, Виктор Степаненко, Мария Сухорукова, Анастасия Коршунова; научный редактор Вера Белозерова, главный редактор Александра Матвеева, ответственный редактор Делгир Лиджиева. М.: ООО «Международная издательская компания "Шанс"», 2022.
Робин Джордж Эндрюс. Супервулканы. Неожиданная правда о самых загадочных геологических образованиях Вселенной / пер. с англ.: Валентин Фролов; ответственный редактор Анна Захарова, редактор Олег Бочарников. М.: КоЛибри, Азбука-Аттикус, 2023.
Дэвид Энтони. Лошадь, колесо и язык: Как наездники бронзового века из евразийских степей сформировали современный мир / пер. с англ.: Андрей Фоменко; научный редактор Антон Рябов, литературный редактор Константин Залесский. М.: Изд. дом Высшей школы экономики, 2023.