Полит.ру знакомит читателей с книгами, вошедшими в длинный список претендентов на премию «Просветитель.Перевод» 2023 года. Премия уже в четвертый раз отмечает лучшие работы редакторов и переводчиков научно-популярной литературы на русский язык. Всего в длинный список вошли двадцать книг. Короткий список премии «Просветитель.Перевод» будет объявлен до конца сентября.
Издательства «КоЛибри» и «Азбука-Аттикус» представляют книгу Николаса Старгардта «Мобилизованная нация. Германия 1939–1945» (перевод Александра Колина).
Книга оксфордского профессора, одного из самых авторитетных исследователей нацизма, рассказывает о Второй мировой войне с точки зрения граждан Германии. В ее основу легли частные письма и дневники времен войны. В хронологическом порядке, с 1939 по 1945 г., изложено, как немцы восприняли начало войны, какие у них были надежды и страхи и как менялись их мысли и чувства в моменты побед и поражений, а также после разгрома нацизма. Автор подробно останавливается на том, как граждане воюющей страны воспринимали репрессии и жестокости на завоеванных территориях и в самой Германии, как относились к покоренным народам, к евреям и к «окончательному решению еврейского вопроса», а также на сложных взаимоотношениях между государством и церковью. Много места уделено теме массированной нацистской пропаганды. Немалый интерес представляют подробности повседневной жизни Германии на фронте и в тылу: нехватка продовольствия и промтоваров, карточная система, бомбежки, эвакуация, взаимоотношения с иностранными рабочими, проблемы детей и подростков. Занимая совершенно очевидную антинацистскую позицию, Николас Старгардт сознательно избегает оценок, стремясь дать беспристрастное, подтвержденное документами описание.
«Это книга о долгой войне. Шаг за шагом на ее страницах мы проследим за изменениями немецкого общества и за тем, как почти незримо, но необратимо отдельные люди приспосабливались к войне, течение которой, как они с каждым днем чувствовали всё больше, перестало поддаваться какому бы то ни было влиянию с их стороны. Мы проследим за сменой ожиданий, колебаниями надежд и опасений личностей, проходивших через формировавшие их события. Истории этих людей дают нам эмоциональное мерило пережитого и служат нравственным барометром общества, вступившего на путь саморазрушения», — пишет Николас Старгардт.
Предлагаем прочитать фрагмент книги.
Секрет Полишинеля
Если бы зимой 1941 г. германские армии утратили порядок, подобно «Великой армии» Наполеона, и Третий рейх очутился принужденным к миру, большая часть солдат и гражданских лиц, погибших во время Второй мировой войны, остались бы живы. Города и инфраструктура Германии, скорее всего, уцелели бы почти в идеальном виде, не познав ужаса тотальных бомбежек; как и в 1918 г., бои велись бы за пределами границ страны. Ходили легенды о нацистских зверствах: об отравлении газом пациентов немецких и польских психиатрических клиник, о массовых расстрелах поляков и евреев, о сожженных русских и украинских селах и городах, о голодной смерти 2,5 миллиона пленных красноармейцев. Уже одно это делало развязанную Гитлером войну беспрецедентной, но мир ожидали куда большие испытания. В начале 1942 г. значительная часть евреев Европы были живы, но к концу года почти все они погибли.
Убийство евреев началось на востоке и продолжалось в первую очередь там же. Сам этот факт формировал как ход событий «окончательного решения», так и его восприятие современниками. На протяжении лета и осени 1941 г. хватало и очевидцев происходящего среди немцев, и наводнявших Германию потоков фотографических свидетельств. Несмотря на официальную директиву с запретом на фотографирование, зрители массовых казней походя нажимали на спусковые крючки аппаратов, «щелкая» в том числе и друг друга в процессе съемки происходящего. Обычно 35-мм пленку в футлярчиках отсылали для проявки и печати домой, поэтому негативы и готовые карточки видели сотрудники лабораторий, члены семьи и друзья, которые забирали готовые заказы и отправляли их обратно на Восточный фронт. Красноармейцы тысячами обнаруживали снимки с мест убийств рядом с фотографиями невест, жен и детей в карманах немецких военнопленных и мертвецов.
Какие выводы из такого резкого распространения интереса к массовым убийствам делали близкие солдат на внутреннем фронте? Получая письма от мужа Конрада, Шарлотта Ярауш не могла постепенно не составить некое представление об ужасе пересыльного лагеря для советских военнопленных в том ноябре. Он мимоходом упоминал массовые казни гражданских лиц, «сверх прочего евреев», в ближайшем лесу как «пожалуй, скорее милость» по сравнению с медленной смертью от голода и холода для них, «лишенных одежды в мороз, кроме рубашек». Участь евреев выделялась даже на фоне нечеловеческих условий лагеря Ярауша. Лишь следующей весной Ганс Альбринг написал другу Ойгену Альтрогге об аккуратно сложенных телах «полтысячи расстрелянных евреев», причем только в одном месте. Подобные известия имели парадоксальные особенности. Чем ближе свидетель находился к событиям, тем более отрывочный взгляд складывался у него на них. Сколь вопиющими и шокирующими ни представлялись бы человеку происходившие на его глазах убийства, они казались чем-то обособленным и эпизодическим, а не частью организованной программы. Хватало, однако, и тех, кто сразу чувствовал себя очевидцем фрагмента глобального процесса.
Уже в августе 1941 г. резервист-полицейский Герман Гишен рассматривал акции своего формирования в более широком контексте, когда рассказывал жене в Бремене: «Расстреляли 150 евреев из этого места, мужчин, женщин и детей, всех уничтожили. Евреев тут изводят полностью. Дорогая Г., пожалуйста, не беспокойся об этом, так и должно быть». В следующем феврале Эрнста Гукинга тоже перевели из Франции на Восточный фронт, и он написал Ирен: «Евреям достается несладко, как мы слышали. Их вылавливают, сгоняют и переселяют».
Осенью 1941 г. под влиянием событий и публичных разговоров новости распространялись быстро. В октябре команды смерти двинулись в западном направлении, покидая советские территории, в том числе республики Прибалтики, ради городов и сел Галиции на польско-украинских приграничных землях, которые административно подчинялись управляемому Гансом Франком из Кракова польскому генерал-губернаторству. 12 октября 1941 г. 133-й полицейский батальон казнил 10 000–12 000 от евреев в Станиславе, отводя их группами по пять человек к вырытым на еврейском кладбище канавам; за процессом наблюдали и его фотографировали железнодорожные рабочие, солдаты и другие полицейские. В то же самое время началась депортация евреев собственно из рейха. С 15 октября по 9 ноября первые двадцать пять особых эшелонов перевезли евреев в гетто города Лодзь: 5000 из Вены, 5000 из протектората Богемия и Моравия, 10 000 из «старого» рейха; кроме того, 5000 цыган из Бургенланда. Хотя кризисное положение с транспортом на Восточном фронте в ту зиму сильнейшим образом ограничивало размах депортации, вторая волна из тридцати четырех эшелонов, начиная с 8 ноября и по 6 февраля, имела целью Ригу в Латвии, Каунас в Литве и — на короткое время — Минск в Белоруссии. К концу ноября поразительно точная информация просочилась и циркулировала даже в довольно отдаленном Миндене (в Рурском бассейне на западе Германии), где, как докладывала местная СД, поговаривали следующее: «Всех евреев вывезли в Россию, до Варшавы они следовали пассажирскими поездами, а оттуда в вагонах для скота, принадлежащих немецкой железной дороге. Как рассказывают, к 15.1.1942 г. фюрер ожидает доклада о том, что внутри границ германского рейха не осталось ни одного еврея. В России евреев, как говорят, определяют на работу на бывших советских заводах, тем временем пожилых и больных расстреливают».
Данные довольно верные, пусть и не во всем точные. Люди обсуждали происходившее открыто, задавая друг другу вопросы о дальнейшей судьбе погрузившихся на поезда еврейских соседей, строя догадки на основании информации о проводившихся «на востоке» акциях по уничтожению. В народе довольно быстро подвели под это логическое обоснование. Люди упорно твердили, словно обо всем известном факте, будто фюрер желает видеть Германию очищенной от евреев к 1 апреля 1942 г. Воображаемые даты нельзя назвать взятыми совсем с потолка: в беседах с должностными лицами в Праге в начале октября Рейнхард Гейдрих, ответственный за депортации как руководитель Главного управления имперской безопасности, довел до сведения функционеров пожелание фюрера выдворить евреев из Германии к концу года. Более важна тут не собственно проницательность публики, а то, как она тотчас уловила, откуда дует ветер: высылка евреев есть результат решения центральных властей, а не какая-то местная инициатива вроде запретов на пользование бассейнами и лавочками в парках.
Первой и самой драматичной мерой руководства рейха стал указ от 1 сентября 1941 г., предписывавший всем евреям в возрасте старше 5 лет носить желтую звезду на левой стороне груди верхнего платья. И пусть начало войны сделалось свидетелем целого моря постановлений, направленных на ущемление прав еврейского населения, от сужения периода времени для доступа в магазины и лавки до запрета на владение радиоприемниками, желтая звезда представляла собой наиболее заметную меру в национальном масштабе после погромов ноября 1938 г. Указ вступил в действие на всей территории рейха в один и тот же день — 19 сентября 1941 г. Обязательный характер декрета не оставлял пространства для сомнения, и немцы тут же распознали свидетельство нового витка эскалации, что хорошо видно на примере того, как бюргеры Миндена несколько недель спустя переваривали известия о депортации и первых массовых расстрелах евреев своего города: «Среди населения много говорят о том, что все немцы в Америке обязаны носить свастику на левой стороне груди, чтобы их опознавали, по образу и подобию идентификации евреев в Германии. Говорят, что немцам в Америке приходится платить высокую цену за то, как обращаются с евреями в Германии».
Слух о том, будто в Соединенных Штатах немцев заставляют носить эмблемы со свастикой в качестве акта возмездия за звезду Давида в Германии, циркулировал еще до начала войны между двумя странами и впоследствии спорадически возникал снова и снова. Один американец, находившийся той осенью во Франкфурте, всякий раз, когда ему случалось выказать отвращение в отношении принуждения евреев к ношению желтой звезды, слышал от немецких знакомых «неизменный ответ в свое оправдание, будто эти меры вовсе не такие уж необычные. Они соответствуют тому, как американские власти поступают в отношении представителей немецкой национальности в Соединенных Штатах, заставляя их нашивать свастику на пальто и плащи». Поскольку немцы говорили о вещах, им неизвестных, задача нацистской пропаганды по формированию мнения о «еврейском» характере американской политики упрощалась, а с этим крепла уверенность в существовании «мирового еврейского заговора».
Голоса немецкого антиамериканизма все громче звучали на протяжении лета 1941 г., по мере того как нацистское руководство убеждалось в продолжении сближения Соединенных Штатов и Британии. 11 марта конгресс США одобрил закон о ленд-лизе — поставках Британии военных материалов, 7 июля американские войска оккупировали Исландию, а в период с 9 по 12 августа Рузвельт и Черчилль провели встречи в заливе Пласентия (Ньюфаундленд) на борту кораблей «Августа» и «Принц Уэльский». Итогом переговоров стала Атлантическая хартия, подтверждавшая как залог мира либеральные принципы сосуществования на основе национального самоопределения и равноправного доступа к международной торговле. Несмотря на отсутствие прямых ссылок на войну, самое появление хартии открыто подтверждало союз США с Британией против стран оси, поэтому нет ничего удивительного в том, что Берлин и Токио именно так и интерпретировали событие, особенно когда 11 сентября Рузвельт отдал приказ ВМФ США наносить удары по любым немецким подводным лодкам в Западной Атлантике. При недвусмысленном отказе от жестких экономических ограничений, наложенных на Германию в 1919 г., сам по себе язык Атлантической хартии нельзя назвать угрожающим. В самом деле самолеты британских ВВС сбросили над Германией тысячи листовок с гарантией того, что Великобритания и Соединенные Штаты «не признают никакой экономической дискриминации в отношении побежденных», и обещанием, что «Германия и другие государства могут вновь достигнуть прочного мира и процветания».
Геббельс обратился к услугам помощника по вопросам радиовещания Вольфганга Диверге, поручив тому развенчать истинные планы, скрывавшиеся за убаюкивающими заверениями англо-американцев. Диверге раскопал мало кому известный, опубликованный за счет автора американский трактат «Германия должна умереть!» и перевел главные отрывки, включавшие зажигательный призыв дать задание 20 000 врачей провести массовую стерилизацию немецкого населения, что на протяжении двух поколений привело бы к «уничтожению германизма и его носителей». Автора перекрестили из Теодора Ньюмана Кофмана в Теодора Натана Кофмана, чтобы имя его недвусмысленно звучало по-еврейски. За фасадом в виде фотографии Черчилля и Рузвельта во время встречи в Ньюфаундленде Кофман из распространителя театральных билетов, объявившего себя председателем основанной им же самим Американской федерации мира, превратился в одного из главных советников американского президента; к тому же Диверге датировал трактат августом 1941 г., связав его таким образом с Атлантической хартией.
7 сентября нацистская партия вновь использовала в качестве «лозунга недели» «предсказание» Гитлера от 30 января 1939 г.. Распечатанное на листах плакатного формата, «предсказание» фюрера красовалось за стеклом стендов возле отделений партии повсюду в рейхе. Как в 1939 г., так и теперь, оно, казалось, предупреждало американцев: Германия сделает евреев Европы своего рода заложниками. Почти наверняка именно этот нарастающий конфликт сыграл заметную роль в принятии Гитлером в конце августа решения о маркировании евреев Германии, а также позднее, в середине сентября, подвигнул его распорядиться об их депортации еще до завершения войны против СССР.
Убеждая народ в том, будто бы немцев в США заставляют носить на одежде эмблемы со свастикой, нацисты подавали свою политику против евреев в Германии в более пристойном свете, обставив дискриминационную меру как акт возмездия — если они с нами так, так и мы с ними тоже. После нацистских бойкотов еврейских магазинов 1 апреля 1933 г. в США развернулась кампания по запрету экспорта немецких товаров, а погромы ноября 1938 г. привели к враждебным выпадам комментаторов в международных СМИ. Оценивая нарастание враждебности в отношениях с США в 1941 г., жители Миндена опасались такого же эффекта, как в 1938 г., «когда для нас вышло больше вреда за границей, чем пользы у себя дома».
Уже в течение первой фазы военных действий, когда массовые расстрелы евреев ограничивались еще почти только Восточным фронтом, их судьба приобрела глобальное значение в разговорах немцев, чего не наблюдалось в отношении массовых казней советских граждан вообще. По мере того как высокопоставленные властные фигуры в Вашингтоне и Лондоне занимались сколачиванием союзнической коалиции, евреи превращались в персонификацию унифицированного, международного врага, и политическая риторика пользовалась для его определения термином в единственном числе — «еврейство» или просто «еврей». К осени 1941 г. в воображении людей рисовались коварные планы евреев о возмездии Германии, хотя на деле ничего подобного не происходило. Однако через три месяца после указа о ношении желтой звезды Германия очутилась в состоянии войны с Америкой.
Процесс высылки десятков тысяч евреев из рейха требовал участия немалого количества самых разных должностных лиц. Для начала в составлении списков подлежащих депортации гестапо задействовало организации местных еврейских общин, предоставив им право самим выносить решения по конкретным индивидам и возложив ответственность за информирование тех о предстоящей высылке. В отношении получивших распоряжение о «переселении» вводился режим комендантского часа, а по сути дела — домашнего ареста с возможностью покидать место жительства только с позволения полиции. Им надлежало заниматься подготовкой необходимого, обеспечением себя провизией на период поездки — от трех до пяти суток — и пакованием багажа массой до 50 кг. Кроме того, полагалось представить список имущества, подлежавшего проверке финансовыми ведомствами. Всю мебель и домашнюю утварь «переселенцы» оставляли на месте, а ключи передавали ответственному за поддержание порядка в доме или подъезде. Затем наступал первый из двух этапов депортации, когда отъезжающие прибывали на местный сборный пункт, где содержались на протяжении суток и где их багаж, а часто и сами они подвергались обыску на предмет обнаружения запрещенных к вывозу предметов. Впрочем, конфисковывали зачастую и разрешенные. Покрытие расходов по депортации возлагалось на самих евреев, плюс к тому они дополнительно «жертвовали» 25 % стоимости оставляемой собственности Главному управлению имперской безопасности под предлогом помощи беднякам, неспособным заплатить за себя самостоятельно. Фактически подобные правила служили способом для СС отхватить свою долю до поступления имущества в распоряжение Министерства финансов.
Непосредственно в день депортации евреев отвозили или отводили походным порядком в колоннах для погрузки в товарные вагоны. 27 ноября 1941 г. двенадцать евреев Форххайма в Верхней Франконии пешком отправились на местную железнодорожную станцию, «провожаемые большим количеством жителей», которые, согласно данным полицейского рапорта, демонстрировали «заинтересованность и глубокое удовлетворение». Во многих городках высылки становились первыми коллективными травлями местных евреев со времен погромов ноября 1938 г. В местах, где бесчинства 1938 г. превратились в народные празднества, где голоса членов гитлерюгенда и Союза немецких девушек присоединялись к хору злопыхателей, депортацию оставшихся евреев сопровождали оскорбления и поношения — старые проверенные и вновь изобретенные: «Только посмотрите, какие морды наели эти жиды!», «Теперь они шагают в гетто!», «Просто свора бесполезных тунеядцев!». В Бад-Нойштадте местные активисты фотографировали собравшихся на рыночной площади престарелых, полуголодных евреев. Увеличенные до размеров плакатов, снимки потом развесили в центре города для увековечения акции. Когда колонна построилась и двинулась в путь, всю дорогу к вокзалу ее сопровождала «большая улюлюкающая толпа школьников, не перестававших шумно веселиться, пока поезд не ушел».
В первых депортациях одних евреев натравливали на других. В ноябре 1941 г. Марианна Штраус с родителями в Эссене ожидали посадки на трамвай, чтобы доехать к сборному пункту на железнодорожном вокзале, когда два сотрудника гестапо неожиданно отпустили их, к полному удивлению остальных высылаемых. 18-летняя Марианна не могла забыть тот «звериный вой», издаваемый толпой депортируемых, когда они уходили. Семейство Штраусов получило «привилегии»: довольно зажиточные люди, они купили себе протекцию местного банкира и сотрудников военной контрразведки.
Среди исключенных из списков первой волны высылки оказывались евреи, работавшие в оборонном секторе; евреи с иностранным, обычно западным подданством; жившие в «смешанных» браках; отличившиеся в боях во время Первой мировой войны; а также — в поддержание мифа о «переселении» в трудовые лагеря — старые и больные.
Темпы депортации впрямую зависели от приоритетов военных перевозок и от постоянной нехватки угля зимой. Процесс высылки возобновился с новой силой в марте 1942 г., когда еще 45 000–60 000 евреев отправили из Праги, Вены и областей «старого рейха», где существовал риск авианалетов. Многих пожилых евреев и ветеранов войны перевезли в Терезиенштадт, маленький городок XVIII в. к северу от Праги. Выбрали его из-за расположения — в границах рейха и не совсем «на востоке», — что позволяло снизить обеспокоенность немцев и свести на нет усилия заинтересованных нацистских функционеров, то и дело обращавшихся с просьбами в пользу того или другого из своих подопечных евреев. Вовсе не являвшийся «древним гетто» и тем более «конечной станцией», каким его выставляли, Терезиенштадт фактически служил в первую очередь в качестве пересыльного лагеря, куда прибывало почти столько же эшелонов, сколько и убывало. При этом многих переселяли дальше — в гетто Люблинского региона в Польше.
21 апреля 1942 г. очередной поезд покинул вокзал Эссена, увозя среди прочих и жениха Марианны Штраус, Эрнста Кромбаха. Марианна попыталась помахать ему рукой со станционной платформы, а Эрнст сумел отправить ей открытку на первой остановке, в Дуисбурге, написав, что видел ее.
В следующий раз эшелон остановился на вокзале района Дерендорф в Дюссельдорфе. Там полиция загнала депортируемых в отстойник, где их багаж подвергся сокращению до одного чемодана или рюкзака с самыми необходимыми вещами. Сотрудники гестапо передали все туалетные принадлежности, лекарства и излишки провизии немецкому Красному Кресту; постельное белье, одежда — в том числе 345 платьев и 192 пальто — и зонтики перешли в собственность Национал-социалистической народной благотворительности. Эрнст сумел защитить бо льшую часть семейных пожитков в ходе конфискации, в конце которой депортируемых официально уведомили, что, в соответствии с 11-м постановлением гражданских законов империи, в момент пересечения немецкой границы вся их собственность автоматически считается принадлежащей рейху. 23 апреля поезд пересек границу и на следующий день приехал в Избицу — в одно из гетто Люблинского региона. Оттуда Эрнст сумел опять написать Марианне с уверениями в своей любви к ней и предупреждением о том, что «условия здесь куда более суровые, чем можно только себе представить; просто не передать словами… Дикий Запад не идет тут ни в какое сравнение».
В конце августа Марианна получила довольно длинное и подробное изложение происходившего в Избице, тайно переправленное в Эссен «арийским» другом, водившим грузовик по контракту с СС. Эрнст поведал о том, что село предварительно очистили от трех тысяч изначально проживавших в нем польских евреев для приема эшелонов из Польши и Словакии, из Ахена, Нюрнберга, Бреслау, Штутгарта, Франкфурта и Терезиенштадта. Он не преминул упомянуть о внутриэтнических различиях между польскими, чехословацкими и немецкими евреями, рассказал о публичных казнях через повешение за нарушение правил. Поначалу Эрнст отказывался от предложенной работы в еврейской полиции «главным образом из-за неприятных обязанностей: евреи против евреев», но потом согласился, вероятно, из-за желания спасти семью от дальнейшей депортации. «Однако, — рассказывал он невесте в Эссене, — я не смог избежать участия в эвакуации польских евреев. Приходится подавлять в себе все человеческие чувства и под присмотром эсэсовцев гнать людей плетьми — босых, с малыми детьми на руках. Случаются сцены, которые я не могу и не хочу описывать, но которые я долго не забуду… Я думаю об этих бесчеловечных переживаниях только во снах». А между тем три семьи немецких евреев, обосновавшиеся в крохотной мазанке на краю села, начали лучше питаться и заботиться о некоторых других семьях из Эссена.
Имущество, оставленное сосланными евреями в Германии, превратилось в востребованные активы. Жители швабской глубинки наряду с населением сверхсовременного Гамбурга искали способы наложить руку на ценные предметы, бойко расходившиеся на публичных аукционах. В период с 1941 по 1945 г. по меньшей мере тридцать тысяч еврейских домохозяйств пошли с молотка в одном только Гамбурге — приблизительно по десять покупателей на каждое. Домохозяйки из рабочего класса в Федделе вели торговлю кофе и ювелирными изделиями и волокли домой с распродаж мебель и ковры. К началу 1943 г. барыши от этой коммерции на счете гестапо в Deutsche Bank достигли 7,2 миллиона рейхсмарок. Когда женщины приобретали меховые шубы с маркировкой, содержавшей имена бывших владелиц, им не составляло труда догадаться о том, кому принадлежало имущество прежде. Пресса публично рекламировала аукционы, не делая секрета о еврейском происхождении предметов торга. А между тем опечатанные квартиры превращались в приятные подарки для награждения местных нацистских функционеров или для размещения пока небольшого количества семей, лишившихся крова в ходе бомбежек.
Геббельс убедил Гитлера на введение желтой звезды в надежде публично заклеймить евреев и разжечь огонь антисемитизма у населения так же, как сработали подобные меры в Польше. Многие евреи этого и ожидали. В сентябре 1941 г. Виктор Клемперер более не мог заставить себя выйти на улицы Дрездена даже для похода в магазин, что теперь полностью приняла на себя его «арийская» жена Ева. Некоторых страх доводил до самоубийства. За три недели в течение последнего квартала 1941 г. 87 случаев сведения счетов с жизнью отмечались в Вене и 243 — в Берлине. В действительности на протяжении первых недель Геббельс испытал серьезное разочарование произведенным воздействием закона, особенно в Берлине, где служил гауляйтером, поскольку город не утратил светских и левацких традиций эры до 1933 г.: именно в столице проживали теперь 70 000 из всех 150 000 оставшихся в Германии евреев. Министр пропаганды в беседе с Альбертом Шпеером сетовал на эффект, обратный тому, на который они надеялись: «Люди повсеместно сочувствуют им [евреям]». Загвоздка состояла в том, что, как начал осознавать Геббельс, общество по-прежнему оставалось недостаточно национал-социалистическим во взглядах .
В качестве лекарства от этого недуга режим первым делом решил принудить народ к отчуждению. 24 октября 1941 г. вышел указ с запретом на публичное проявление сочувствия по отношению к евреям, за которое немцы теперь рисковали для начала получить три месяца заключения в концентрационном лагере. «Любой, кто продолжает поддерживать личные контакты с ним [евреем], — грозил Геббельс в написанной им для Das Reich статье от 16 ноября, — принимает его сторону и должен рассматриваться как еврей». Проведя такую резкую черту, министр продолжал журить читателя, убеждая отринуть всякий «ложный сентиментализм».
Геббельс не остался единственным вождем нацистов, близко подошедшим к откровенному признанию того, что убийство евреев есть последовательная политика режима. Два дня спустя Альфред Розенберг так прямо и заявил на совещании перед чиновниками своего нового «восточного министерства»: «Это задача, порученная нам судьбой». Сам Гитлер в 1942 г. повторял свое «предсказание» в публичных речах ни много ни мало четыре раза, причем используя недвусмысленное слово Ausrottung (ликвидация). Прочие нацистские вожаки, такие как гауляйтер Мюнхена Адольф Вагнер и глава Германского трудового фронта Роберт Лей, не отставали. Пока в первые месяцы 1942 г. немцы переживали экзистенциальный кризис Восточного фронта, угрозы еврейству эхом разносились пропагандой.
Идеологи жесткой линии, подобно главе партийного аппарата Мартину Борману, не сомневались в необходимости внушить германскому народу понимание того, что теперь он намертво увяз в глобальном геноциде, выходом из которого может стать либо победа, либо гибель. Несмотря на потоки антисемитской аргументации, депортация евреев не сделалась главной темой новостей: германские СМИ не публиковали подробностей относительно конечных целей путешествия ссыльных, их судьбы или смысла принимаемых мер. Районные и областные партийные функционеры испрашивали руководящих указаний, как поступать в отношении разговоров о «чрезвычайно жестких мерах» против евреев. Реакция Бормана выразилась в издании директивы, в которой он заранее выражал чиновникам благодарность за продолжение наступления и оправдывал подобные беспощадные и жестокие акции самой «природой текущего момента». Партийным чиновникам дали ясные установки: не надо отмалчиваться, надо воспользоваться «имеющейся ныне возможностью для очищения… вся проблема целиком должна быть решена нынешним поколением».
Волей-неволей приходилось прояснять ситуацию, поскольку на протяжении описываемого периода депортации приобрели уже самый настоящий общеевропейский размах, и от притворства с «переселением» евреев власти отказались. Начиная с 11 мая 1942 г. семнадцать следовавших в Минск эшелонов везли своих пассажиров уже не в гетто. Они останавливались около деревни Малый Тростенец, где депортируемых расстреливали или травили газом в подвижных душегубках. С июня эшелоны из Терезиенштадта, Берлина и Вены имели конечной точкой лагерь смерти Собибор. В то же самое время отмечалось расширение характера депортации: в марте первые поезда покинули Словакию с людьми, отобранными для принудительных работ. В июне словацкие евреи направлялись на умерщвление непосредственно в Собибор, а спустя месяц — в Освенцим. Шесть составов с евреями из Франции уже прибыли в Освенцим в период между мартом и июлем; с 19 июля по 7 августа туда привезли еще 125 000 человек из Бельгии, Нидерландов и Франции. А между тем самые крупные операции подобного характера разворачивались на местном поле: с 22 июля на протяжении двухмесячной «акции» из Варшавы в Треблинку отбыли 300 000 евреев; так уничтожению подверглась самая многочисленная еврейская община Европы. В отдельных областях Украины безостановочно проводились «облавы» силами подвижных отрядов айнзацгрупп, до тех пор пока еврейские деревни и села не опустели совсем. Летом 1942 г. были стерты в прах последние еврейские гетто на советской территории.
1,9 миллиона евреев из Советского Союза, не говоря уже о 2,7 миллиона из Польши, — вместе две страны по числу жертв значительно опережали Великую Германию с ее 78 000 человек из протектората Богемия и Моравия, 65 000 из Австрии и 165 000 из «старого» рейха. Не могла сравниться по показателям отправленных на смерть евреев и оккупированная Западная Европа: 76 000 человек из Франции, 102 000 — из Нидерландов, 28 000 — из Бельгии, 1200 — из Люксембурга, 758 — из Норвегии и 116 — из Дании.
Ранее в рубрике «Медленное чтение» были представлены следующие книги, вошедшие в длинной список премии «Просветитель.Перевод»:
Питер Годфри-Смит. Метазоа: Зарождение разума в животном мире / Пер. с англ.: Галина Бородина; научные редакторы Анна Винкельман, Михаил Никитин; редактор Андрей Захаров. — М.: Альпина нон-фикшн, 2023.
Сиддхартха Мукерджи. Ген. Очень личная история / Пер. с англ.: Ольга Волкова, Ксения Сайфулина; редактор Ольга Волкова. — CORPUS, 2023.
Сара Мэннинг Пескин. В молекуле от безумия: Истории о том, как ломается мозг / Пер. с англ.: Анастасия Смирнова; научный редактор Ольга Ивашкина, редактор Екатерина Иванкевич. — М.: Альпина Паблишер, 2023.
Марта Нуссбаум. Политические эмоции: Почему любовь важна для справедливости / Пер. с англ.: Софья Порфирьева; научный редактор Дмитрий Турко, редактор серии Арсений Куманьков. — М.: Новое литературное обозрение, 2023.
Роланд Паульсен. А вдруг?.. Тревога: как она управляет нами, а мы — ею / Пер. со швед.: Елена Тепляшина; научный редактор Полина Цыганкова, редактор Алексей Андреев. — М.: Лайвбук, 2023.
Герлинде Пауэр-Штудер, Дж. Дэвид Веллеман. Конрад Морген: Совесть нацистского судьи / Пер. с англ.: Юрий Чижов; научный редактор Дмитрий Гурин, редактор Наталья Нарциссова. — М.: Альпина нон-фикшн, 2023.
Анил Сет. Быть собой: Новая теория сознания / Пер. с англ.: Мария Десятова; научный редактор Ольга Ивашкина, редактор Наталья Нарциссова. — М.: Альпина нон-фикшн, 2023.