Организация планового централизованного распределения

В течение первой сталинской пятилетки торговля, питание и обслуживание людей не входили в число отраслей народного хозяйства, которым следовало уделять такое же внимание, как и тяжелой промышленности. Рынки и магазины закрывались, а частная торговля времен НЭПа быстро и целенаправленно разрушалась, что вскоре привело к продовольственному кризису. Однако, по мнению историков, сам дефицит продуктов не был бы столь страшен, если бы большевики не решили выйти из него путем «планового централизованного производства и распределения»: монополии государства над производством продуктов и торговлей ими. «Полит.ру» публикует главу из книги Тамары Кондратьевой «Кормить и править. О власти в России XVI-XX вв.» (М.: РОССПЭН, 2008), посвященной кормленческой функции власти. В предлагаемой ниже главе речь пойдет о становлении «кремлевки», сети специального снабжения или спецраспределения, без которой авторитет начальника в советские времена был немыслим.

Попечительская роль государства вырисовывалась все яснее: планирование, организация производства в промышленности, в колхозах и совхозах, концентрация промышленной и сельскохозяйственной продукции в государственном секторе и ее распределение – все это сосредоточивалось в Москве. Здесь принимались решения, и отсюда давались директивы и указания по всей стране. Сегодня в результате многочисленных дискуссий, исследований и публикаций документов больше не является загадкой, почему и как был свернут НЭП[1]. Идеологическая и политическая мотивации со стороны руководства и партийного большинства, недовольство материальным и производственным положением со стороны крестьян и рабочих, обветшание промышленной базы страны – все эти факторы давили, требуя перемен. Выбор был сделан и навязан сверху, в особенности на XVI конференции ВКП (б) в апреле 1929 г., под громким названием «программа развернутого наступления социализма по всему фронту».

К середине 1930х гг. форсированное ускорение индустриализации и милитаризации, насильственная коллективизация, культурная революция преобразовали общество, а партия и государство слились воедино под властью диктатора. С интересующей нас точки зрения важно выделить один результат процесса: симбиозное новообразование партия-государство сделалось единственным хозяином богатств страны и распорядителем «материальных благ». Однако несправедливым. Вопреки утверждениям Сталина в 1936 г., социализм не построили, социальное неравенство било в глаза, особенно после отмены карточной системы. Однако, если мы хотим пойти дальше этой очевидности, следует сказать, что не ради коммунистического будущего большевики построили систему, которая получила название сталинской, хотя их призывный дискурс взывал только к этому. Будем исходить из того, что, не соответствуя ни научному, ни утопическому коммунизму, построенная ими система все же имела смысл. Попробуем уловить этот смысл, проследив по главным вехам за действиями сталинского руководства по самоутверждению себя в роли хозяина, обращая внимание на превращение хаотического распре деления кризисного периода (1928–1931 гг.) в карточную, а затем в упорядоченную систему планово-распределительной экономики.

Решение проблем неприоритетных отраслей экономики

Торговля, питание, обслуживание людей в начале первой пяти летки не входили в число отраслей народного хозяйства, которыми следовало заниматься так же рьяно, как и тяжелой промышленностью. Частная торговля времен НЭПа быстро и целенаправленно разрушалась. Закрывались магазины, лавочки, рынки, рестораны, закусочные. Вместо них, вытесняя свободного торговца, предпринимателя, крестьянина или нэпмана, которые производили и торговали с учетом спроса и конкуренции, органы центральной власти принялись без разбора все подчинять своей власти и распределять скудно, с перебоями, руководствуясь интересами крупных промышленных предприятий и строек. Питание рабочих ухудшалось из-за растущего дефицита продуктов, плохой организации снабжения, но также из-за подъема революционной патетики преобразования быта. Ведь освободить женщин от кухни, чтобы перевести их на полезное для общества производство, было частью общей стратегии «наступления социализма по всему фронту». Что касается сферы обслуживания, то, разрушенная вместе с НЭПом, она была просто заброшена.

Недостаток хлеба сказался уже летом 1928 г. Провинциальные руководители (партия, государственная торговля, советы), пони мая всю серьезность надвигавшегося продовольственного кризиса, проявили у себя на местах инициативу, направленную на нормирование хлеба. Некоторые предписывали также нормированное распределение и других продуктов. Политбюро не запретило эти местные практики, рассчитывая, что хлебные карточки обеспечат прожиточный минимум горожан, но и не декретировало введение нормирования в масштабе всей страны.

Между тем ситуация становилась критической. В атмосфере военной тревоги и продовольственного кризиса булочные часто брали приступом, нередко около них возникали потасовки. Рабочие прекращали работать, их недовольство партией, правительством и профсоюзами нарастало: «Советская власть не заботится о рабочих. Раньше при военном коммунизме нас душили, а теперь очереди душат». «Если не было бы частников, то совсем пропали бы». «Правительство с ума сошло. Если так продолжится, то больше месяца оно не продержится»[2].

В Москве, где снабжение было лучше, чем в целом по стране, за хлебом и всяким другим товаром выстраивались длинные очереди. Здесь имелась, по замечанию одного автора письма в газету «Правда», «ярко выраженная тенденция снятия с государственного советского рынка любых ассортиментов товаров, во что бы то ни стало и немедленно. Выброси теплую мужскую обувь и дай брать в любом количестве, – берут женщины многими парами, в несколько часов точно огнем выметается любое количество»[3]. Перекупщиком становился не только агент частника из безработных, но и рабочий, и его жена, и приезжий командировочный, и инвалид. Спекулировали, чтобы выжить. Ведь того, что можно было получить от государства, на семью не хватало.

Первые свидетельства о голоде в отдельных районах дошли до центра зимой 1928–1929 гг. Во многих районах были зарегистрированы тиф и дизентерия. Восстания крестьян, насилие по отношению к руководителям советов, членам комиссий и агитаторам, приехавшим из города, множились и угрожали центральной власти, которая в конце концов 21 февраля 1929 г. установила карточное распределение хлеба по всей стране, и «Правда» огласила это решение.

Административная процедура составления списков и назначения ответственных лиц требовала времени. В Москве карточная система официально была введена в середине марта, а на Кавказе в апреле. Нормы, установленные официальным путем, часто оста вались нереализуемыми. На практике они были меньше и различались по районам. В Москве и Ленинграде ежедневный паек рабочего или занятого в сфере производства служащего составлял 900 г. Для членов их семей и других – 500 г[4]. По всей стране нормы имели тенденцию к снижению, в зависимости от возможностей и решений местных властей. Так, в Рязани, например, по февральской спецсводке рабочие получали 650 г черного хлеба и 150 г белого, а члены их семей – 500 г; служащие – 200 г черного и 300 г белого. Остальные, если состояли в центральном рабочем кооперативе, получали по 500 г, а если не были членами кооперации, то ничего от государства не получали и должны были жить за счет рынка[5].

Если верить сводкам ОГПУ, рабочие приняли карточки без протеста и даже с облегчением, говоря, что крестьяне перестанут наконец вывозить мешки с хлебом из городов. Но в этих сводках слышатся также и обеспокоенные голоса: «Наверно будет война, если нас уже сажают на нормированный режим». Хотя эти слухи были абсурдными, они распространялись и воспринимались как приемлемое объяснение текущих трудностей: «Троцкий сейчас собирает в Турции войско, и к весне нужно обязательно ожидать войны»[6].

В деревне ходили слухи о том, что советская власть долго не продержится, поскольку рабочие живут плохо и бастуют. В то же время антисоветские и антипартийные листовки, распространяемые в ряде городов, подтверждали эти слухи и служили определенной поддержкой крестьянам со стороны рабочих. Социальное напряжение нарастало и в городе, и в деревне, тем более что в это время полным ходом шла борьба с религией[7].

Хлебная проблема была важной, но не единственной. Других продуктов первой необходимости тоже не хватало. Цены частного рынка, индикаторы острого дефицита, выросли за десять месяцев на 50% по сравнению с 1928 г. Плохой урожай свеклы породил нехватку сахара. Сокращение посевных площадей спровоцировало недостаток манной крупы, гречки, перловки и других культур. Дефицит фуража, увеличение налогов и репрессии привели к истреблению скота. Мясо в свою очередь стало дефицитным продуктом[8].

Внутренний разлад производства и торговли беспокоил одних руководителей, но не смущал других, занятых «важными политическими вопросами»: так, Наркомат внешней и внутренней торговли продолжал экспортировать не только хлеб, но и мясные консервы (2 млн банок в Италию по постановлению от 8 февраля 1930 г.), коровье масло (30 тыс. тонн), cвежие и сухие фрукты из Узбекистана и т. п.[9] Можно думать, что важность получения валю ты затмевала умы: экспортеры радовались успеху узбекских сухих абрикосов на французском рынке, откуда они за три года на 60– 70% вытеснили калифорнийские, требовали, как если бы это была наиважнейшая задача, обеспечения выработки экспортных макарон и печенья, чистых вагонов и приспособленной тары для экспортируемых продуктов[10]. Импорт тоже шел своим чередом: ввозили, конечно, машины, но и мясо – из Турции, Персии, Афганистана, Западного Китая...[11] То, что его одновременно экспортировали, не мешало ходу дел ведомства. Экспорт продовольствия особенно показателен как свидетельство одержимости сталинского руководства «социалистическим наступлением» во время страшного голода 1932–1933 гг.[12]

Государству не удавалось обеспечить питанием рабочих. Установленные для них нормы были ниже реальных потребностей. И даже эти плановые нормы были плохо реализуемыми из-за бюрократической волокиты и больших потерь, обусловленных задержками и воровством на транспорте и в торговле. Доставка то варов была ненадежной, а для некоторых видов продуктов, особенно скоропортящихся, периодически прерывалась.

Согласно отчетам Экономического управления ОГПУ, направляемым в Политбюро, правительство и другие заинтересованные инстанции, нормы продажи существовали повсюду. Они устанавливались местными властями, составлявшими также списки лиц, которые имели на них право. Центральная власть – Политбюро, Совнарком и Наркомпрод – санкционировали карточное распре деление основных продуктов неохотно, с опозданием (мясо, картофель, сливочное масло, яйца), по мере возрастания катастрофичности дефицита.

В городах нехватка продовольствия и товаров сказывалась на внешнем виде людей, они выглядели обнищавшими. Одежда, обувь и ткани распределялись по талонам на предприятиях или в ново построенных универмагах[13]. Их свободная продажа стала практически невозможной в связи с несчастными случаями, иногда смертельными, которые имели место в давке перед магазинам[14]. Политбюро не одобрило практику талонов, потому что она означала блокировку промтоваров на предприятиях, вредную для торговли, которая была источником государственного бюджета. Однако в условиях острой нехватки всего Политбюро оказалось бессильным прекратить эту практику. Декрет от 30 октября 1930 г., который резервировал покупку одежды и обуви только за рабочими, остался мертвой буквой[15].

После повсеместного введения карточек на хлеб с ним стало лучше. Но мясо и рыба каждый день полагались только промышленным рабочим: от ста до двухсот грамм мяса (часто это была конина) или рыбы, но регулярное получение других продуктов первой необходимости даже им никак не было гарантировано. Сливочное масло, молоко и яйца предназначались главным образом детям. Продукты, не подлежащие распределению по карточкам (сыр, колбаса, конфеты), государство не учитывало. Это означало, что их нельзя было найти или они были очень дорогими на крестьянском рынке.

Раскулачивание и насильственная коллективизация заставили многих крестьян бежать из своих деревень в поисках работы и продуктов. Посевные работы весны 1930 г. были под угрозой срыва. Однако, несмотря на явное ухудшение продовольственной ситуации по сравнению с предыдущим годом, деревенские жите ли, за исключением самых бедных, еще кое-как перебивались. У половины крестьян еще был скот и птица, были индивидуальные участки под огородами и садами, а вторая половина, насильственно загнанная в колхозы, быстро из них вышла после публикации 2 марта статьи Сталина «Головокружение от успехов». Крестьяне даже продолжали спасать город, продавая продукты на рынке. Правда, последний, сильно подорванный коллективизацией, едва держался. Крестьяне, не доверяя денежным купюрам, которые постоянно обесценивались, требовали в обмен на свою продукцию промтовары, серебряные или золотые монеты.

Единственным продуктом, с покупкой которого не возникало трудностей, если имелись деньги, была водка. Разрешение на государственную торговлю водкой было принято еще в августе 1925 г. Расфасовка «рыковки», прозванной так в народе по имени председателя СНК СССР, «получила своеобразные шутливые, но весьма 0,1 л называли пионером, 0,25 л – комсомольцем, а 0,5 л – партийцем»[16]. С начала 1930 г. борьба с пьянством стала постепенно прекращаться, прав да, в завуалированной форме, но вскоре уже не стеснялись: за шесть месяцев 1933 г. количество винно-водочных магазинов в Ленинграде возросло с 444 до 625 (в 1926 г. в городе было примерно 200 точек)[17]. В сентябре 1930 г., поверив в неизбежное в будущем нападение на СССР, Сталин предусматривал реформу армии, и ему казалось, что необходимые для этого средства можно получить от продажи водки. «Нужно, по-моему, – писал он, подчеркивая, Молотову, – увеличить (елико возможно) производство водки. Нужно отбросить ложный стыд и прямо, открыто пойти на максимальное увеличение производства водки на предмет обеспечения действительной и серьезной обороны страны»[18]. И 15 сентября 1930 г. Политбюро приняло решение об увеличении выпуска водки.

В хаосе коллективизации, перед угрозой голода и социального взрыва Сталин переложил ответственность за продовольственные трудности на козлов отпущения[19]. Это по его настоянию ОГПУ публично разоблачило контрреволюционную организацию «вредителей рабочего снабжения», целью которой было «спровоцировать голод, волнения и свергнуть диктатуру пролетариата». Профессора А. В. Рязанцев и Е. С. Каратыгин, «сформировавшиеся при царском режиме», но занимавшие высокие посты в Комиссариате торговли и Высшем совете народного хозяйства, были обвинены в руководстве заговором. Газета «Правда» от 22 и 25 сентября с негодованием комментировала это дело. После волны арестов в не которых ведомствах 48 человек были расстреляны. Комиссариат торговли постановил «бросить в решающие звенья аппарата Союз рыбу, Союзмясо, Союзконсерв и Союзплодовощ не менее пятиде сяти выдвиженцев рабочих московских предприятий» на преодоление обнаруженного вредительства[20].

Эти показательные меры не улучшили ситуацию, но позволили Сталину уточнить главные задачи централизованного снабжения: «сосредоточить средства снабжения рабочих в основных, решающих районах (особый список) и соответственно перестроить в этих рай онах кооперативные и торговые организации (...) по принципу быстрого и полного снабжения рабочих, взяв эти районы под особое наблюдение членов ЦК (особый список); выделить на каждом предприятии ударников и снабжать их полностью и в первую очередь как продуктами питания и мануфактурой, так и жилищами, обеспечив им все права по страхованию полностью»[21].

Выразив недовольство работой С. И. Сырцова, возглавлявшего Комиссию Политбюро по вопросам рабочего снабжения, Сталин занял его место. Руководствуясь его указаниями, Политбюро 15 декабря 1930 г. приняло резолюцию «О продовольственном снабжении рабочих» и 28 декабря Коллегия Наркомснаба СССР постановила обеспечить централизованным снабжением 33 млн чел. трудящегося населения, до 40 млн чел. вместе с армией и флотом, предусматривая увеличение норм снабжения[22]. Наконец, в январе 1931 г. Политбюро сделало последний шаг в упорядочении рабочего снабжения, одобрив постановления правительства о введении карточной системы распределения продуктов питания, предметов первой необходимости и одежды на всей территории Советского Союза[23].

Так путем сведения практически на нет неприоритетных отраслей экономики, под давлением искусственно созданных обстоятельств, недовольства снизу и на фоне решения больших «политических вопросов» были решены вопросы о мелочах и бедах повседневного быта.

Приоритеты или социальное расслоение по пайкам

Изучая всесоюзную карточную систему, Е. Осокина создала яркий образ «иерархии потребления». Нехватка продуктов стала фактором социального размежевания в соответствии с двумя принципами. Первый, этический, был обнародован, но не стал господствующим. Он проявлялся в некоторых местностях в высококалорийном и приоритетном снабжении детей и больных, а также в желании обеспечить питанием по низкой цене в первую очередь рабочих. Второй принцип постепенно вытеснял первый и довольно быстро стал почти единственно применимым. Он состоял в приоритетном снабжении всех, кто активно участвовал в индустриализации.

С 1 января 1931 г. с «введением единой системы снабжения трудящихся по заборным книжкам» лица на госснабжении переживали быструю дифференциацию. Вначале их разделили на три группы. Первую составили рабочие. В этой группе больше всего преимуществ было у индустриальных и фабрично-заводских рабочих (как тогда говорили, литер А). Прочие рабочие, лица физического труда и приравненные к ним попали в литер Б. Вторую группу составляли «трудящиеся». Имелись в виду служащие, члены их семей и семей рабочих. В третью группу вошли дети до 14 лет[24]. Для людей другого социо-профессионального статуса (научные работники, медики, учителя, творческие работники) этим постановлением условия централизованного снабжения определялись весьма суммарно и были уточнены позже.

Степень отоваривания зависела не только и даже не столько от причисления к той или иной группе. Важнее было жить, как выражался Сталин, «в основном решающем районе» и попадать, следовательно, по месту жительства в «особый» список. В ходу кроме него были еще первый, второй и третий списки. Их называли «списки городов». Речь шла об иерархии зон промышленного строительства. Приоритет принадлежал особому и первому спискам, применимым к важнейшим промышленным предприятиям Москвы, Ленинграда, Баку, Донбасса, Караганды, Восточной Сибири, Дальнего Востока и Урала. Представляя всего 40% находящихся на госснабжении, они получали 70%–80% продуктов и промтоваров. Потребители этих городов имели права на повышенные нормы. Москва снабжалась немного лучше Ленинграда, но обе столицы снабжались лучше, чем все остальные города. Второй и третий списки объединяли маленькие непромышленные города, в которых имелись незначительные стекольные заводики, фабрики по производству спичек, мыла, бумаги, хлебопекарни и т. п. Их жители в централизованном порядке получали только хлеб, сахар, чай и крупы. Количественное выражение этих продуктов было ниже норм первых двух списков потребителей, и жителям таких городов приходилось докупать или приобретать другие продукты на местном рынке.

Рабочие в совхозах и МТС получали меньше, чем их сотоварищи в городе. Большая часть из них, вписанная в третий список, имела пайки из хлеба, круп и макарон, сахара, махорки и чая. Небольшой среднегодовой (1931 г.) контингент сельхозрабочих (90 000 чел.) мог иметь 1 кг мяса в месяц и столько же рыбы (400 000 чел.) по нормам второго списка. По нормам промтоваров совхозы всех систем и МТС приравнивались к рабочим городов второго списка. Рабочие совхозов находились в привилегированном положении по сравнению со служащими, но рабочие двух разных совхозов могли получать разные нормы: совхозы, производящие технические культуры, считались более важными, чем другие[25].

Следствием правительственной политики дифференциации населения в соответствии с полезностью для индустриализации стало разобщение трудящихся. В то время как росло недовольство рабочих, обделенных госснабжением и отодвинутых на второй план соцсоревнованием, рабочий авангард поддавался влиянию пропаганды, которая выдавала карточную систему за новый и лучший способ непосредственного обмена между городом и деревней. Та кие рабочие, враждебные к «отсталым рабочим и крестьянам», соглашались со своими нищенскими привилегиями ради будущего. Партийное руководство смогло манипулировать их доверием и энтузиазмом, использовать их готовность к временному самопожертвованию ради успеха индустриализации. Социалистическое соревнование, вдохновленное партией, комсомолом, профсоюза ми, прессой и радио, множило ряды энтузиастов в движении ударников, выдавало встречные планы, развертывалось под лозунгом «догнать и перегнать передовые капиталистические страны». Тысячи предложений, связанных с экономией материалов и рационализацией труда, были направлены в соответствующие службы. Многие рабочие соглашались с антикулацкой пропагандой и записывались, чтобы «помочь организовать колхозы» (семьдесят тысяч записавшихся, двадцать семь тысяч командированных в деревню). Переполненные гордостью за принадлежность к классу-авангарду, они вдохновлялись лозунгом: «курс на индустриализацию означает конец нищей, оборванной и невежественной деревни»[26]. Без сомнения, желание этих советских людей быть полезными индустриализации совпадало с проведением в жизнь принципа их собственной полезности, определенной усиленными пайками в хо де организации партией и правительством централизованного государственного распределения.

В городах было все же лучше, чем в деревнях. В отношении крестьян, которые составляли подавляющее большинство населения, можно сказать, что государство их игнорировало, карточки для них не были предусмотрены. Однако государство не могло их полностью оставить на произвол судьбы, как это было сделано по отношению к «лишенцам», поскольку крестьяне были все же производителями, необходимыми для индустриализации. Тем не менее они должны были рассчитывать в первую очередь на свои огороды и помощь колхоза. Товары из центральных фондов были доступны лишь для тех, кто выполнял план. Выполнив обязательства по госзаготовкам, крестьянин получал деньги и квитанцию, которая давала право на покупку некоторых вещей. Он, конечно, не имел возможности покупать то, что хотел, но только то, что позволяла определенная для него норма. Причем колхозники в глазах властей не были все одинаковыми. Вот как об этом говорилось в одном из писем: «Крестьянин, вошедший в колхоз, с производством ни с каким кроме не связан, на кооперативной членской книжке имеет букву “В”; крестьянин, член колхоза, служащий в каком-либо производстве, – на кооперативной членской книжке имеет букву “Б”. Буква “Б” получает 5 метров мануфактуры на едока, а на главу семьи – 10 метров. Сахару – 1500 г на каждого едока, буква “В” ничего из мануфактуры не получает, а если и по лучит по 5 метров в течение 3х месяцев, независимо от количества членов семьи, а сахару 200 г на каждого едока в месяц»[27].

Колхозники имели преимущества перед индивидуальными пользователями земли: они первыми покупали промтовары, индивидуалисты довольствовались тем, что останется. Покупательная способность тех и других была различной: колхозники, благо даря возможности продавать государству, располагали от 30 до 40% от вырученных сумм, тогда как индивидуальные хозяева – от 25 до 30%. В феврале 1930 г. эти последние («кулацкие», как сказано в постановлении) еще получали талоны на покупку, при условии выполнения твердых производственных заданий. Однако цены для них были на 15% выше[28]. По мере образования колхозов хозяева индивидуальных крестьянских участков, не выдерживая тяж кого бремени «твердых заданий», покидали деревни. Число таких «самораскулачившихся» росло и пополняло городское население.

Те из них, кого власти зачислили в кулаки, переселялись в принудительном порядке. Обозы и эшелоны, переполненные переселенцами, шли преимущественно в направлении Севера, Сибири и Казахстана. Туда же направлялись и репрессированные, быстро наполняя трудовые лагеря. В заселенных таким образом районах тоже требовалась организация снабжения, ведь и эти категории населения чем-то были полезны для индустриализации[29]. Напри мер, вначале переселенцы питались хуже, чем те, кому уже плати ли зарплату, но в мае 1930 г. Совнарком и Комитет труда и обороны уравняли нормы их снабжения, сохранив, тем не менее, разрыв в заработной плате (от 20 до 25%). Постановления 1931–1933 гг. пошли еще дальше и рассматривали ссыльнопоселенцев как силу, необходимую для построения социализма. В результате они получили те же права, что и другие работники (нормы снабжения, зарплата, социальное обеспечение, премия, медицинское обслуживание и т. п.). К концу первой пятилетки легальных различий между ссыльными и вольнонаемными рабочими не существовало[30]. С легальной точки зрения ссыльные, работавшие в Кузбассе или в Магнитогорске, должны были обеспечиваться лучше, чем вольнонаемные рабочие и служащие маленькой типографии или предприятия, фигурировавшего в третьем списке. Однако в по вседневной жизни, находясь под наблюдением ОГПУ, они систематически обкрадывались.

Снабжение заключенных в лагерях подчинялось тому же принципу полезности для индустриализации, который действовал повсеместно. Их кормили при условии выполнения заданий. Теоретически количество и качество пищи было пропорционально результатам от произведенной работы. Но в реальной жизни их питание разворовывалось и зависело от благосклонности лагерно го начальства.

Партийные и профсоюзные руководящие работники ничего не производили, но их роль считалась важной для организации и хо да производства. В соответствии с этой логикой те, кто имел вы борную должность на предприятиях, были причислены к группе А особого списка. Выборные ответственные работники, не связанные с производством, снабжались, как промышленные рабочие группы Б первого списка. В деревнях сельские активисты, председатели советов, их заместители и секретари могли рассчитывать только на местные ресурсы. Зато сельские милиционеры получали пайки по нормам группы А третьего списка[31].

Постановление о заборных книжках в начале 1931 г. было толь ко первым шагом. По мере углубления кризиса центральная и местная власти часто пересматривали методы и формы организации, списки и нормы, производили отбор и учет людей по их важности для производства и в зависимости от этого определяли условия их жизни: заработную плату, место жительства, нормы и ассортимент питания, магазины, где они могли делать покупки, и цены в этих магазинах, столовые, где они могли питаться, места их отдыха и т. д. В результате структура общества дробилась по качеству продовольственных пайков, льготам на жилплощадь, покупку одежды и предметов обихода.

Получалось, что новая структура не совпадала с классовым делением общества. Внутри классов, признанных и учтенных официальной статистикой, – рабочие, колхозники, служащие, военные и интеллигенция – существовали длинные ряды с раз личным режимом снабжения. Причем на одной горизонтали выравнивались фабрично-заводские рабочие, транспортники, выборные лица на производстве, инженерно-технический персонал, работающий на производстве, комполитсостав армии и флота и войск ОГПУ, военизированная охрана, конвойные стражи, строевой состав милиции, ученики, инструктора и постоянно работающий преподавательский состав школ ФЗУ. На другой горизонтали, такой же длинной, вместе находились другие рабочие и транспортники, другие выборные, кооперативные кустари, инвалиды, работающие в артелях, учащиеся индустриальных вузов, персональные пенсионеры и нетрудоспособные члены общества политкаторжан и общества старых большевиков. На третьей горизонтали стояли служащие, художники, частнопрактикующие врачи и т. п.[32] Система была сложна[33]. В ней путались чиновники, от ее неразберихи страдали люди, но приоритеты были четко определены партией: по меткой перифразе Е.Осокиной, «кто не работает на индустриализацию, тот не ест».

Очень важными для индустриализации были иностранцы, и они были, следовательно, особой категорией в иерархии снабжения. Решение привлечь иностранные кадры в Советский Союз, чтобы они помогли построить социализм, датируется весной–летом 1930 г. Учитывая приоритеты, было решено найти квалифицированных работников для гигантских строек и промышленных предприятий горнодобывающей, металлургической, химической и военной отраслей.

Бюро по найму должны были найти тысячи рабочих и инженеров-специалистов, привлекая их лозунгами международной солидарности пролетариата. В 1932 г. почти 20 000 иностранцев, в первую очередь немцев и американцев, уже работали в СССР[34]. Они строили трактора в Челябинске, станки и автомобили в Нижнем Новгороде, добывали нефть в Грозном и во многих других местах.

В начале первой пятилетки советские руководители действительно верили, что западный технический опыт и знания, соединенные с преимуществами планового социализма, приведут к экономическому чуду. Особое уважение они испытывали к американским специалистам: большая часть сооружений создавалась по американским образцам и с использованием их техники. На пример, в Нижнем Новгороде (Горький) американцы, рьяные поборники системы Форда, построили такой гигантский автомобильный завод, что город быстро окрестили «русским Детройтом».

Речи по поводу иностранцев и практические меры, принятые в связи с ними (обустройство, условия работы и жизни), отличались от практики их приема. Так, секретарь ЦК П.П.Постышев в статье, опубликованной в «Правде» 26 октября 1930 г., изложил своего рода программу их найма и обустройства в стране. Важно, утверждал он, чтобы это были люди высококвалифицированные, но также способные идти в ногу с советским пролетариатом, готовые преодолеть с ним все трудности роста. Постышев призывал советских людей вести работу среди иностранцев, вовлекать их в общественную жизнь, делить с ними досуг и повседневность. Закончил он, успокаивая трудящихся насчет равенства условий оплаты труда и быта: иностранцы не будут иметь привилегий, поскольку они живут не в капиталистической стране, а среди братьев по классу[35]. Однако, не считаясь с такими заверениями, Политбюро требовало, чтобы к иностранцам относились как можно лучше.

Вначале потребление иностранцев ни в чем не ограничивали, но в 1931 г. кризис заставил перейти к нормированию. В специально открытых для иностранцев Торгсинах были установлены нормы и определенный ассортимент продуктов. Однако эти нор мы оставались очень высокими: иностранный инженер имел право на 9 кг мяса в месяц, а иностранный рабочий – на 6 кг. В конце 1932 г. эти нормы снизили (5 и 3 кг соответственно), но они оставались по-прежнему выше норм советского промышленного рабочего[36]. Цены на продукты, продававшиеся свободно в магазинах Торгсина, были довольно низкими, так как ВСНХ не разрешал их повышать. Другое значительное преимущество по сравнению с советскими людьми состояло в освобождении иностранцев от таможенной пошлины. Плата за посылки, очень высокая для советских людей, не распространялась на предметы и продукты, посылаемые иностранцам их близкими.

Иностранные специалисты, которые работали в Москве или Ленинграде, снабжались очень хорошо. «Американский» магазин в Москве поражал обилием товаров, но это было исключение: в других местах, от Балтики до Владивостока, ничего подобного не было. К рабочим и специалистам, приехавшим не группой, а по одиночке, особенно если они трудились на предприятиях второстепенного значения, относились не очень хорошо. Для получения права на привилегированное обслуживание предпочтительнее было находиться в группе и в большом городе. В других ситуациях местные руководители, испытывавшие трудности в связи с кризисом, не всегда могли выполнять распоряжения центральной власти, касающиеся иностранцев. В таких случаях последние разделяли судьбу советских людей, и тогда их энтузиазм быстро улетучивался. В конце второй пятилетки бо´льшая часть иностранцев была измотана и напугана условиями жизни в СССР и покинула страну.

Для сорока миллионов советских людей, взятых на попечение государства, в централизованном порядке были установлены нор мы питания. На 1931 г. Наркомснаб предусматривал обеспечить всех по потребностям, но только нормы рабочих особого списка соответствовали их реальному потреблению. Они получали 800 г хлеба в день. Раз в месяц – мясо (4,4 кг), крупы (3 кг), муку (1 кг), рыбу (2,5 кг), коровье масло (400 г), растительное масло (600 г), сахар (1,5 кг) и яйца (10 шт.). Норма потребления чая составляла 300 г в год. Третий список имел очень низкие нормы: 750 г хлеба в день, 1 кг круп, 800 г сахара в месяц и 100 г чая в год[37]. Нормы большей части рабочих были ниже реальных потребностей.

Нормы варьировались в зависимости от выполняемой работы, индивидуальной или коллективной. Рабочие-ударники, удостоенные знака отличия, получали немного больше начинающих ударников, те и другие получали больше обычных рабочих. В столовых ударников обслуживали первыми, часто в специальных залах, где столы были накрыты скатертью и звучала музыка. Их обед стоил дешевле, а в случае покупки в магазине им доставляли промтовары на дом. Выполнение и перевыполнение плана могло поощряться выгодными покупками обуви и одежды.

Карточные цены были низкими, поэтому жизнь была дешевле для тех групп населения, которые имели их в большом количестве (особый и первый список). Те, у кого было мало карточек (второй и третий список) дорого платили на колхозном рынке и в кооперативных магазинах. Люди, лишенные гражданских прав (кулаки, нэпманы, духовенство), были вынуждены отовариваться там же. Те, у кого было хоть немного золота или серебра, имели доступ к закрытым магазинам для иностранцев (Торгсин). Однако в самые тяжелые годы, с 1931 по 1934 включительно, основными покупателями этих магазинов все же были советские люди. Там они обменивали, преимущественно на продукты питания, фамильные драгоценности, предметы искусства, золотые и серебряные монеты[38].

В декабре 1932 г. Политбюро выделило группу предприятий, где не местный исполнительный комитет, а дирекция получила право составлять списки, устанавливать нормы и раздавать кар точки. Дирекция должна была следить за численным составом своего предприятия, чтобы убирать из списков «мертвые души», т. е. тех, кто больше не работал. Она имела право лишить карточек плохих работников. Это было очень тяжелое наказание. В то же время законодательство, запрещающее спекуляцию карточками, становилось все более суровым[39].

В дела Наркомснаба вмешивалось не только Политбюро. В годы действия карточной системы этот наркомат представляется осажденной крепостью. Сюда стекались бесчисленные просьбы и ходатайства из различных ведомств, предприятий, парторганов, ЦК КПСС и Совнаркома об увеличении или установлении норм, улучшении качества и количества пайков, переводе в другой список, прикреплении к спецраспределителю, выделении продуктов из резервов, их бронировании или отпуске, проведении проверок и т. п. Наркомснаб мог распорядиться положительно, в частности о спецпайках или отпуске из своего секретного фонда, но мог и отказать, причем как Горьковскому автозаводу, Наркомтяжпрому, так и Совнаркому или ЦК КПСС[40]. Судя по характеру об мена письмами, именно в такой экстремальной ситуации оттачивалась тактика «кормить и править». Это не значит, что Наркомснаб стал всемогущим, он, кстати, в июле 1934 г. был преобразован в два других наркомата (пищевой промышленности СССР и торговли СССР). Наоборот, всякий ходатай, если он добивался для своих подопечных улучшения материального обеспечения, выглядел перед ними благодетелем. Особенно это касается привилегированного снабжения: численность номенклатурных работников со спецпайками за эти годы значительно выросла во всех сферах деятельности.

Официальный дискурс того времени, объясняя дефицит продуктов и товаров, ссылался на трудности строительства социализма в условиях капиталистического окружения и саботажа, призывал к признанию приоритетов в области распределения в зависимости от степени активности граждан в реализации пяти летних планов и других революционных начинаний. Государство предлагало советским людям терпеть лишения сегодняшнего дня ради счастливого будущего их детей. Пропагандистский дискурс представлял картину, в которой партия и государство нового типа проявляли заботу о трудящихся, распределяя по справедливости и наказывая воров и расхитителей социалистической собственности. Однако в свете наших наблюдений можно сказать, что из официального дискурса вырисовывался и другой образ власти: той, которая претендовала на роль проявляющей «постоянную заботу о благосостоянии народа» по давно практикуемому примеру. Не будучи благодетельницей на деле, власть сама строилась и людей дифференцировала по иерархическому признаку. Опознавательными знаками иерархии были привилегии одних перед другими.

«Народ и партия едины, различны только магазины»

Привилегии наиболее остро проявлялись в правилах доступа в магазины и столовые. Магазины, где расплачивались карточка ми, обслуживали только строго определенный круг покупателей. Слово «магазин» практически вышло из употребления. Его заменили словосочетания: закрытый распределитель – ЗР, закрытый рабочий кооператив – ЗРК, отдел рабочего снабжения – ОРС.

При входе в каждый закрытый распределитель требовалось предъявить пропуск, который подтверждал принадлежность владельца к определенной группе потребителей. ОРСы, которые существовали практически в каждой производственной единице, включая интеллектуальные, открывали свои двери более свободно. Однако и здесь следовало знать определенные правила поведения. Их содержание и назначение быстро уловил саркастический народный юмор, заключив, что служащие ОРСа подчиняются трем заповедям: (о)товарь (р)аньше (с)ебя, (о)товарь (р)одственников (с)воих, (о)стальное (р)аздай (с)отрудникам или (с)лужащим[41].

Учитывая цели – быстрая индустриализация и милитаризация, – для руководителей страны самыми ценными должны были быть рабочие и красноармейцы, соответственно им и должны были полагаться лучшие пайки, у них должны были быть лучшие ОРСы. И действительно, в постановлениях и декретах, т. е. в соответствии с буквой закона, даже нормы партийных и государственных работников, культурной элиты и военного командования должны были равняться на эти категории. Но на практике было иначе.

С точки зрения распределения, как уже говорилось, вертикальных различий не существовало. Вместо них люди, имеющие разное социо-профессиональное положение, объединялись в соответствии с «горизонтальной стратификацией». Именно паек стал инструментом и индикатором расслоения общества, но не по классовому признаку, а по отношению к власти-кормушке. Распределяя больше или меньше жизненно необходимых продуктов или вещей, власть присвоила себе мощное средство нажима на советских людей не только для выполнения плановых заданий, но и для своего собственного позиционирования по отношению к на селению.

В этом отношении карточная система, вводившаяся стихийно, снизу, оказалась для верховной власти, которая ее практически лишь санкционировала, новым и только для нее выигрышным экспериментом управления. В начале тридцатых годов по сравнению с военным коммунизмом условия, масштабы и возможности экспериментирования были другими и благоприятными для власти. В результате ко времени всенародного обсуждения сталинской конституции в 1936 г. уже определенно утвердилась структура, состоящая из иерархически расположенных номенклатурных должностей[42]. Им соответствовал определенный уровень благосостояния, и уровень этот определяло руководство. Официально не существовало привилегий более значительных, чем те, что имели индустриальные рабочие и красноармейцы. Если правительство хотело проявить особое расположение к определенной группе, то ее ставили в плане снабжения на один уровень с этими категориями. В действительной практике представители элит, партийно-государственной, военной, научно-технической и художественной, оказывались зависимыми и в жизни, и в работе от решений, принятых в соответствующих инстанциях об условиях их материального обеспечения.

В партийном, советском, профсоюзном и хозяйственном аппаратах Москвы и Ленинграда в середине 1935 г. различались руководящие работники и ответственные работники. Первые имели доступ в литерные столовые[43]. Вторые, в свою очередь, делились на две группы и питались соответственно в столовых первой и второй категорий[44]. По этим сорока московским спецстоловым были установлены следующие нормы на 1 обедающего в месяц:

Кроме обедов прикрепленным к литерным столовым выдавался на руки сухой паек (ужин) по норме: масла животного – 2 кг в месяц, сыра – 1,5 кг и яиц – 20–30 шт. Столующимся по I и II категориям сухой паек на руки не выдавался. Для них были образованы буфеты с более низкими нормами. Все товары отпускались по нормированным ценам, по таким же ценам отпускались картофель, овощи и прочее. Наркоматы и учреждения доплачивали из своих спецфондов за каждого обедающего. По спецраспределителям, где руководящие и ответственные работники могли купить много чего другого, а также промтовары, дотации на прикрепленных не давались. В спецраспределителях для руководящих работников (называемых также «правительственными») можно было купить без ограничений домашнюю птицу, кондитерские изделия, овощи и фрукты. Цены здесь были ниже тех, что должен был платить рабочий в своем кооперативном магазине, а качество продуктов несравнимо лучше. Некоторые продукты, например красная икра или сыр, в начале 1930х гг. не продавались в магазинах простым гражданам. Они могли купить такие товары только на рынке (тридцать пять рублей за килограмм вместо девяти в спецраспределителях) или в Торгсине за золото.

Магазины для ответственных работников были скромнее правительственных, нормы там были ниже. Тем не менее и они превышали нормы индустриальных рабочих.

В Москве привилегированных по столовым было 74 300 чел., по спецраспределителям 45 000 чел., в Ленинграде соответственно 12 370 и 10 500 чел. В общей сложности для таких многомиллионных городов – немного, узкий круг.

Бесплатное питание в служебных вагонах для высокопоставленных командировочных и еще одна продовольственная привилегия – бесплатное питание на съездах и конференциях – тоже были нередкой оказией хорошо поесть. То, что было съедено, например, в голодный 1932 г. участниками сентябрьского пленума ЦК ВКП(б), впечатляет разнообразием и ценностью продуктов. Для питания 500 участников в течение 18 дней было затребовано для продовольственного отдела ЦИК СССР 93 наименования продуктов: 2,5 т мяса, 1,5 т свинины, 6,9 т колбас, кур, рябчиков, индеек, гусей, ветчины разной; более 4 тонн рыбы (лососина, севрюга, судак и т. д.); 300 кг паюсной икры; 600 кг швейцарского сыра; 1,5 т масла сливочного, топленого, соленого; 15 000 яиц, а также крупы, фрукты, овощи, ягоды, грибы, молочные продукты, чай, кофе, какао, шоколадные конфеты, папиросы, трубочный табак и т. д.[45] Каперсы, оливки, шпинат, изысканная для неискушенного делегата кухня, сухой паек, полагавшийся после такого рода собраний на дорогу, – все это должно было впечатлять и придавать ритуалу столования еще большую значимость, или, выражаясь символически, делегаты могли почувствовать причастность к трапезе у кремлевского Хозяина, его щедрость и… зависимость от него.

Одежда и обувь для руководящих работников производилась в специальных пошивочных мастерских. Строительство жилья для них было столь же приоритетным, как великие стройки социализма. Их квартиры меблировались[46]. У них был значительный персонал для обслуживания и обеспечения, который оплачивался по нормам индустриальных рабочих особого списка, а также охранники, получающие такие же пайки, как красноармейцы[47]. Машины и шоферы, предоставленные в их распоряжение, также находились на содержании государства. Наряду с квартирами в городе, руководящие работники получали загородные резиденции в виде дач (семантика не случайна) с обслуживающим персоналом. Они имели право на лучшие санатории и дома отдыха, на медицинское обслуживание, бесплатное, как и для всех советских людей, но значительно лучшего качества.

Помимо имущества и услуг по низкой цене, этот тип потребителей получал самую высокую в стране заработную плату, конечно, зависящую от места в иерархии. Причем, по разрешению Политбюро, ставки для некоторых коммунистов, хозяйственников и инженерно-технического персонала, т. е. работников, особенно ценных для индустриализации, превышали партмаксимум[48]. Реформа 1933 г. установила семь групп зарплат. Самыми высокооплачиваемыми были те, кто принадлежал к седьмой группе: председатели и секретари исполнительных комитетов и советов народных комиссаров Союза и республик, их заместители, председатели исполнительных комитетов краев, областей и некоторых городов (Москвы, Ленинграда, Харькова), народные комиссары Союза и РСФСР, председатель Верховного суда, ректоры университетов. Они получали 500 рублей в месяц. Тем не менее из вышеприведенного документа о спецстоловых Москвы и Ленинграда следует, что в 1935 г. были зарплаты в 600 руб., 700 руб. и выше. Ведь к этому времени плохо соблюдаемый партмаксимум был отменен. Самая высокая зарплата рабочего составляла 360 руб. Самая низкая зарплата опускалась до 50 руб.[49]

Но высокие зарплаты были не единственным вознаграждением за труд номенклатурных работников. К ним прибавлялась стоимость пайков и дотаций столовым, составлявшая почти половину зарплаты. Вот как об этом свидетельствует «Справка об ориентировочной стоимости содержания аппарата 5го этажа здания ЦК ВКП (б)», датированная августом 1934 г.: зарплата 300 000 руб.,

пайки 50 000 руб. без заседаний и дотации в столовую 76 000 руб.[50] Дополнительное вознаграждение черпалось из «секретных» фондов помощи.

Разрешенные постановлением СТО СССР 1926 г. «в ограниченных размерах лишь для союзных Наркоматов», к 1933 г. такие фонды «самовольно создавались в подведомственных учреждениях и объединениях, областных управлениях и кооперативных союзах, на предприятиях и в низовых советских, хозяйственных и кооперативных организациях». Постановление СНК СССР 1933 г., констатируя огромный расход денег не на экстренную помощь, а на повседневные расходы (доплату за питание в закрытых столовых, покупку квартир, приобретение книжных бон, доплату суточных командировочных), пыталось выправить положение. Оно допускало образование секретных фондов исключительно из фактической экономии по фонду зарплаты административно-управленческого аппарата и категорически запрещало обращение в такие фонды экономии по другим статьям. Иметь секретные фонды могли лишь наркоматы СССР, центральные управления СНК, хозяйственные объединения и тресты союзного значения и, с большими оговорками, промышленные и строительные объединения. Выдачу средств постановлялось производить на оказание помощи. Постановление обязывало соблюдать периодическую отчетность и не допускать уничтожения документации[51]. Это постановление не единственное в своем роде: партия и правительство периодически принимали решения об ограничении привилегий, упорядочении контингента и норм спецснабжения, но, несмотря на эти встряски, диктуемые уравнительной идеологией, прагматика брала свое[52].

Местная номенклатура (край, область, район и город) официально не являлась частью разветвленной сети специального снабжения. Некоторое число писем свидетельствует о ее неудовлетворенности этим обстоятельством. Эти письма содержат просьбы о помощи, адресованные центру. Шанс получить такую помощь зависел от размера и важности территории, которой управляла эта номенклатура, но также от ее способности извлекать выгоду из населения. В местах, где существовали закрытые распределители для рабочих (ЗР) и Торгсины, номенклатурные работники отоваривалась в них без тени стыда. Если это была сеть магазинов Торгсина, где надо было рассчитываться золотом, местные представители власти игнорировали это правило и расплачивались рублями. Злоупотребляя своим служебным положением, они могли требовать от директора магазина все, что им было нужно. Центр боролся со злоупотреблениями такого рода, но в то же время мог разрешить, как это было в Архангельске, продавать товары в магазинах Торгсина местным ответственным работникам не за золото, а за рубли, установив лимит в тысячу рублей в месяц[53].

Тактика центральных и республиканских властей по отношению к провинции заключалась в том, чтобы стимулировать рост местной номенклатуры и помогать ей в соответствии с внутренней иерархией, но таким образом, чтобы не дать ей слишком расширить свою собственную сеть спецснабжения или приобрести хоть какую-то автономию. Самодеятельная организация за крытых распределителей для снабжения продовольствием руководящих работников какой-либо области вызывала обсуждение и осуждение на заседаниях Секретариата ЦК ВКП (б)[54]. Периодически из центра на места посылались дополнительные промтовары и продукты для активистов краев и областей. То же самое касалось разрешения на строительство домов отдыха, на увеличение зарплат и т. д. Но такого рода дары были лишь дополнением к системе, которая имплицитно побуждала местных руководите лей «кормиться от дел» благодаря власти, данной им центральным руководством.

Высшая государственная и партийная номенклатура на уровне Союза и РСФСР сумела поставить себя в самые выгодные особые условия. Но и в других социо-профессиональных средах выделялись привилегированные работники, правда, выделялись они партией и правительством.

В военной среде еще со времен гражданской войны существо вал привилегированный красноармейский паек. В начале 1930х гг. приоритетное развитие военно-промышленного сектора экономики и усиление Красной армии сопровождалось особым вниманием к материальному обеспечению военных, что отразилось и на красноармейском пайке: он стал калорийнее, дешевле и даже стабиль нее пайка индустриального рабочего первого списка. Снабжение личного состава армии и флота осуществлялось по высшему стандарту. Войска и служащие ОГПУ, студенты и преподаватели военных учебных заведений, так же как слушатели милицейских школ и курсов, тоже получали такой паек. Офицерам армии и ОГПУ полагался паек индустриального рабочего особого списка. Военная элита – высший командный состав, высшие чиновники Наркомата обороны, ОГПУ/НКВД и других военных организаций союзного значения – получала спецпайки и спецобслуживание по литеру или по I и II категориям.

Со времени установления классовых пайков осенью 1918 г. работники умственного труда принадлежали в иерархии снабжения к низшим категориям и страдали от лишений. Их выживание зависело от лояльности по отношению к власти. Последняя, не доверяя интеллигенции, не выпускала ее из-под контроля: творческим работникам то ограничивали возможность работать, то их выгоняли с работы и лишали всяких пайков, то высылали из страны. Привилегированные академические пайки выдавались индивидуально по усмотрению руководства страны.

В конце 1920 г., констатировав в «буквальном смысле мор в ученом мире» и начав активно привлекать к сотрудничеству специалистов, оно создало комиссии по улучшению быта ученых: КУБУ и ЦЕКУБУ при СНК РСФСР[55]. Наиболее ценные кадры из всех областей знания и искусства, около 8 тыс. чел. с семьями, получили право на академический паек[56].

Существенно же отношения между властью и интеллигенцией изменились в начале 1930х гг., т. е. в самые тяжелые годы карточной системы. Согласно январскому постановлению 1931 г. Народного комиссариата снабжения, среди интеллигенции были прежде всего выделены категории лиц, наиболее полезных для индустриализации (инженеры, технический персонал, преподаватели технических училищ или ФЗУ). Их снабжали, как индустриальных рабочих первой группы литера А. Студенты высших технических учебных заведений, будущие инженеры, получали продукты тоже по нормам индустриальных рабочих первой группы, но литера Б. Если молодые люди учились, продолжая работать (случай учащихся ФЗУ), они получали усиленные пайки. Судьба сельской интеллигенции, агрономов, врачей, учителей, культработников, зависела от профиля колхоза или совхоза, где они работали. Там, где не было колхозов, государство брало на себя снабжение этих людей хлебом, крупами, сахаром и чаем по нормам третьей группы.

Что касается основной массы интеллигенции, то, перестав третировать интеллигентов как «буржуев», руководство стало способствовать формированию собственно советской интеллигенции. В 1932 г. постановление Политбюро ЦК ВКП (б) «О перестройке литературно-художественных организаций», положившее начало созданию единых творческих союзов, обозначило в этом смысле радикальную перемену. Вслед за этим серия постановлений ЦИК и СНК улучшила материальное обеспечение творческих работников. Самые видные, как уже было сказано, снабжались по I или II категориям. Спецобеспечением ученых союзного и мирового значения с 1931 г. стала заниматься КСУ (комиссия содействия ученым). Круг ее подопечных значительно сузился, хотя общая сеть спецобслуживания интеллигентских элит расширилась благодаря вновь созданным фондам и союзам. Другими словами, в самые тяжелые годы полуголодной жизни в стране власть дала интеллигентской элите «хлеб» в обмен на признание важности индустриализации и лояльность по отношению к ее начинаниям.

«Мы вас кормим, а вы работайте»

После отмены карточной системы (с 1 января 1935 г.) жизнь в Москве, Ленинграде, столицах союзных республик и крупных промышленных городах начала меняться. Как утверждал Сталин, она «стала лучше». Оставив за этим суждением его субъективное место, отметим для второй половины 1930х гг. некоторые явления или даже детали, свидетельствующие о большей определенности роли хозяина, которую воплощал и лично Сталин, и руководство вновь созданной планово-распределительной системы.

Партийные программные документы, пресса и речи запестрели примерами «заботы партии и правительства». Отмена карточек, ожидавшаяся 1 января 1935 г. в связи с принятым решением, ознаменовалась уже в конце 1934 г. небывалым зрелищем: наряду с красными стягами по улицам Москвы несли микояновскую колбасу, как символ социалистической зажиточности[57]. Строительство Микояновского мясокомбината и его пуск в эксплуатацию в 1934 г. представлялись как возросшая забота о людях. Так же славилось открытие универмагов, парикмахерских, мастерских индивидуального пошива одежды и обуви, кафе и ресторанов. Торговая реклама, долго отсутствовавшая, стала напоминать о деликатесах, представляя их вполне доступными. Знаменитая реклама «Пейте советское шампанское» заявляла не только о наращивании производства шампанского, но и о появлении у новых советских элит вкуса к люксу[58]. Под их натиском стали отступать долгое время навязываемый партийно-комсомольский аскетизм и оборванство тяжелых лет первой пятилетки. Стремление хорошо одеваться стало поощряться. В процессе размежевания видов одежды для массы и для избранных стал формироваться особый облик этих элит. Он отличался качеством и модой их одежды, приобретенной в специальных распределителях или сшитой в спецмастерских.

В момент расцвета стахановского движения бостоновые и крепдешиновые отрезы на костюмы и платья, шерстяные пальто, обувь из натуральной кожи и другие элитные вещи выдавались на съездах ударников в виде премий, и это представлялось и воспринималось как благо, дарованное «родными партией и правительством».

Все популярнее становились официальные торжества, сопровождаемые банкетами, на которых тоже выражалась благодарность советской власти и подчеркивалась забота партии и правительства о спортсменах, летчиках, полярниках, ученых.

Во время предвыборной кампании после принятия конституции, в ходе других мероприятий партийной пропаганды, средства ми кино и литературы в массовом сознании закреплялась мысль о руководящей роли партии и тех благодеяниях, которыми она обеспечивала счастливое детство и вообще счастливую жизнь советских людей.

Конечно, ни стиль жизни, ни стиль одежды, рекламируемый в журналах или на съездах стахановцев, не был распространен среди основной массы населения. Советские люди и жили, и одевались бедно. Проблема дефицитов на различные товары не исчезала. Повсеместно были введены нормы отпуска товаров в одни руки, заставлявшие людей обегать десятки магазинов. Очереди были устрашающими, в них могла литься кровь, могли случиться увечья и даже смерть[59]. Бедность бросалась в глаза иностранцам[60]. Во время обсуждения проекта конституции в своих письмах-откликах люди высказывались против спецпайков и привилегий, которые в свете «самой демократической конституции» казались особенно непонятными и несправедливыми. «Новая буржуазия» вызывала раздражение и неприязнь трудящихся. Такое отношение нагнеталось тем, что на руководящие посты ставились люди мало образованные, крестьянского происхождения, многие из которых быстро превращались в держиморд и самодуров[61]. Их напускная занятость, чванство и бездушие на работе вызывали не только антибюрократическую критику, но и осуждение их материального благополучия в быту как ничем не заслуженной привилегии. «Особое неприятие вызывали жены ответственных работников, часто не работавшие, имевшие прислугу и стремившиеся копировать манеру одеваться, наряжаться и поведение барынь из полузабытого дореволюционного мира»[62]. Вкусы и нормы поведения таких ответственных работников порождали даже не новую буржуазию, а новых советских мещан. Это они, прикормленные, внимали напыщенным речам о заботе партии и правительства и перепевали их, считая себя причастными к созданию сталинского изобилия. На таких людей опирался Хозяин, а они, в свою очередь, копировали его и механически выполняли установки сверху.

Вследствие «революции сверху» (насильственная коллективизация и ускоренная индустриализация) партия-государство присвоило себе все ресурсы страны. Оно заявило о своем намерении распределять материальные блага в интересах промышленных рабочих и армии, но не смогло быть на высоте этой задачи. И оно потерпело полный крах в своей политике централизованного планового распределения, что касается всего остального населения. В результате на несколько десятилетий советские люди оказались в условиях хронического дефицита и продуктов, и товаров широкого потребления.

Так называемый «рынок», при монополии государства на торговлю, был всего лишь фикцией. По-настоящему торговал и процветал только черный рынок. Для советского человека накопление денег не помогало улучшить существование, тогда как приобщение к власти с этой целью было доступно немногим, да и нравилось далеко не всем. С этой точки зрения, похвалы, касающиеся системы «планового социалистического распределения», лживы. Зато партии-государству удалось выстроить иерархию распределения внутри тонкого слоя руководителей, которые стали воплощением самого этого симбиозного образования.

Другими словами, эти руководители приобрели для себя власть, которую не предполагала идеология. Вместо «диктатуры пролетариата» или позднее «всенародного социалистического государства», они обладали властью, легитимность которой определялась ее кормленческой функцией. Распределение стало их «фетишем», как удачно выразился специалист по истории советского крестьянства В. В. Кабанов.

Ради чего установили планово-распределительную систему? Ради прорыва вперед в экономике, успехов индустриализации, ради светлого будущего? Так заявляли в программах и речах, так хотели сделать, но сумели, надо думать, установить ее ради самого распределения, которое утвердилось как «сущность большевистского социализма»[63].

[1] См., например: НЭП: приобретения и потери. М., 1994; НЭП: заверша ющая стадия. Соотношение экономики и политики. М., 1998; Шишкин В. А. Власть, политика, экономика. Послереволюционная Россия (1917–1928 гг.). СПб., 1997; НЭП в контексте исторического развития России XX века / Отв. ред. А. К. Соколов. М., 2001; Россия нэповская / Под ред. С. А. Пав люченкова. М., 2002.

[2]Документы ЦА ФСБ. Цит. по: Осокина Е. А. За фасадом «сталинского изобилия». Распределение и рынок в снабжении населения в годы инду стриализации, 1927–1941. М., 1998. С. 61.

[3] Общество и власть. 1930е годы. Повествование в документах / Сост. С. В. Журавлев и др. М., 1998. С. 19.

[4] Правда. 1929. 21 февр

[5] Рязанская деревня в 1929–1930 гг. Хроника головокружения. Документы и материалы / Под ред. Л. Виола, Т. Макдональда, С. Журавлева, А. Мель ника. Москва; Торонто, 1998. С. 2.

[6] Там же. С. 22.

[7] Голос народа. Письма и отклики рядовых советских граждан о событиях 1918–1932 гг. М., 1998. С. 275–276, 280.

[8] Осокина Е. А. Указ. соч. С. 67

[9] РГАЭ. Ф. 8043. Оп. 11. Д. 7. Л. 136–138; Д. 5. Л. 121.

[10] Там же. Д. 74. Л. 104.

[11] Там же. Д. 26. Л. 33–35 (1931 г.); Д. 50. Л. 127 (1933 г.). Все импортирующие организации имели оборонный и промышленный профиль, в то время как в списке экспортных организаций осенью 1930 г. фигурировали Экспортхлеб, Птицеэкспорт, Маслоэкспорт, Продэкспорт, Промэкспорт, Плодоэкспорт: Там же. Д. 6. Л. 157.

[12] В длиннющих списках предприятий, обрабатывающих битую птицу «преимущественно» или «исключительно» на экспорт в 1932 г., фигури руют как работающие исключительно с этой целью Северный Кавказ и «вся УССР» (Д. 50. Л. 83, 88, 129–131). Подробно см.: Гинцберг Л. И. Массовый голод в сочетании с экспортом хлеба в начале 30х годов. По материалам «особых папок» Политбюро ЦК ВКП(б) // Вопросы исто рии. 1999. № 10.

[13] Организованная сеть ЗР охватывала 48% рабочего состава Москвы: РГАЭ. Ф. 8043. Оп. 1. Д. 4. Л. 18–19.

[14] Там же. Л. 120–131.

[15] Осокина Е. А. Указ. соч. С. 77.

[16] Лебина Н. Б. Повседневная жизнь советского города: нормы и анома лии. 1920–1930 годы. СПб., 1999. С. 33.

[17] Там же. С. 42.

[18] Письма И. В. Сталина В. М. Молотову. 1925–1936. М., 1995. С. 209–210.

[19] Там же. С. 217.

[20] РГАЭ. Ф. 8043. Оп. 11. Д. 7. Л. 53.

[21] Письма И. В. Сталина В. М. Молотову. С. 225–226.

[22] РГАЭ. Ф. 8043. Оп. 11. Д. 7. Л. 5.

[23] КПСС в резолюциях… Т. 2. С. 625–629.

[24]РГАЭ. Ф. 8043. Оп. 1. Д. 5. Л. 93.

[25] РГАЭ. Ф. 8043. Оп. 1. Д. 5. Л. 268.

[26] Среди способов, которые «авангард» использовал для того, чтобы заставить крестьян войти в колхозы, был, в частности, отказ продавать им промтовары в кооперативных магазинах: Голос народа. С. 291–292.

[27] Общество и власть. С. 37.

[28] РГАЭ. Ф. 8043. Оп. 11. Д. 7. Л. 131–132.

[29] К маю 1933 г. в тюрьмах и следственных изоляторах содержалось800 тыс. чел.: Письма И. В. Сталина В. М. Молотову. С. 235. Число заключенных достигло почти 2 млн чел. на 1 января 1941 г., кроме того, насчитывалось 930 тыс. ссыльных. См.: Getty J. A., Rittersporn G. T.,Zemskov V. K. Les victimes de la répression pénale dans l’URSS d’avantguerre // Revue des Etudes Slaves. 1993. № 65. P. 631–670.

[30] Осокина Е. А. Указ. соч. С. 93.

[31] РГАЭ. Ф. 8043. Оп. 1. Д. 5. Л. 93–94.

[32] Там же.

[33] Для представления о сложности централизованного снабжения или о его практической невыполнимости можно добавить, что из фондов мяса, например, или муки надо было, кроме снабжения трудящихся, создать бронированный резерв, обеспечить общественное питание, снабдить курорты, закрытые учреждения (больницы, детские дома и т. п.), военное ведомство, специальные группы: РГАЭ. Ф. 8043. Оп. 1. Д. 2. Л. 238, 242.

[34] Наибольшее для 1930х гг. число иностранцев вместе с членами их семей составляло 40 000 чел.: Журавлев С. «Маленькие люди» и «большая история». Иностранцы Московского электрозавода в советском обществе 1920–1930х годов. М., 2000. С. 29–30.

[35] Журавлев С. Указ. соч. С. 147.

[36] Осокина Е. А. Указ. соч. С. 108.

[37] РГАЭ. Ф. 8043. Оп. 1. Д. 2. Л. 252. Подробнее о нормах, ценах и питании фабрично-заводских рабочих см. Таблицы в кн.: Осокина Е. А. Указ. соч.С. 250–257.38 Осокина Е. За зеркальной дверью Торгсина // Отечественная история. 1995. № 2.

[38] Осокина Е. За зеркальной дверью Торгсина // Отечественная история. 1995. № 2.

[39] Осокина Е. Иерархия потребления. О жизни людей в условиях сталинского снабжения 1928–1935 гг. М., 1993. С. 35.

[40] РГАЭ. Ф. 8043. Оп. 11. Д. 85. Л. 1; Д. 76. Л. 161–176; Д. 90. Л. 9; Д. 50.
Л. 11, 54, 75, 104, 106, 111, 120; Д. 52. Л. 255, 277; Д. 113. Л. 94, 129, 133, 141,
143, 151, 154, 157, 161, 166, 168; Оп. 1. Д. 71. Л. 3, 108; Д. 5. Л. 153, 154.

[41]Из беседы с В. И. Бородулиным.

[42] О численности номенклатуры см.: Коржихина Т. П., Фигатнер Ю. Ю.Советская номенклатура: становление и механизмы действия // Вопросыистории. 1993. № 7. С. 27–30

[43] Начальники и заместители начальников главных управлений, отделов и секторов наркоматов и приравненных к ним учреждений, завы и замы руководителей управлений и секторов городских и областных отделов союзных и республиканских трестов, главы президиумов, зав. Отделами и инструктора ВЦСПС, председатели ЦК союзов, руководящие работники областных и городских партийных и профсоюзных организаций: ГАРФ. Ф. 5446. Оп. 16а. Д. 343. Л. 1.

[44] По I категории снабжались профессора, доценты, слушатели союзных академий, композиторы, работники Партиздата и др. По II категории – инженеры, техники, агрономы, экономисты, товароведы, художники, писатели, ответственные исполнители из Госплана, Хозотдела ЦИК СССР, ОГИЗа, Госбанка и др.: Там же.

[45] Там же. Оп. 11. Д. 52. Л. 146.

[46] «Я спросила у жены Косиора, какие предметы для хозяйства надо взять с собой. Мой вопрос ее удивил, но она ответила, что все необходимое есть в нашей новой квартире. В действительности кухарка и всевозможные сорта посуды ожидали нас на месте […] нам выдавали продукты, расчет производился один раз в месяц» (Н.П.Хрущева, цит. по мемуарам А. Аджубея: Знамя. 1988. № 6. С. 96).

[47] Л. Шатуновская отметила, что ОГПУ, ответственное за этот персонал, предпочитало нанимать домашнюю прислугу, уже имевшую опыт в домах дворян. См.: Жизнь в Кремле. New York, 1982. С. 42–43.

[48] Сталинское Политбюро в 30е годы: Сб. док. / Под ред. А. В. Квашонкина, А. В. Лившина, О. В. Хлевнюка. М., 1995. С. 46.

[49] В 1935 г. обедающие в литерных столовых Москвы, 21 500 человек, по размеру получаемой ими зарплаты распределялись следующим образом: до 500 р. – 67%, от 500 р. – 20%, 600 р. – 10%, 700 и выше – 3%: ГАРФ. Ф. 5446. Оп. 16а. Д. 343. Л. 13.

[50] Сталинское Политбюро в 30е годы. С. 29–30. При этом предлагалось сэкономить 49 000 руб. на телеграммах и подписках на газеты и журналы.

[51] РГАЭ. Ф. 8043. Оп. 11. Д. 74. Л. 139–143; Д. 32. Л. 29–34, 70.

[52] Об установлении ограничений на отпуск валюты для лечения за границей: Сталинское Политбюро в 30е годы. С. 41.

[53] Осокина Е. За зеркальной дверью Торгсина. С. 99.

[54] В начале 1953 г. Госторгинспекция доложила в ЦК КПСС об организации ЗР в г. Томске для снабжения продовольствием руководящих работников области. Секретариат постановил поручить М. Ф. Шкирятовуи А. В. Аристову «рассмотреть вопрос и принять меры»: РГАНИ. Ф. 4.Оп. 9. Д. 1289 г. Протокол № 13.

[55] ГАРФ. Ф. 130. Оп. 5. Д. 84. Л. 75.

[56] Осокина Е. А. За фасадом «сталинского изобилия». С. 102–105.

[57]Общество и власть. С. 71.

[58] См.: Gronow J. Caviar with Champagne. Good Life and Common Luxury in Stalin’s Soviet Union // Suomen antropologi. 1998. № 4. P. 29–40.

[59] Из письма И. В. Сталину «как самому близкому другу и отцу»: «За то, что рабочий хотел достать колбасу, его задавили самым настоящим образом. И когда он скончался тут же в магазине, то никто уже не решился брать колбасу, так как мертвец лежал в магазине»: Общество и власть. С. 207.

[60] См.: Лебина Н. Б. Указ. соч. С. 223–225.

[61] «В эти годы среди секретарей обкомов партии 41% вовсе не имел среднего образования, среди секретарей райкомов и горкомов партии таких было 71,4%»: 30е годы: взгляд из сегодня / Отв. ред. Д. А. Волкогонов. М.: Наука, 1990. С. 27.

[62] Общество и власть. С. 172.

[63] Кабанов В. В. Кооперативный план: иллюзии и действительность // Судьбы российского крестьянства. М., 1996. С. 226.