Иван Давыдов о пользе сбора грибов
Причин печалиться всегда и всем хватает, но вот у меня летом и осенью есть одна, особая. Все идут за грибами. Грибов в последнее время много. И если верить приметам, это знак не особо доброго будущего.
А я, знаете ли, с детства в это дело влюбился. Надоедал взрослым с просьбами, рвался в лес, достиг даже некоторых высот в искусстве поиска грибов. Потом, когда я и сам сделался взрослым, мы ездили в леса — подмосковные или тверские — вместе с отцом. Мы не были особенно дружны, признаюсь честно, но лес сближал. Мы чувствовали себя своими там — и для мира, и друг для друга. Получалось всё реже: мы жили в разных городах, у него одни дела, а у меня — другие, но тем ценнее были совместные вылазки за грибами.
После он умер, мой отец. И я вдруг обнаружил, что больше за грибами ходить не могу. Я хочу, рвусь, я помню, как это здорово. Договариваюсь с друзьями, достаю из шкафа старую куртку и резиновые сапоги. А потом звоню, извиняюсь, говорю, что обстоятельства вдруг изменились и никуда я поехать не смогу.
Потому что его нет. Потому что не с ним. Потому что в лесу я буду один, а я не хочу один. Это, впрочем, уже не говорю. Это думаю.
В соцсетях бесконечным потоком — фотографии удачливых грибников с уловом. Я смотрю, завидую, злюсь. И грущу. Потому что. Ну потому что. Как это объяснишь, да и что тут объяснять.
Предисловие затянулось, и разговор — совсем о другом, но эти слова всё равно нужны, сейчас поверьте, потом поймете. Давно уже ловлю себя на странном ощущении. Все мы читали, конечно, в плохих детективных романах, и даже не в плохих, и даже не только в детективных, как переживает преступник, понимающий, что его могут поймать. Ходит озираясь, спит беспокойно, ждет плохого.
Что-то подобное я ощущаю сейчас, когда просто иду по улице. Велик, конечно, соблазн написать «мы» вместо «я», но это все-таки личный опыт, хотя совсем не уникальный. Беседовал с друзьями, ставил опыты на живых людях — все понимают, о чем речь. И особенную пикантность придает ситуации тот факт, что никаких преступлений я не совершал.
В юридическом смысле это неважно: практика правоприменения карательных законов последних времен показывает, что не осталось никаких правил игры. Система, как ищейка, чувствует неправильных людей. Тут уже не юриспруденция, тут лотерея.
И, конечно, слово «правоприменение» теперь осмысленным не выглядит. Нужно новое. Бесправоприменение, произволоприменение — такое, наверное, что-то.
Просто мысли мои о происходящем вокруг — поперек генеральной линии. Всё еще наивно думаю, что человеческая жизнь стоит больше, чем бессодержательная трескотня про возвышенные идеалы и геополитические задачи. Делаю разницу между государством и страной и не стремлюсь влюбить в себя государство. А коли так — и в ответ любви тоже ждать не приходится. Этого, в общем, теперь достаточно, чтобы ходить озираясь.
Соседи по планете видят во мне не меня, а часть той силы… В общем, источник опасности, и не сказать, чтобы у них не было резонов. Не потому, что я такой уж опасный, я как раз сравнительно безвредный, но требовать от них погружаться в нюансы — как-то самонадеянно. Для чего им это? Доказывать, что я — не такой, как иные прочие, гордыня не велит. Хотя и смертный грех, но куда от нее деваться. Вчерашние друзья из прекрасного и безопасного далека смело обличают — меня и таких как я — в трусости и склонности к компромиссу.
И даже про них не скажешь, что клевещут. Можно обижаться, но я ведь лучше даже, чем они, знаю: в основе длящегося личного бытия — очень серьезный компромисс. Унижающая необходимость сдерживаться. Всегда, конечно, в запасе красивый жест, возможность сказать что-нибудь яркое, такое, что сломает жизнь, ничего не изменив. Разве только от компромиссов спасет. Но пока красивый жест не сделан, рассуждать, в общем-то, не о чем.
И в дополнение ко всему, что выше перечислено, — ощущение полнейшего собственного бессилия. Я не могу ничего изменить. Один мой старший и мудрый товарищ говорит: «Мы сейчас под шконкой в бараке. Слушаем, как блаткомитет решает вопросы, но даже если будем вести себя тихо — не факт, что уцелеем». К сожалению, дела обстоят именно так.
Я один в этом лесу. В лесу неуютно.
Но человек должен хоть за что-то держаться, раз уж человек есть. Могу я повлиять на действия блаткомитета? Нет. Могу заставить полюбить себя тех, кто проникся ко мне ненавистью? Не только не могу сейчас, но и считаю это абсолютно ложной целью. Зато я могу делать то, что умею. Лично я умею — более или менее — расставлять слова в правильном порядке. Думать мысли и делиться мыслями. Мне и самому это странно, но иногда оказывается, что мои слова нужны кому-то еще. Нас тут, в лесу, таких одиноких — много.
Думать, разговаривать. Кормить, лечить, спасать, строить. Даже веселить — тоже важное дело. Помогать — и людям вокруг, и зверям. Всегда есть те, кому хуже. Их нетрудно найти.
Это не про «теорию малых дел», потому что это не малые дела. Это самые обычные человеческие дела. И не про «внутреннюю эмиграцию»: лично я никуда не бегу. Это выбор. Тех, кто сделал другой, не сужу, но мой — такой вот.
В этих рассуждениях много уязвимости, но я не исключаю и того, что они вам помогут. А пока — идите за грибами, время еще есть. И я бы с вами, я бы очень хотел, но.
