Происходящее сейчас с нами и нашей страной настолько значительно и драматично, что любые разговоры об этом буквально тонут в потоке событий. А потому мы решили перепрыгнуть из настоящего в будущее. Мы исходим из гипотезы — неочевидной и смелой — что будет какое-то «после». Что возможно какое-то альтернативное развитие нашей страны. Пусть мы сейчас не представляем, когда и как это произойдет, но уже сейчас важно думать о той, будущей России.
О том, что важно исправить, изменить, переделать, переосмыслить, чтобы наше «после» было не так печально, как наше «сейчас», Андрей Громов и Иван Давыдов поговорили с издателем, совладельцем и директором книжного магазина «Фаланстер» Борисом Куприяновым.
Как сказано в самой антифашистской книге ХХ века «Похождения бравого солдата Швейка»: «Никогда так не было, чтобы никак не было». Как-нибудь, что-нибудь да будет. Не факт что это будущее мне понравится, но я вижу какие-то вещи, которые важно делать сейчас, пока это будущее не настало.
Есть разные способы делания. И я, человек ленивый, трусливый и совсем не радикальный, выбираю из всех вариантов действий — думать. Есть масса охотников думать об идеальной России, но я не из их числа. Мне это не интересно. Так-то, конечно, я бы хотел, чтобы изменилась погода, а на месте вечной мерзлоты расцвели сады и мы грелись бы на пляжах Ледовитого океана. Меня интересует не конечная картинка, а те процессы и конструкты, которые понадобятся России в будущем. Может, через месяц, может, через год, может, через десять лет, может, через сорок.
Есть масса важных вопросов, связанных с экономикой, логистикой и прочими вещами, в которых я не специалист, и мое думанье тут практически бесполезно. Так получилось, что последние двадцать лет моя жизнь и моя деятельность связаны с культурой, потому, естественно, именно о процессах и конструктах, связанных с культурой, я думаю в первую очередь. И тут, мне кажется, есть три главных задачи, три главных вопроса, которые мы должны сейчас как-то переосмыслить, как-то разрешить.
Первая задача. Просвещение против ресентимента
Все последние годы я занимался просвещением, и вот сейчас я очень остро понимаю, что мы, «просветители», совершили какую-то очень большую ошибку. Мы всё это время просвещали друг друга. Мы построили очень интересный и разнообразный культурный мир, с хорошими театрами, с прекрасными выставками, замечательными книгами. Но этот мир мы построили сами для себя. Он начинался книжной ярмаркой Non-fiction и заканчивался Гоголь-центром. Фактически мы не разговаривали с основной массой нашего населения. А если и разговаривали, то как менторы, как те, кто сверху вниз, нехотя, что-то объясняет. Мы не смогли построить культурной коммуникации, которая доходила бы до обычных людей. Мы даже не собирались это строить. Мы не создали никаких механизмов, которые меняли бы жизнь этих людей. Вот кто-то придумал строить небольшие футбольные поля по всей России в начале двухтысячных. Современные, удобные — и это сработало, самые обычные люди в каких-то далеких от столицы городах стали играть в футбол на нормальных полях. А в культуре, в просвещении ничего такого никто не сделал.
И вот сейчас надо как-то всё это исправлять. Придумать и разработать какую-то систему культурных проектов и структур, чтобы культура проникала во все, даже самые отдаленные, места и во все слои общества. Не насаждалась, а именно находила живой отзыв у людей, становилась частью их жизни. Это задача номер один.
Эта задача важна сама по себе, но, кроме того, у нее есть одна дополнительная и крайне важная функция: преодоление жуткого русского ресентимента. То, что для большинства населения национальная идентичность строится исключительно на отрицательных основаниях, на представлении о враге и врагах, — это жуткий провал просвещения, жуткий провал всей нашей культурной работы.
Вся мифология современной России строится на ресентименте, обусловленном обидой и травмой потери некогда, как нам кажется, великой страны. Все нам мешают, все нас ненавидят, не дают реализовать себя, и мы должны доказать всем свое величие, доказать, что мы не такие, как они все. «Можем повторить» — это классический пример ресентимента, и именно он стал у нас национальной идеей. И любое будущее столкнется с той же проблемой ресентимента, если сейчас не придумать, как и что противопоставить ему.
Вторая задача. Придумать Россию
Россия не придумана, не сконструирована. Когда мы говорим, что такое Россия, мы говорим о массе разрозненных символов, знаков, мемов. Но что такое Россия — этого понимания нет. Когда монах Филофей писал, что Москва — Третий Рим, а четвертому не бывать, эта формула была итогом большой интеллектуальной работы по выдумыванию России. Иван Грозный переписывал летописи и выстраивал идеологию московского царства как прямого и единственного наследника Киевской Руси. В XVII веке Алексей Михайлович вместе с патриархом Никоном придумывают свою Россию как прямую наследницу византийского православия. Славянофилы придумывали свою Россию, как и западники. Сталин тоже придумал свою Россию. Этим занимались люди «оттепели» и деревенщики. Каждый, кто что-то менял или хотел менять в России, делал это на основе нового конструкта, нового образа — то есть перепридумывал Россию.
Но в 1990-е годы так получилось, что те, кто коренным образом менял жизнь в нашей стране после крушения СССР, были экономически детерминированы, а потому никакой России не придумали. Они считали, что рынок всё поставит на свои места и нет никакого смысла тратить время и усилия на создание каких-то отвлеченных концептов. В итоге мы получили вместо новой России пустоту, заполненную тотальными эрзацами, напиленными отовсюду понемножку. Здесь и Уваров, и Пётр Первый, и Екатерина Великая, и сталинский СССР времен Великой Отечественной, и брежневский застой. И на выходе мы получили Россию капитана Лебядкина или Иудушки Головлёва. Бывают люди, которые совершают что-то неприличное и не стесняются этого, не скрывают, не оправдываются, а наоборот, подчеркивают: «А вот он я какой!» Такое часто бывает у бомжей, у алкоголиков. И именно в такой России мы сейчас живем.
Третья задача: Придумать защиту от узурпатора
Американские отцы-основатели, когда писали Конституцию, думали, как сделать такую страну, в которой вообще не возможен приход узурпатора, где вообще невозможна монархия. И они разработали механизм, который, как показывают последние 200 лет, работает.
И мне кажется, очень важно попытаться придумать такой же механизм для России, такую систему, которая сделала бы невозможной узурпацию власти тут в принципе. Наш опыт показывает, что простых общедемократических конструкций типа разделения властей совсем не достаточно. Как мы знаем, это разделение элементарно обходится. В американской системе сдерживают власть самые разные механизмы, многие из которых автоматически нельзя ни скопировать, ни воспроизвести. Россия не Америка. У нас другая территория, другой бэкграунд, ну, и наконец: то, что придумано в конце XVIII века, в XXI очевидно работать не будет. Так что нужно именно придумывать то, что будет работать здесь и сейчас. Возможно, когда соберутся тысяча умников, окажется, что нам как раз необходимо самодержавие, и именно монархия станет основой системы защиты от узурпации власти. Мне это не очень понравится, но сейчас важно поставить такую задачу и думать над ее решением.
Научиться разговаривать со всеми
У нас сейчас есть большой соблазн копаться в нашем прошлом, бесконечно пережевывать родовые травмы и призывать ко всеобщему покаянию. По сути это то же самое, что манипуляции и спекуляции на былом величии. В 90-е уже была совершена эта ошибка, когда, как сказал один мой хороший знакомый, произошла «приватизация собственности и национализация греха». Нам всем объясняли, что мы должны покаяться за Советский союз, за Сталина, за ГУЛАГ. Почему за Сталина? В позднее советское время не было никакого Сталина. Люди, к которым обращались с требованием покаяния, вообще не понимали, причем здесь они. Русские умеют каяться, по-настоящему, со слезами — в православной традиции покаяние очень важное действо. Русские понимают, что такое метанойя. Я, как и очень многие русские, не могу спокойно относиться к событиям 30-х годов, история моей семьи не дает спокойно относиться к этому, человеческое нравственное чувство не дает. Но во многом именно требование всеобщего покаяния за сталинизм и породило культ одобрения Сталина в нынешней России. Когда люди видят несправедливость вокруг, которая только нарастает, и от них почему-то требуют покаяния в том, что они не чувствуют своим грехом, — это работает как детонатор отрицания и провоцируют ресентимент. Прошлое невозможно изменить, в прошлом никак не получится жить, и поэтому проекты, которые обращены к прошлому, воспитывают ресентимент и ничего больше. И когда мы думаем о будущем, надо отрешиться от всевозможных родовых травм. Мы должны выстраивать это будущее исходя из того, что можно сделать сейчас и завтра. Прошлое важно только как опыт ошибок и удач, но не как отправная точка.
И это будущее надо строить вместе. Рай не бывает индивидуальным. Индивидуальным будет только ад. Нельзя построить будущее только для нас, правильных и хороших. Нет никакого будущего только для либералов, только для леваков, только для державников. Если есть будущее, то оно для всех. И поэтому первое, что нам нужно, — научиться разговаривать со всеми.
Если в чем-то нам и надо сейчас по-настоящему виниться, так это в том, что мы начали делить русское общество на своих и чужих. Это ведь у нас была придумана идея двух народов: «один с айфоном, другой с шансоном», «посмотрите, какие прекрасные лица». И дело тут не только в самом противостоянии, но и в предельном упрощении картины — в сведении всего к почти гностическому дуализму. И это придумали именно мы, а не власть, не Путин. Власть концентрировала ресурсы в экономике, заменяя тысячи мелких лавочек десятком сетей. Ей ограниченным числом крупных игроков управлять куда проще, чем десятками тысяч предприятий, они активно сокращали разнообразие в сфере денег и экономики. Ну, а мы, разделив людей на два народа, сделали за них большую часть работы для социальной консолидации.
И теперь если мы хотим какое-то будущее, надо преодолеть наше высокомерие и перестать делить людей…
Где вы были последние восемь лет?
Я был здесь. Занимался разными, достаточно интересными проектами. Например, библиотеками — и это был настоящий просветительский проект, потому что был именно для всех. Когда мы построили библиотеку, где сейчас снимается передача «Уроки Русского» Захара Прилепина, один мой товарищ обвинил меня: ты строишь библиотеки для богатых. Потому что такой дизайн и условия работы воспринимались как исключительно элитные. И теперь сюда ходят самые простые люди, включая бомжей с Курского вокзала: им тоже нравится, когда в библиотеке комфортно и удобно.
Эти восемь лет я делал и развивал книжный магазин, куда сейчас приходит много молодежи, которой тут не было восемь лет назад. Не изменив формат, нам удалось сделать его интересным для новых читателей.
Этот вопрос, наверное, подразумевает, что я не замечал всё это время происходящее на Донбассе. Замечал и страдал. Происходившее там меня никогда не радовало. А из-за событий в Одессе я поругался с огромным количеством людей. Я знаю, где я был, и обвинять меня в безразличии к жизням и судьбам людей на Донбассе совсем несправедливо и не честно. А вот о том, где были они, те, кто теперь обвиняет, у меня есть много вопросов.
Беседовали Андрей Громов и Иван Давыдов
