Они сражались за Новороссию

Раскол в российском обществе и интеллектуальном сообществе вокруг политики России в отношении Украины с неизбежностью станет предметом исследования в рамках различных дисциплин. Мы публикуем одну из предварительных попыток описания происходящего, предпринятую доктором исторических наук, профессором РГГУ Константином Ерусалимским в режиме «заметок с поля боя».

«Мы здесь сражаемся именно за Россию»

У Новороссии современного российского властного дискурса нет предыстории, она существует в публичном воображении как готовый продукт, как данность, по своим публицистическим законам, понять которые важнее, чем искать связь неолитических могильников с миграциями донского казачества. За что воюют тысячи интернационалистов и местных жителей восточной Украины? Вопрос кому-то неочевиден, и мне подберут кипу справок о том, что именно привито Новой России из «ее прошлого». Именно на этом стыке между мотивами войны и поиском исторических обоснований формируется тектоническая плита культуры прошлого, исторической памяти, исторического мировоззрения современной России. Для коллег по историческому цеху, ведущих поиски на этом стыке, мой тезис мог бы звучать острее. Сейчас не имеет значения, что хотела сказать «Новороссией» Екатерина II, ни для нынешних борцов за «независимость» в восточной Украине, ни для их интеллектуальной обслуги, адептов и адвокатов. Идеалы светлейшего князя Г. Потемкина Таврического и светлейшего князя М. Воронцова не дадут нам ничего для ответа на вопрос, за что воюют ополченцы.

На Донбассе служат люди, объединяющие в своих личных делах боевую подготовку, опыт разведывательной работы и глубокую и искреннюю симпатию к клубной военно-исторической деятельности. Среди них – талантливые историки, которым интеллектуальная помощь не нужна. Они знают историю глубоко, а иногда профессионально, и убеждены, что их военная служба носит характер исторической миссии. Их ученые голоса слабо слышны, но из обрывков их высказываний о прошлом складывается стройная концепция, в которой переплетены между собой национальная («русская») и имперская («в границах СССР») доктрины, облаченные в компьютерно-игровые метафоры. Именно это и позволяет лидерам ополченцев говорить о «Русском мире в границах СССР» или, кратко, «СССР 2.0». Прямым текстом идеал назван – «ДНР в составе России» или, по словам И. Стрелкова: «Мы здесь сражаемся именно за Россию»¹. Историки не просто поддерживают Путина словом и оружием, в Крыму и на Донбассе они на шаг впереди российского президента, на передовой, где без страха и упрека, под угрозой санкций они готовы постоять за свои историографические мифы и историософские мечты.

Не было и предыстории национального протеста, даже в форме невинного регионального патриотизма. Как и в Крыму, захват территорий, подконтрольных ополченцам, сопровождался символической и физической расправой с местной украиноязычной интеллигенцией и студентами. Местные историки одними из первых оказались под ударом. Преподаватель Луганского университета В. Семистяга перенес сердечный приступ в заложниках у ополченцев (в середине августа 2014 г. он все же был освобожден)². Преследование Семистяги понятно, если знать о том, что до войны он возглавлял проукраинскую просветительскую организацию «Просвiта», а в своих работах покусился на «священную корову» местной истории, – «Молодую гвардию». Война между историками велась за годы до антифашистского психоза, и языки сегодняшней вооруженной фазы создавались тогда, оттачиваясь на Голодоморе, УПА, «Молодой гвардии». Уже в относительно «мирные» годы наметилась риторическая фаза войны, на которой звучали обвинения в адрес «лжеисториков», «извратителей истории» и «махровых лжецов» в пособничестве «силам зла»³. Удар, нанесенный сегодня по центрам украинского гуманитарного образования в «Новой России», продуман, тщательно скоординирован и осуществлен как планомерная ответная русификация и одновременно как «последний бросок» против попыток переосмысления прошлого. Как считается, на место украинских и проукраинских историков, в числе прочих работников «гуманитарного фронта», должны явиться давнишние борцы за «правильное понимание» прошлого – российские и пророссийские. Усилия целого поколения профессионалов были направлены на создание атмосферы дискуссии, в которой «перехлесты» не мешали искать и достигать неустойчивого равновесия в оценках «нашего прошлого». Сегодня нас убеждают, что повержены лжецы. Кто же те, кто занял их место?

На заре Крымского аншлюса гуманитариям-неофитам было предложено работать над историей, как если бы она была лишена следов украинского «нашего прошлого», а вновь стала русской. Аргумент звучал внушительно, особенно из уст коллег, для которых «смена вех» стала в своем роде повседневностью. Еще в начале июня 2014 г. в интервью А. Герцена, преподавателя истории Симферопольского университета, прозвучала формула возвращения к доукраинской концепции истории Крыма: «Я отвечал только за первый том... Мне не придется многое переписывать»⁴. Эта позиция удобна тем, что в конце длинной цепочки тех, кому «не придется», наверняка найдется пара особ, пусть далеких от историографии как науки, и они-то возьмут на себя «последнее слово» тех, кому «придется». Однако тех, кому неважно, кому нечего бояться в их глубоких норах прошлого, в очередной раз ждет нелегкое удовольствие читать, как их научные выводы обобщают все те же коллеги в штатском. Они заказывают музыку, их аранжировка, их слова будут звучать в объяснение того, что мы «хотели сказать». Новороссийская история уже создается под чуткими «рекомендациями» Министерства образования РФ, по инициативе, исходящей, конечно, не от вещего кандидата в президенты Украины О. Царева. Институт российской истории РАН и Русское историческое общество должны отчитаться книгами о Крыме и Новороссии, на основании которых позднее возникнут учебные пособия⁵. Заказы на эти сверхсовременные обобщения обсуждались в условиях, когда главным основанием для их появления были люди в униформе без опознавательных знаков на изучаемых территориях.

Без тени самоиронии директор ИРИ РАН Ю. Петров отвечает на вопрос о заказе на «историю Новороссии»: «Нет, наш интерес чисто академический». И дальше признание о том, как складывался этот «своеобразный регион», выдержанное в русле внутреннего диалога с самыми современными теориями национализма: «Это очень интересный, своеобразный регион, где население, инфраструктура и образ жизни складывались практически с нуля на протяжении сравнительно короткого времени»⁶. «С нуля» создавал ее кто именно? Видимо, не украинцы, они к региону причастны лишь благодаря снисходительной фигуре умолчания маститого историка. Вслушаемся в формулировку, прозвучавшую в ответ Петрова на вопрос, с какой целью пишется этот труд: «Чтобы понять, как сформировалась Украина, показать народу, что такое Новороссия. До революции это был регион в составе Российской империи, в котором жило очень много русских. Люди должны историю знать»⁷. Российскому «народу» придется знать историю Украины или Новороссии? В этом «регионе» жило «очень много русских»? И что? В чем ответ на вопрос? Коллектив авторов уже создан, силами российской науки непростые задачи будут решены. Однотомные, для начала небольшие, труды должны появиться под фирменными научными грифами в 2015 г. Занятость ученым обеспечена на всех фронтах. Одни из них, несмотря на призывы украинских коллег-историков не содействовать агрессии⁸, спешно пришивают Крым, Донецк, Луганск и что еще получится к российской науке и образованию. Другие с оружием в руках готовят новые пошивочные заказы.

Скорее всего, ни у новых книг, ни у «единого учебника по истории» и не будет авторства в его традиционном понимании. Будут коллеги, работающие в рамках «строгой науки», их далекие от науки заказчики, чьими изречениями запестрили то предисловия к книге для учителя «Крым в истории России»⁹, то преамбулы к дискуссии о «едином учебнике», которая застопорилась из-за неясности самого задания¹⁰. О свободной дискуссии не может быть и речи. Протесты гуманитарного сообщества против самой идеи «единого учебника», канули в лету¹¹. Караван идет. Весной 2014 г. школьные учителя получили министерскую разнарядку провести урок Крыма, на котором следовало объяснить детям, почему выход Крыма из состава нашей страны был незаконным, а его возвращение – наоборот¹². В сентябре 2014 г. родители исходили сарказмом под впечатлением от неподготовленных, утомительных и нелепых директорских речей на уроках мира и родительских собраниях. Параллельно ученые следили за речами В. Путина, в которых история неизменно звучала как лейтмотив. Впрочем, звучала антинаучно, противореча даже известным рассказам из пока принятых учебников. К началу учебного года историки не успели. И ничего, справились без них.

В тылу Новороссии значительный интеллектуальный ресурс, уже подключенный к освоению присоединяемых территорий, носит откровенно факультативный характер. Задача ученых сейчас – создать дискуссионную ауру, в которой будут уточняться нюансы, а концепция СССР 2.0 за счет этих усилий обрастет научной легитимностью¹³. «Добыванием истории» для Новороссии заняты те, кто на деле далек от проблем повседневного и нюансированного поиска своей идентичности, своего «национального я», от «населения» своей вымышленной страны. Помимо правительственного официоза и близких к нему евразийских экзорцистов в конкуренции за «украденное прошлое» оформилось противостояние трех основных доктрин. Как ни странно в эру «размытых барьеров» и «всеобщего недоверия», они сводятся, в целом, к вполне традиционным в модерной политике направлениям – социализму, либерализму и консерватизму. В каждом из этих политических по своей природе трендов оформилась своя радикальная составляющая, направляющая интеллектуальный ресурс на «смерть Украины». Каким бы путем мы ни шли, мы в тупике, потому что мы мыслим перспективу Украины именно как значимое отсутствие.

О классовых и цивилизационных границах в Украине

На левом фланге современной российской мысли об Украине, если не считать интернационал сталинистов, давно примкнувший к правому, прозвучал призыв соблюдать нейтралитет и не поддаваться военной пропаганде. Во время «марша мира» этот лозунг озвучили И. Будрайтскис и И. Матвеев¹⁴. По логике коллег, мы переживаем возрождение Холодной войны, в которой агентами фронтов выступают не прямые «сотрудники спецслужб» и не «интеллектуалы в штатском», а интеллектуалы как они есть, перемолотые самой логикой Холодной войны и мыслящие мир в ее категориях. Ярким примером становится американский историк Т. Снайдер, выступивший с призывом к украинцам прямо принять свою европейскую идентичность. Основанием для такого призыва служит отсутствие выбора, бинарная логика войны, в которой для Украины не остается ничего, кроме «белого» (Европы) и «черного» (России). Этот подход раскритикован левым американским критиком Д. Лазаром как выражение американского экспансионизма в восточной Европе, а по сути, представлен как пропаганда праворадикальной и антисемитской идеологии майдана. Критику одной из последних работ Снайдера Лазар выстраивает в риторике идеологического расследования и дезавуирования, а сам Снайдер представлен в ней как идеолог коллаборационизма, пособник неофашизма, враг Путина и агент Госдепа¹⁵. Что же такого придумал этот враг мирового социализма, Путина и евреев?

Т. Снайдер разработал концепцию, согласно которой украинская, белорусская и прибалтийские нации строятся на памяти о терроре и массовых депортациях. Это сообщества травматической памяти, которые никогда не примут за основу своих идентификаций доктрину «Великой Победы». Это страны, в которых «удались» эксперименты по депортациям и «успешно» осуществился Холокост. Победа во Второй Мировой войне также не принесла им свободы и благополучия, и независимо от Нюрнбергских договоренностей и степени участия каждой из этих стран в победе над фашизмом, местная память не может превратиться в судилище, на котором воины-освободители будут торжествовать над коллаборационизмом и молчаливым признанием соучастия. Тем более что руководство СССР не было сторонним наблюдателем, а приняло самое активное участие в разжигании гражданской войны на Украине¹⁶.

Осуществление моноэтнических политических проектов в советской редакции выпадает из поля зрения российских борцов против «украинского фашизма» и за соблюдение «Нюрнберга». Советский Союз был причастен самым непосредственным образом к разжиганию войны, уничтожению этнического многообразия восточной Европы, депортациям и геноциду местного населения. Историкам сегодня принадлежит заслуга обоснования особой версии имперского национализма в доктринах «Русского национального государства», «дружбы советских народов» и «Великой Победы», одержанной «всеми народами СССР» под руководством их «старшего брата»¹⁷. Идеологическая основа этнических чисток и интернационалистской советизации затронула и научное знание, став на многие годы неотъемлемой частью сталинской «концепции истории», возрожденной в наши дни людьми, не скрывающими своего преклонения перед «вождем народов».

В наши дни полный горестной иронии призыв левых интеллектуалов поддержать украинский майдан как «последний оплот демократии» прозвучал поверх барьеров идеологии. Это голос в защиту международных демократических институтов, которые должны работать не только на сотрудничество, но и на санкции¹⁸. По большому счету, левые бросили вызов либеральной демократии. Может показаться, что в США или где-то еще на «Западе» Путина поддерживают только тамошние левые и прочие враги американского колониализма и экспансионизма. Но это отнюдь не так. Дискуссии киевского историка А. Портнова со сторонниками Путина во многих странах показали, что невосприимчивость к фактам часто является результатом прагматичных договоренностей и доктрины невмешательства, которая уравновешивает концепцию международного сотрудничества, превращая людей в слепых и глухих¹⁹.

В распоряжении прагматиков язык геополитики, который является наследием Холодной войны в том смысле, что формировался он в нынешней редакции для ее завершения. Одна из самых популярных ныне политических доктрин, изложенная в книге «Столкновение цивилизаций и преобразование мирового порядка» (1996) С. Хантингтона, представила Украину как цивилизационно «расколотую страну» (“cleft country”), место пограничья между православными и западными христианами с границей по Днепру (Крым включен в Восточную Украину). Причем граница объявлена не «этнической», а «культурной». Это просто-таки «разлом» и даже «раскол», а гарантией удержания целостности Украины может служить ее близость к России. Россия заслужила роль респектабельной «свинговой цивилизации», Украине же было отведено лишь культурно-геополитическое чистилище «расколотой страны»²⁰. Несмотря на жесткую критику и даже обвинения в расизме, звучавшие в адрес Хантингтона, его концепция прижилась. Сегодня у Путина и ополченцев в руках не только джокеры «здравого смысла», но и «цивилизационная миссия». Сайт «Русская Весна» увлеченно обсуждает теорию Хантингтона²¹. Зюганов одобрительно ссылается в Ялтинской речи на З. Бжезинского, который наряду со многими интеллектуалами придерживается концепции «русской миссии» и призывает отдать России Крым²².

Выступление С. Жижека и других «подписантов» открытого письма января 2014 г., провозгласивших украинский майдан знаком «восхитительной гражданской зрелости» и испытанием для всех борцов за гражданские права, - это вызов, который был брошен в море «либерального» и «консервативного» дискурса, где и канул²³. Попытки снять противоречия приводят новых левых к расколу в своих рядах, хотя в оценке Крыма, ДНР, ЛНР и других возможных «аннексий и контрибуций» между ними расхождения минимальны²⁴.

Украина как продукт социологического воображения

Либеральные и умеренно-левые интеллектуалы в самой России концентрируют внимание на критике властей и просвещении доступной аудитории. Однако, не имея доступа к СМИ, успеть за темпами консервативной революции в переустройстве сознания практически невозможно. В отличие от радикального левого интеллектуализма, для которого «Украины нет» по причине отсутствия политических границ и самоопределения в интернациональном проекте мироустройства, либералы не могут освободиться от власти цифр и признания «российских интересов» в партнерской концепции «либеральной власти», выработанной в 1990-е и реверсом ударившей по самим либералам в 2000-е. Одной из непреложных истин в доктринах российской «либеральной политики» является представление о среднестатистическом россиянине как «постсоветском человеке». С ним приходится считаться, его нужно слушать и нужно переводить на его языки решения реальной политики.

Инерция постсоветского общества проступает в статистических выкладках социологов из окружения Ю. Левады. Б. Дубин и Л. Гудков показали, что Украина к концу 2000-х гг. остается в сознании «большинства», а затем и «сверхбольшинства» россиян «нашей». На 2005 г. 61 % респондентов в России положительно относились к перспективе объединения с Украиной, причем 65 % считали, что лидером этой объединенной страны украинец не должен быть. Из двух этих вопросов складывается устойчивое понимание, как именно тогда – и это до военной истерии российских СМИ – понималось новое «Воссоединение»²⁵. Когда мобилизационный ресурс пропаганды был включен, ряды людей, не верящих в независимость Украины, пополнились, а само их «неверие» перешло в новое качество, превратившись в агрессивную готовность осуществить имперскую программу²⁶. Либералы обреченно опускают руки перед лицом масштабной одержимости, ставшей следствием давнишних и тем труднее разрешимых противоречий. Да и сам запоздалый выход из исторической обреченности, произошедший в 2011 г., воспринимается ими как новое прозрение, за которым должна последовать люстрация памяти, возвращение в канун Перестройки, который все чаще в современных событиях узнают публицисты старшего поколения. За кануном должна последовать сама неподдельная Перестройка с ее реабилитациями, надеждами на открытие прошлого и снятием грифов. Возможно, отношение к Украине как к части «нашей общей родины» родом из той же эпохи, которую «узнает» современный либеральный политик. Отношение к «братскому народу» как к «нашей части» прорывается сквозь неуверенные политические оценки.

Либеральный политик укоренен в экспертный образ среднестатистического россиянина. Противостоять ему для политика все так же кажется борьбой не столько против пропагандистской машины, сколько «подрывной деятельностью пятой колонны». Хотя, возможно, называется это противостояние не на языке власти. Усилия интеллектуалов по отрыву либеральных политиков от умопомрачительной статистики российской «средней температуры по больнице» пришли с запозданием. Украина потонула в российских опросах, но опросы и не должны быть прочитаны как изъявление коллективной воли. Рейтинги и индексы – это конструкт, они не «следуют» из статистических опросов, а коррелируются в динамике от опроса к опросу символическими инъекциями. Опросный лист является инструментом построения рейтинга, а не объективной картой среднестатистического сознания россиян. Еще в 1960-1980-е гг. в мировой антропологии был принят тезис о том, что рейтинги и переписи позволяют создавать и поддерживать чувство солидарности, формировать «зрелый национализм» и корректировать «воображаемые сообщества»²⁷. Сегодня либеральный «образ Украины» в заложниках у «статистического россиянина», которым многие годы подпитывался образ «либерального Путина» и сменившего его «либерального Медведева». Когда в сентябре 2011 г. ожидания были бесцеремонно обмануты, своеобразному общественному договору между либералами и властью наступил конец. Смена курса ярко представлена в публикациях В. Пастухова, Ю. Латыниной, Г. Павловского и др. как апокалиптический переворот, ведущий к гибели не только «начинаний Перестройки» или «раннего Путина», но и России в целом.

Когда В. Пастухов обсуждает убийство Б. Немцова, он видит угрозу в том, что Россию охватывает «новороссийский проект», страна превращается в Донбасс. Консервативная политика 2011-2013 гг., быстро переросшая в масштабную контрреволюцию, вынесла на поверхность силы, которые со времен Перестройки стремились к власти под лозунгами России-Евразии, Русского мира и возрождения империи. Победа партии войны ведет Путина от уступки к уступке, но он не в силах сдержать растущих аппетитов своих новых закулисных друзей, с нетерпением проталкивающих свой новый проект из кремлевских «сеней» в «залу»: «По сути, это проект реакционной ренационализации и создания, выражаясь политкорректно, «корпоративного государства» тоталитарного толка. Недаром в этом проекте крайне правые силы так легко и непринужденно соединились с крайне левыми. Всем им уже давно тесно в рамках «проекта Новороссия», и они требуют от Кремля, чтобы он начал «проект Великороссия»»²⁸.

Либеральным публицистам нужна картина гибели. Гибнет класс госслужащих, гибнет либерализм, гибнет Украина, и Россия обязательно погибнет. Консервативным выводам сопутствует в построении Пастухова марксистский язык: «класс» государственных пролетариев и кучки либеральных буржуа («либеральных фундаменталистов») не способен к перевороту в стране, где не созрела «революционная ситуация». Диалога больше нет, для либералов власть перестала быть своим «Другим», но осталась выразителем российского статистического большинства, опирающегося на власть и противостоящего буржуазной интеллигенции. Таким образом, общая история российской власти и российского либерализма в восприятии либеральной публицистики закончилась, и от «диктатуры государственного люмпен-пролетариата» началось движение к популярному «тоталитаризму». Верит или нет Пастухов, что Россия погибнет, его вера устроена таким образом, что пугающим образцом в прозрении ее судьбы служит погибшая Украина. Эффектная и трезвая развязка. Проблема только в том, что называть в ней победой.

О московском происхождении «Малороссии»

Консерваторы в своих прямых оценках радикальнее Путина, о котором речь еще впереди. В их лице мечты об «исконной России» воплотились чуть ли не в детерминистские теории, исключающие легитимность Украины как таковой. Прямое заявление подобной позиции прозвучало в июле 2014 г., когда депутат Государственной Думы от ЛДПР М. Дегтярев направил в Институт русского языка РАН призыв вернуть в официальный политический лексикон название «Малороссия», будто бы «традиционный русский термин», определяющий территорию современной Украины. По мнению депутата, данный термин еще с XIV в. употреблялся в России, а до революции 1917 г. был «официальным». В то время как термин «Украина» использовался польской политической элитой для определения «южных русских княжеств». В запросе Дегтярева все «факты» являются продуктом тенденциозных искажений. Строго говоря, ни одно из приведенных им оснований запланированной реформы научным вообще не является. Слово «украина» в значении «окраина княжества», «пограничная территория» использовалось в южнорусских летописях уже с конца XII в., встречается оно и применительно к далеким от нынешних украинских земель территориям, позднее оно употреблялось и в Русском государстве, и в Речи Посполитой. С XIV в. термин «Малая Россия» использовался не в России, а в Константинопольском патриархате, и являлся не политическим, а церковным обозначением отдельной от Владимирской, а затем Московской, русской митрополии. Разумеется, для любителей российских «корней» и «истоков» неразрешимой головоломкой должны остаться и терминологическое определение, и границы той самой «России», в которой в XIV в. уже якобы так много знали о Малороссии. Наконец, «официальное» использование термина «Малороссия» до 1917 г. – неполная правда, а потому неправда. Так называли в Российской империи именно российскую часть Украины, тогда как значительная часть территории нынешней Западной Украины и тогда, и позднее вплоть до окончания Второй Мировой войны Российской империи не принадлежала и Малороссией называться могла разве что в мечтах российских и украинских панславистов и националистов. Называть государство, возникшее из осколков СССР в 1991 г. и гарантированное в своих нынешних границах Будапештским меморандумом 1994 г., который Россия (за исключением ее «некоторых экспертов») обязалась выполнять²⁹, термином, символически лишающим современную Украину части ее территорий, означает вносить архаизм не только в языковую практику, но и в политическую идеологию. Однако за этой «минимальной» повесткой кроется всего лишь незамысловатый трюк: понятие «Малороссия» в своей новой функции нагружает уже всю Украину в ее нынешних границах тем колониальным смыслом, которым Малороссия была одарена в период своей зависимости от Российской империи. Это и есть счастливое единство империализма и сталинизма в современной «максимальной» повестке, единство русского национализма и советского интернационализма, которое В. Путин в своей Ялтинской речи 14 августа 2014 г. закрепил идеей красно-белой конвергенции и ритуальными шуточками в адрес Жириновского («зажигает красиво»)³⁰. Однако зайти так далеко, как ЛДПР, «умеренный» Путин не имеет права. Судя по ответу на запрос Дегтярева из Института русского языка, российская наука также слишком инертна, чтобы поддержать темпы консервативной революции³¹.

Было бы ошибкой думать, что ученость депутата на фоне разгорающейся войны на Донбассе была вызвана его любовью к исторической науке. Однако снабдить депутата знаниями могли профессиональные историки, среди них – Ф. Гайда, высказавший в ряде своих публикаций мнение об исторической исконности понятия «Малороссия» для определения независимого казаческого государства эпохи Богдана Хмельницкого и его преемников – украинских гетманов³². В написанных в жанре «исторической справки» статьях Ф. Гайда старательно перечисляет множество примеров из источников, в которых упоминаются понятия «украина», «Украина», «украинцы». Разумеется, эта задача – давно и плодотворно решаемая специалистами³³ – приводит автора к «открытию», согласно которому слово «украина» до середины XVII в. не имело этнического и политического смысла, а служило обозначением окраин тех или иных владений в «Московском государстве» и в «Польше». При этом слово «украина» могло в каких-то случаях значить и окраину Малой России. Подобранные ряды цитат из источников приводят Гайду ко все новым «открытиям», которым вполне уместно было бы обнаружиться в сочинениях московского историка середины XIX в. М. Погодина, впервые усомнившегося в существовании украинцев в древней Руси³⁴. Кстати, его имя в статьях Ф. Гайды даже не упомянуто. Видимо, чтобы исключить исторические параллели. В наши дни вывод о том, что «жители Руси» еще в XVII в. «по-прежнему именовали себя русскими» и таким же образом «их именовали и иноплеменники», не вызовет у профессионального историка надежду, что в наименованиях кроется некое историческое право.

Однако задача Ф. Гайды не сводится к тому, чтобы не найти «этнических украинцев». Это удается без труда. Никакой теории этноса коллега не разрабатывает и не разделяет. Он просто констатирует, это – этнос, а это – нет. Проблема, которой исследователь как бы не замечает (и тоже не обязан: он пишет как-никак всего лишь «историческую справку») в том, что не было никаких «этнических» русских на «Русской земле». Не было «этнических поляков» в Польше. Удивлению нет предела – не было этнических «коренных» вообще нигде до возникновения этнического национализма. В противовес этому очевидному для современной этнологии, культурной антропологии и культурной истории тезису Ф. Гайда выстраивает обширную историческую космогонию, в которой все «стыковые элементы» в соединении звеньев подкрепляются лишь догадками – скажем, о первом употреблении «украинец» применительно к предку московских думных дьяков Украинцевых или о том, что слово «украинцы» впервые выступает в московских источниках как обозначение «воинских людей (пограничников), несших служу на окской Украйне – в Верхнем и Среднем Поочье – против крымцев», а в польских источниках – к неместному «польскому» населению на тех же пограничных территориях и на других юго-восточных окраинах Речи Посполитой. Для полноты картины коллега утверждает, что появление слова «украинец» на землях нынешней Украины было связано именно с продвижением российской власти на Слободскую Украину. Ни одного примера того, как этот термин «переносился» из России на Слободскую Украину. Ни одного примера, доказывающего, что именно оттуда началось распространение этого слова по территории Украины и превращение «украинца» в этническое определение (этноним).

Предложу коллеге на размышление несколько отнюдь не праздных для его работы вопросов в этом русле. Знает ли, к примеру, Ф. Гайда хоть один случай, когда в древнерусских источниках до монгольского нашествия выступают «русские»? Коллега, конечно, не будет в духе своей «исторической справки» ссылаться на «очевидные» научные штампы, вроде неоязыческой «русской прародины» и ее советского аналога, «древнерусской народности», а сразу обратится к источникам. Знает ли коллега хоть один источник от той же древней эпохи, до XVI в., который утверждает прямо или косвенно, что Русская земля населена русскими, русью, русичами, каким-то одним народом или этносом (это уж как коллеге вздумается)? А с какого века, по мнению Гайды, идентификация «русские» стала фактом самоопределения тех самых русских, от которых малороссы получили свою «украинскую» идентификацию? Известно ли, например, коллеге, что «Московское государство» в XV – конце XVI в., вплоть до гражданской войны эпохи Смуты, не было населено ни русским, ни российским «народом»? О существовании такого народа ни в Москве, ни в провинциях Русского государства ничего не знали. Говоря о государствах, в которых жили «русские» в модерную эпоху, знает ли Гайда, что ни в каком смысле определение «Московское государство» до начала XVII в. не было фактом самосознания московских господарей и их подданных? И совсем страшно задаваться вопросом, как получилось, что соседом Московского государства оказалась «Польша»? Это, видимо, историографический наследник какого-то научного монстра дореволюционной российской историографии, которая во всем к западу от «коренных российских территорий» видела если не финнов, то поляков.

Сама подмена Речи Посполитой «Польшей», конечно, весьма упрощает для Ф. Гайды задачу, поскольку ограждает закулисных главных героев его работы, русских, от посягательств со стороны «Литвы» и «Рутении» (польской и литовской Руси) и от локальных сугубо польско-литовских по происхождению идей о культурной обособленности местных «волынян» или «русского народа». Впрочем, в Польско-Литовском государстве и в Речи Посполитой в новое время выходцы из русских земель, бывших под властью великих князей и царей московских, отделялись по происхождению от местных русских при помощи ряда понятий. Их имена с конца XIV в. дополнялись определениями «Москва», «Москвитин», «Москаль» и др., а группы из таких пришельцев определялись соответственно понятиями «москва», «москвитины», «москали» и др.³⁵ Видимо, это определение выдумали какие-то поляки, хорошо бы их найти и явить миру, чтобы все окончательно встало на свои места в стройной «гипотезе». Выводы Гайды опережают само исследование. Строго говоря, перед нами и не исследование, а справка, написанная, может быть, и не для Дегтярева, но для кого, если не для него, никакого интереса не представляет. Заказ на подобные работы диктуется консервативной повесткой, навязывающей российскому читателю убеждение в отсутствии «чистого» украинского этноса. Сакральные границы этой «чистоты» для консервативного мышления непреодолимы. Украинцев нет в консервативной концепции истории – в ней есть только ответвление «великорусского племени», чуждые ему «поляки» и ряд отщепенцев, вроде униатов, чью «этническую» идентификацию Ф. Гайда «благоразумно» замалчивает.

Наша история отныне и навсегда

Дело больших умов – придумывать сложные ученые конструкции или подверстывать «совершенно академические» заказы под случайно открывшиеся вакансии. Сам же российский президент относится к истории снисходительно, позволяя себе экскурсы, заставляющие профессиональных историков краснеть и хвататься за голову. Исторический экскурс на своей Первой Крымской речи 18 марта 2014 г. В. Путин начал с упоминания недоказанного крещения киевского князя Владимира в Херсонесе, рассказ о чем содержится в малодостоверной «Корсунской легенде». Не успели слушатели опомниться от одного вымысла, как их огорошили неведомыми науке могилами русских солдат, «мужеством которых Крым в 1783 году был взят под Российскую державу»³⁶. В декабрьском послании Федеральному собранию между двумя этими фактами появится еще термин эпохи И. Сталина «централизованное Российское государство»³⁷. Какую именно роль в его создании сыграл Крым, пусть лучше останется для человечества тайной.

Предыстория российского Крыма, сотканная из трех этих фактов, говорит о том, что недостаточно «знать историю Крыма». Нужно еще знать, кто и зачем ее изготовил. При этом вокруг главной «духовной скрепы», вызвавшей сравнение Херсонеса с Храмовой горой Иерусалима, - князя Владимира назрел нездоровый культ. В наши дни в ответ на указ П. Порошенко «О почтении памяти Князя Киевского Владимира Великого – творца средневековой европейской державы Руси-Украины» заместитель руководителя фракции «Единая Россия» в Государственной Думе Ф. Клинцевич обвинил Порошенко в намерении приватизировать Крестителя Руси³⁸. Никакого отношения к исторической науке возня в верхах вокруг «нашего» и «вашего» в истории Крещения не имела и не имеет. В версии Путина мы имеем дело с откровенной политической мифологизацией прошлого в угоду политическому заказу³⁹.

Откуда бы ни пришло Крещение в Киев и в Москву, искать наши «духовные скрепы» в Русской земле равносильно заявлению исторических прав на всю Украину. Ноты протеста от лица думских чиновников в таких вопросах могут вызвать только эскалацию конфликта. И ничего хуже этого для диалога между специалистами по истории Русской земли придумать невозможно. На практике мы не найдем в древней Руси ни «русской» власти, ни «русского» общества. Мы даже язык той «Русской земли» называем русским, отнюдь не подразумевая, что «мы» в Москве, Новгороде, в Украине или в Польше вправе присвоить этот язык кому-то из правопреемников «Киевского наследства»⁴⁰. В публичных выступлениях российские историки доносят до слушателей, что в древней Руси не было ни государства, ни государственного патриотизма⁴¹. От современников князя Владимира Крестителя нечего «наследовать» нынешним идеологам истории. Но провал, во многом санкционированный заказом самого государства, в секторе исторической популяризации привел к тому, что место профессионалов, работающих с источниками, обсуждающих научные проблемы на языке научных теорий и концепций, заняли безграмотные граждане, заполняющие эфир вымыслом, на который само государство объявило сегодня спрос.

Исторические манипуляции затягивают историков и в более дремучие дебри властного невежества. Говоря об эпохе «централизованного государства», в знаменательный день 16 марта 2014 г. патриарх РПЦ МП Кирилл обратился к верующим храма Пресвятой Богородицы в Крылатском, вспоминая о походе войска Ивана IV Грозного на Полоцк в 1563 г.: «Многие уже не знают, что от этого похода зависела во многом судьба России. И русское воинство тогда победило и остановило опасную агрессию, которая, как всегда, несла по отношению к России не только попытку получить материальные блага, закабалив народ, но, что самое главное, всегда были попытки, как мы бы сказали современным языком, переформатировать наше сознание, изменить наше культурное, национальное и религиозное самопонимание. Тогда Иван Грозный не позволил этого сделать»⁴². Проблема, конечно, не в том, что русское войско тогда ничего не остановило, поскольку само наступало, не встретив на своем пути на тот момент сопротивления. Война за Ливонию продолжилась, и уже в 1579 г. Полоцк вернулся под власть польского короля. Дело в другом. Вполне в духе доктрины национальной империи в словах патриарха фигура умолчания на месте «врагов России» нужна для создания эффекта преемственности между польско-литовским монархом Сигизмундом II Августом и современными сверхдержавами, НАТО и Госдепом. Для историка будет непростой проблемой ответить за церковного главу, какую же угрозу представляли культура, национальная идентичность и религиозность завоеванного царем Иваном Полоцка или его повелителя, великого князя литовского, для Москвы XVI в. И что именно Иван Грозный и кому «не позволил»?

Новейшая история в изложении российской власти – это череда побед без следов набившей оскомину державным историкам «самокритики». Дни Победы обвешиваются до удушения так называемыми «георгиевскими лентами». В речах высокого начальства звучат оскорбления в адрес соседних государств и прямые обвинения в пособничестве нацизму. «Праздник со слезами на глазах» превратился в обух, у «нашей Победы» объявились самозваные ключники и сторожа, раздающие налево и направо «ответные удары». По большому счету, речь идет о череде антисанкций в исторической науке. В ответ будто бы на решение Страсбургского суда по делу партизана В. Кононова принят давно обсуждавшийся закон, предусматривающий репрессии за «отрицание фактов»⁴³. Одновременно в начале 2014 г. будто бы за нарушение общественной морали и оскорбление ветеранов Блокады, а по большому счету, за обычный для любой исторической работы вопрос, «что было бы, если бы», ограничен доступ к общественному телеканалу «Дождь»⁴⁴. В марте разгорелся скандал из-за увольнения из МГИМО проф. А. Зубова за публикации, в которых проводились сравнения современной России с фашистской Германией и Путина с Гитлером⁴⁵. Накануне 9 мая 2014 г. украинские историки напомнили Путину его слова, сказанные еще в 2010 г.⁴⁶, о том, что Победа была возможна и без украинцев⁴⁷. В начале 2015 г. разгорелся скандал вокруг высказываний министра иностранных дел Польши Гж. Схетыны об «этническом составе» освободителей Освенцима. В ноте протеста российского МИДа слова польского министра были переданы искаженно и картинно осуждены⁴⁸. При этом реакция Д. Рогозина, заявившего о том, что украинцы-«бандеровцы» были разве что только в охране концлагеря, - это откровенная пощечина в духе «войн памяти»⁴⁹.

Профессионалы ощущают пренебрежительное отношение к научному знанию в российской политике и уже неоднократно били в набат о подмене научных принципов информационной войной, зацикленной на маниакальной воле к «ответному удару». Академический историк А. Соколов на дискуссии об угрозе развязывания новой мировой войны говорит о зримой опасности, одна из причин которой – «отставание политических элит в развитии от интеллектуальных элит» и недоступность языка науки «для подавляющего большинства политиков»⁵⁰. Вмешательство политиков в научную жизнь в условиях открытости и доступности научного знания превращает научные события в маскарад и вызывает у исследователей исключительно возмущение и тошноту. Примерами могут послужить конференции, на которых участники клеймят «бандеризацию сознания» в Украине и Беларуси и объявляют партизанское движение «нашей святыней»⁵¹. За последний год сделаны и другие шаги против исторической профессии: подавляются места памяти о советском терроре⁵², исторические источники публикуются в режиме «информационной войны»⁵³, закрывается доступ к архивам и объявляется неизвестным даже то, что просочилось за пару лет архивной оттепели⁵⁴. За счет запретов создается вакуум знания и дискурса, который заполняется новороссийским проектом и открывает дорогу Русскому миру.

Русский мир – это Русская война

В новейшей истории составляющими Русского мира в Украине, надстроенными над военно-промышленными и геополитическими инициативами Кремля, оказались глубокие медийные инъекции, русификация и паспортные подтасовки. Ими, а не тщедушными усилиями горстки российских проправительственных публицистов, определяется доктрина, заложенная в основу новой единой и неделимой общности. Экранная реальность не знает двусмысленностей и колебаний и ограждена от опасности сравнения с украинским официозом и оппозиционным телевидением России⁵⁵. В Новороссии «фашисты» убивают «наших». Ребенок, распятый на танке, отрубленные головы ополченцев, сожженные и взорванные люди, свежие могильники с трупами людей без публичной биографии и предыстории и т. д. - это не просто символы поруганной русской идеи, это и есть иконы Новороссии. Ничего кроме этой репрезентации в новороссийской идентичности нет, это ее плоть, кровь, дух, все ее ингредиенты. Боль России, которая не утихнет, пока страна не поднимется на защиту соотечественников.

Донбасс оживил Войну, чтобы создать нацию заново, вернуть нам мыслимое и сопереживаемое «наше». Телевизионная война построена на возрождении Отечественной войны именно потому, что проще опереться на проверенную схему – на согласие между ветеранами, теми, кто «вернулся», и всеми остальными гражданами, которые бережно хранят и передают на виду у ветеранов память о погибших однополчанах. Страна нуждается в ветеранах, поскольку на реинкарнации памяти о Войне и общей «Великой Победе» уже десятилетиями строится единство страны и сама идея социальной солидарности. Маниакальность, с которой власть оправдывает российское участие в Первой Мировой, оберегает от посягательств участие СССР во Второй и оправдывает Русскую войну в истории как таковую, наполняет совершенно особым смыслом метафору Русского мира. Русский мир – это справедливая и победоносная Русская война. Параллели с Оруэллом считать случайными.

Не будь в российской телевизионной камере войны с новыми фашистами, трупов и свежих могил, за что было бы воевать сотням добровольцев? Трудно не воевать, когда тебя толкает вперед мощная интернациональная поддержка. В перспективе, причем в ближайшей после возможного обособления региона, у ДНР и ЛНР нет другого пути, кроме как вернуться в материнское лоно единой и неделимой России. Следовательно, ни о каком регионализме и поиске самобытности нет и речи. Борьба ведется не за независимость, а за новые аннексии. И в этом смысле показательны обещания, данные представителем ДНР и ЛНР А. Пургиным накануне заключения Минских соглашений 2014 г. – они не претендуют на другие территории Украины. Этим никого нельзя было обмануть, тем более что в том же контексте мелькнула фраза о готовности руководства новых республик соблюдать «пространство русско-украинской цивилизации»⁵⁶. За риторикой «русско-украинской цивилизации» евразийская амбиция противостоять, как сказал бы один из гуру Евразии Н. Трубецкой, «общероманогерманскому шовинизму», а в его нынешней версии – американизму и, в целом, «Западу». Фашистов на сей раз поддерживает практически весь активный «прогнивший Запад», которому противостоит «православная русская цивилизация».

И это кремлевский идеологический тупик, три сосны, из которых нет выхода. Тупик отчетливо обозначился в работах романтика Русской Весны Е. Холмогорова, бескорыстного воина Русского мира, готового броситься в бой с «карателями» за национальную родину русских. На карте Холмогорова нет Украины, он убежден, что со времен Владимира Крестителя следует говорить только о Руси-России: «Украинизм — это сепаратизм, попытка сбежать из русской истории, а не овладеть ею». И вплоть до наших дней: «Типичный майдаун - это говорящий на русском языке носитель всех омерзительных и доведенных до карикатурности черт нас самих»⁵⁷. Холмогоров видит прогресс в том, что Путин к декабрю 2014 г. совершил эволюцию от теорий Ильина и евразийцев к «самому конкретному русскому национализму с православным цивилизационным лицом»⁵⁸. Воплощением «самого конкретного национализма» Путина должно стать восстановленное государство русских. Невозможно, не выходя из Русского мира, придумать инклюзивную доктрину и снять подозрения в имперском национализме, в евразийском шовинизме, слабо прикрытом «русской точкой зрения» Н. Данилевского, «русским всечеловеческим» идеалом Ф. Достоевского и А. Солженицына и различными версиями ностальгической доктрины «возвращения к истокам». Никого не обманут заверения в единстве народов Донбасса и Украины, когда они звучат из уст М. Шевченко⁵⁹. За их декларацией убеждение, что рано или поздно «хунта» рухнет, украинцы одумаются и вернутся в объятья народа Донбасса и русского народа. Понятие «дружба народов», как и в эпоху своего возникновения в середине XX в., служит делу имперского шовинизма, уже перешедшего грань, за которой – языковая сегрегация, массовые депортации и романтика льющейся крови.

Доктрина Русской Весны – это не Хантингтон. Это made in Russia, наша теория, которую можно изо дня в день террабайтами и мегапикселями потреблять из российских СМИ. Ее успешно уплотнило поколение шоуменов, оберегающих «нашу Победу» и громящих «фашизм». Социальным психологам и психопатологам придется выяснять последствия этой борьбы для российского телезрителя и читателя. Для историков данная политика означает возрождение аппарата контроля и административного ресурса в трансляции памяти и, как следствие, в исследовательской анкете. На месте поддельного знания, сотканного из множества миниатюрных знаков, которые Ж. Бодрийяр назвал бы «симулякрами», мы не найдем готовый рецепт «истинной» новороссийской идентичности. Смыслы формируются не только историками, скрытое в их «тумане прошлого» также является не готовым, а подспудно наращиваемым языком, который ждет своего часа, чтобы, как Путин о Крыме, заявить: это был я! Мы можем уловить эту незримую работу в российской языковой политике в Украине, зачистке университетов на оккупированных территориях и погружении зрителей в медийный трэш Новой и Старой России.

«Патриотическая блевота»

Российская власть, от себя и от лица своего народа, своих «84 процентов», не берет на себя никакой ответственности, ни за войны и аннексии 1939-1940 гг., ни за войну 2014-го. Проблема, разумеется, в том, что обязать эту власть брать на себя ответственность невозможно. Нельзя в рамках официальной российской версии современной истории поддерживать АТО или «хунту», поскольку война в этих рамках ведется между Украиной и ее собственным народом. Однако молчание обо всем, кроме присутствия российских войск на референдуме в Крыму, даже перед лицом открытий Л. Шлосберга, еще сильнее упрощает жизнь тем, кто хотел бы не поддерживать «ни одну сторону»⁶⁰. Официально присутствие российских военных в Крыму отрицалось, а затем было признано – так и будет написано в истории. Если где-то еще идет война между АТО и ополченцами, между Таможенным союзом и ЕС, законами 16 января и Конституцией Украины, вежливыми людьми и хунтой, - то только в наших мозгах. Таких мотиваций больше нет вообще нигде, кроме наших мозгов, но это тоже факт истории. Как и то, что мы не дождемся того светлого дня, о котором мечтает директор ИРИ РАН, но сами его слова – часть истории: «Да какая у них история. Там еще горячо и кровью сочится»⁶¹.

На самом Донбассе воюют граждане, далекие от тонкостей наших дискуссий. Вряд ли они морочат себе голову вопросом о своей идентичности. Они русские – причем, конечно, подлинные русские и самые русские из русских, последний оплот возрождающейся России. И вместе с тем они – славяне, принимающие в свои ряды всех «нормальных» славян, не поддавшихся искушениям фашизма. Но почему-то среди них сербы, которые пришли на помощь братьям, с которыми плечом к плечу сражались «на Косовом поле». Там, как и в украинской армии, добровольцы из Польши, Белоруссии. Интернациональная идея не знает границ – в поддержку приезжают друзья из Швеции, Испании и США, готовые за свой счет поохотиться на фашистов (один шведский сторонник АТО написал целый фельетон о том, как увидел своего сербского друга-ополченца в глазок снайперского прицела⁶²). Обе стороны только рады разжигать военную злость фигурами чернокожих наемников и неизвестными языками врагов (показателен в этом смысле пример преодоления стереотипов, показанный украинскими чеченцами, но исключение еще громче обычного говорило о правиле⁶³). Мало кто из нынешних панславистов задумывается, что панславянская идеология, возрожденная под идею «возвращения Украины» в «славянское братство народов» является продуктом германской национальной доктрины, через И.-Г. фон Гердера и П.-Й. Шафарика воспринятой в концепции «единой славянской культуры» Н. Данилевского. Конкуренция панславизма и пангерманизма привела ту страну к Великой войне, объявленной самим президентом РФ справедливой со стороны России на открытии памятника на Поклонной горе 1 августа 2014 г.⁶⁴

Ополченцев объединяет не только панславизм. Они поборники более великой идеи, пришедшей из модного западного кино и компьютерной реальности 2.0: «Русской матрицы в границах СССР». Здесь воюют не только регулярные армейские части и одиночки-«супермены», но и совершенно будничные казаки, как обычно, доказывающие, что это «исконно наша земля». И здесь же наши коллеги-гуманитарии, увлеченные историческими реконструкциями, наконец, нашли способ реконструировать что-то более серьезное, чем Бородинская битва или битва на Мазурских озерах. Здесь граждане по паспорту то ли России, то ли ДНР/ЛНР, воюющие против самых настоящих фашистов. Их министры, демократично, вместе с народными массами, совершают антифашистские камлания и в стройных рядах ополчения ведут под штыками понурых новоявленных фашистов, досрочно празднуя день освобождения Донецка от немецко-фашистских захватчиков.

Новый «парад побежденных» был организован нелепо, с прямым нарушением Женевской конвенции и у многих «своих» и «чужих» вызвал отвращение. «Мосты преемственности» с Великой Победой и прочие «исторические реконструкции» показывают, что опустевшее место национальной самоидентификации стремительно наполняется современностью. Парад – лишь один из многих жестов ритуальной расправы, среди которых широкой популярностью сегодня пользуются военно-церковные митинги, инсценировки расстрелов и позорные столбы. Востребованность сценариев одной из самых чудовищных войн в мировой истории в этом ряду вполне закономерна. Во всяком случае, в очередной раз мы свидетели неспособности увидеть в той войне обоюдное насилие и уверенности в торжестве любых методов в борьбе против зла, на сей раз восставшего против «Русской матрицы в СССР 2.0». Попытки наладить диалог между силами АТО и ополченцами знаменательно выводят обе стороны на обсуждение Войны, С. Бандеры и отношений с учебниками и памятниками. Война памяти занимает чуть ли не половину всех переговоров: Какая вам разница, кого почитают во Львове? А чем вам помешал харьковский Ленин? Да не все ли равно, что написано в учебниках? Блокировать приходится не поверхностную форму, а сам предмет войны, овеществленную и воплощенную в ролях историческую память⁶⁵.

Российские граждане воюют на Донбассе за нечто более будничное, чем высокие идеи и исторические параллели, и не разбираются в условностях, привнесенных в нашу жизнь военно-патриотическими клубами в сотрудничестве со спецслужбами. Ясно, что самым популярным основанием, прекрасно объясняющим мотивацию не только «частников», но и новоявленных властей Крыма, Донецка и Луганска, стал личный блог погибшего псковского десантника, который признался, что поехал в Ростов-на-Дону «мачить хахлов». Недавно раненый танкист теми же словами передает мотивы своей сверхсрочной службы: «мы хохлов бомбить едем». Впрочем, как вспоминает тот же танкист, «патриотическая блевота» заканчивается еще до погрузки на фронт⁶⁶.

«Мочить хахлов» - это и есть мотивация, чтобы явиться на несуществующий российский пункт приема добровольцев, подписать кровью договор об отпуске и еще какие-то, до поры до времени неведомые бумаги, сдать телефоны и документы и отправиться на свое, безусловно, благородное дело. Среди кадровых, воюющих на Украине, все больше историй, свидетельствующих о незавершенности военной реформы в России. Туда отправляются офицеры за отметкой в «личном деле», потому что участие в военных конфликтах отмечается особыми галочками в служебной карьере и может решить вопросы о трудоустройстве, жилье, зарплате. Женя Пушкарев, погибший в октябре 2014 г., говорил сослуживцам и родителям, что служба в ДНР позволит ему «набраться боевого опыта и потом попасть в хорошее подразделение», «чтобы служить потом в элитных войсках»⁶⁷. Многие неизвестные солдаты Новой России не воевали ни за какую родину. В личном деле у них будет значиться, что они прошли «горячую точку». В восточной Украине они были безликой массой с неопознанными белыми кругами на броне. Это придает украинским событиям поистине эпический масштаб и возвращает нас вновь в героическую эпоху «неизвестного солдата». Как и «в Крыму в 1783 г.», власть засеивает «нашу землю» солдатскими могилами, которые со всей неизбежностью обратного отсчета превратят эту землю в «нашу». Памятники воинам-интернационалистам, спасающим мир от фашизма, врастут в историческую память как новый строительный материал Евразийского Русского мира, который, как настаивает Путин, не сколачивает блоки, не пытается «восстановить какую-то свою империю» и «не покушается на суверенитет своих соседей»⁶⁸. Пусть либеральные критики теперь мучатся вопросом, какую же «державу», если не империю, Путин торжественно вызывает из тьмы прошлого, выступая в декабре 2014 г. перед Федеральным собранием. Не иначе Русскую землю Владимира Крестителя. У которого, страшно подумать, не было ли тоже имперских амбиций русского кагана?

Трудно смириться с мыслью, что Россия больше ничего не может дать украинскому народу, кроме его переименования в малороссов и Русской войны. Даже если отвлечься от новороссийской «этничности», стратегии реализации новороссийского проекта сугубо военизированы. Щедрый на идеологии российский официоз, породивший очередную редакцию доктрины «дружбы народов», «братства украинцев и русских», самозабвенно внушает, что она лучше противостоящего ей «фашизма». Поскольку каждая идентичность возможна лишь в системе различий с другими идентичностями и заключает их как необходимый элемент своего существования, фашизм, произносимый, как заклинание, становится неотъемлемой новороссийской реальностью. Путин, склонявшийся к доктрине почвенного «исправленного фашизма» в духе И. Ильина и еще в начале 2000-х заигрывавший с «русской идеей», вызвал настороженную заинтересованность со стороны мирового сообщества, и даже согласие на то, чтобы представлять в таком виде доктрину национального возрождения. За этими усилиями просматривался и административный ресурс – стремление контролировать социальную память, создать «управляемую историю»⁶⁹. Говорят, на одной из встреч с научной общественностью в начале 2000-х, когда президент задался вопросом, что может стать «русской идеей», академик В. Янин предложил заняться выходом из кризиса и не придумывать никаких «идей».

Мировая научная общественность далеко не сразу осознала объем вмешательства государства в гуманитарную сферу в России. Ярким свидетельством тому готовность интеллектуалов, вроде И. Нойманна, поддержать восстание русских против западного ориентализма, выдать мандат доверия на поиск «русского зеркала» в философии культуры, причем не только российской, но и мировой⁷⁰. Однако заряд эзотерического национализма и консервативная идеологическая повестка не внесли в российскую историческую культуру ничего, кроме культа самодостаточности и имперского самодовольства. Дискуссии с эзотерическим знанием невозможны. На смену евразийскому эзотерику А. Дугину в нужный момент приходит жрец бело-красного синтеза С. Кургинян, который, не пригласив оппонента на жертвенную тризну, закатывает его в асфальт на глазах изумленной публики⁷¹. Пока Кургинян в своей лаборатории занимается синтезом православия с коммунизмом и, в духе Ялтинской речи Путина, выводит новый вид белого красногвардейца, новороссийский проект продолжает жить и наполняться новыми смыслами. Его потребители, адепты Русского мира, вряд ли догадываются, насколько величественно и прекрасно будет то, за что они воюют.

И совсем уже в заключение хочется задаться риторическим вопросом, на который ответ и так у каждого уже есть, но вопросом меньше не стало. Неужели чистым совпадением являются закат социального государства в России, наблюдаемый в медицине, образовании, программах пенсионного обеспечения и семейной поддержки, во всеохватных запретах, об которые спотыкается теперь любая низовая инициатива, и выросшая из таинственных дискуссий 90-х – 2000-х идея «Русского мира» в границах «виртуального Советского Союза», вся эта белогвардейско-комиссарская конвергенция Александра III с Сергеем Котовым? Власть в России сегодня не только лишена интеллектуальной основы, она ей прямо противопоставлена, и ищет любой способ устранить истории, которые могли бы вскрыть и так прозрачные последовательности преступлений. Точно так же новороссийская матрица, заимствованная из идейной программы неофашистской «Русской Весны», сотрет свою предысторию в порошок в удобный момент, чтобы не исчезнуть, а стать полностью легитимной через устранение своих корней. История, рассказанная интеллектуалами о преемниках Екатерины II и Потемкина, поможет выполнить данный заказ.

Из наших рядов набирают адептов пенящегося и роящегося дискурса, интеллектуальных воинов Новороссии, и «в профессиональном сообществе... есть настрой на поиск общих решений»⁷². Эти «общие решения» нужны тем, кто убежден сам и ненавязчиво убеждает профессиональных историков, что история – это наука, которую «нельзя переписать»⁷³. Историкам открывают призывные пункты, чтобы поступиться тем немногим, что им мешает стать воинами новороссийского пера. Как и поля сражений на Донбассе, пособия, исследования, публикации источников и историческая публицистика усеиваются «неизвестными солдатами», воюющими против «фашистов», «Запада», «пятой колонны», «натовских агентов». Власть нуждается в поддержке и благословении, и не получив их от сообщества, которое она воспринимает как отдел мелких услуг в своем бизнесе, она попыталась сыграть обычным вербовочным методом. Как оказалось, победители кастинга не способны не только ответить своим облитым грязью и затравленным критикам, но и договориться между собой. Неприлично считать идентичностью наскоро выкопанные под проект раздела Украины затхлые истории, эзотерический бред националистических гуру и невежественные измышления спичрайтеров президента, как неприлично считать дискуссией курение фимиама во славу нового Жукова российской пропаганды, маршала Стрелкова. После множества сложных и интересных дискуссий мы видим, как люди, представляющие на сегодня единственную реализуемую альтернативу всему спектру многолетних дискуссий, грызутся между собой, предлагая новороссийскому проекту все новые названия и формы. Задачи этого проекта, в том числе историографические, исключительно в том, чтобы спасти «статистического россиянина» от ума, поднять массы зомбированных телезрителей на борьбу за президентский рейтинг и скрыть туманом национального интернационализма вооруженную экспансию, организованную и направляемую российскими элитами.

Примечания