В отличие от революций на улице политическая модернизация не предполагает пресловутой «смены власти». Напротив, модернизация возможна только при сохранении существующей системы власти и должна происходить в ее рамках. Говорить надо не о социальных, а об интеллектуальных переменах в элите и ментальных переменах в массовом сознании. Речь идет о том, что в цивилизованном мире давно сложилась практика купирования назревающих революций: их нет там уже сто лет.
Упомянутая практика известна под названием демократии участия (participative democracy). Граждане цивилизованных стран принимают самое активное участие в решении затрагивающих их интересы вопросов. Нам еще предстоит этому научиться. В интересующем нас случае назревшие идеи перемен, может быть, даже не эксплицированные, но носящиеся в воздухе и выводящие людей на улицу, должны быть угаданы властью и претворены в жизнь посредством соответствующих реформ. В результате складывается система, опять же известная как система сдержек и противовесов, обеспечивающая единственно возможную стабильность в рамках развития (без этих рамок стабильность порождает только революции, как это и происходит в арабском мире).
Возможности так понимаемой модернизации открыты. Можно указать для примера на две упущенные возможности только в уходящем (2011) году (вообще о текущей ситуации см. [2]).
Первая из них открывалась намечавшимся расхождением политических векторов В.Путина и Д.Медведева. Можно предполагать, что затянувшееся сверх всякой меры решение вопроса о «престолонаследии» было связано с колебаниями тандема. Но это не слишком важно: куда важнее проникшее даже на страницы газет ожидание институционализации возникших расхождений. Мыслящая (разумеется, не властная) элита была готова к рождению двух подлинных – в отличие от действующих парламентских симулякров – политических партий, ждала его. Медведевская партия модернизации и партия стабильности Путина, объединяемые заботой о благе России, могли бы стать фундаментом новой политической системы, имевшей в перспективе потенцию стать образцом для самых продвинутых стран Запада. Не случилось.
Вторую возможность мы видели в перестройке «Правого дела» во главе с М.Прохоровым в сентябре. Опубликованные манифесты [5] демонстрировали в чем-то близкое к нашим представлениям видение сложившейся ситуации, и сам замах Прохорова, объявившего о своих претензиях на кресло премьера, обещал развитие событий в духе сценария с разделением тандема. Не случилось и тогда, а теперь, в декабре ситуация осложнилась. С одной стороны, вступая в президентскую гонку, Прохоров позиционировал себя как конкурент Путина. С другой, – и для Путина еще не всё потеряно. Практически гарантированная победа на выборах рискует оказаться для него пирровой, но он может попытаться использовать Прохорова (Кудрина, Медведева) с целью построения подлинной политической партии в духе упомянутой выше партии развития.
Заметим, однако, что окна возможностей, если и закрылись, то только в силу человеческих отношений между действующими лицами. Их, конечно, нельзя недооценивать – об этом чуть дальше, – но все же, может быть, судьба страны и народа важнее?
Теперь обещанная (в заголовке статьи) теория.
Для начала мы предлагаем различать три фокусировки экспертного сознания, которые желательно удерживать одновременно:
- на личностные особенности и регулятивы поведения «первых лиц» государства;
- на политические институты;
- на организацию и нормы государственной деятельности, описываемые обычно с помощью понятий политики, управления и власти.
Первая фокусировка традиционна и наиболее распространена. Но в последние годы и особенно в постсоветской России основные надежды экспертов связываются с институциональным подходом и модернизацией институтов. Предполагается, что именно модернизация институтов по западным образцам должна способствовать развитию демократии и реальному участию населения в принятии конкретных решений. Институты при этом противопоставляются сложившемуся в России режиму личной власти и «ручному управлению».
Опыт, однако, свидетельствует, что при всей заманчивости реализация этой идеи приводит к формированию учреждений, имитирующих институты, фальшивых институтов, фактическая работа которых нередко противоположна их назначению «по идее»: работа суда и центральные каналы ТВ контролируются исполнительной властью, регистрируются только партии так называемой «системной», т.е. декоративной оппозиции», парламент оказывается «не местом для дискуссий» и т.д. Такая система получила точное наименование «управляемой демократии», и ее многолетнее сохранение и успешное воспроизводство заставляет обратить внимание на третью возможную фокусировку нашего внимания. Может быть, дело не в институтах, а в той деятельности, которая с ними связана?
Первый вопрос, на который здесь нужно отвечать, состоит в том, что называется в данном контексте институтом, как соотносятся между собой институты и интересующая нас (текущая в них?) деятельность. Мы не уйдем далеко от господствующих представлений [9], если будем понимать под институтами такие формы организации деятельности (в данном случае учреждения), которые воспроизводятся вместе, с самой деятельностью и определяющими ее нормами. Мы, таким образом, осуществляем лишь некоторое обобщение и переинтерпретацию классической (по крайней мере, для нас) схемы воспроизводства деятельности и трансляции культуры [4]. Такие институты как суд, парламент, школа, да и само государство вполне отвечают приведенной формуле.
При таком понимании институтов феномен управляемой демократии объясняется просто: мы воспроизводим лишь форму, ритуал сложившихся на Западе систем институционализированной деятельности, саму же деятельность организуем и осуществляем по-своему, воспроизводя ее посредством неформальных, но вполне действенных норм. Такие нормы как личная преданность или послушность нигде не записаны, но в нашей политической системе более важны, чем статьи конституции.
Если обратиться теперь к многовековой истории осмысления государственной деятельности и ее основных проявлений в форме политики, управления и властвования, то с выдвигаемой точки зрения нужно зафиксировать два важнейших момента. Это, во-первых, выделение, автономизация и осмысление политической деятельности как таковой, обычно связываемое с именем Н.Макиавелли, и, во-вторых, выделение и оконтуривание наряду с политикой второго важнейшего типа государственной деятельности – бюрократической, принадлежащее М.Веберу. Деятельность политически нейтральной «рациональной бюрократии» Вебера – это обеспечение реализации принимаемых политиками решений, которым заняты госслужащие, называемые обычно управленцами и чиновниками.
Сказанное выше, однако, содержит некоторую модернизацию исторически складывавшихся представлений. Мы апеллируем к триаде: политике, управлению и власти в то время, как, фактически, в отличие от первого и третьего ее элементов, управление осмысливалось и выделялось как особый тип мышления и деятельности (говоря, опять же, современным языком) только, начиная с конца XIX – начала ХХ вв. Вебер еще не различал управленцев и чиновников. (Наше понимание управленческой деятельности близко к трактовке менеджмента по П.Друкеру, подробнее см.[1, 10, 11]. Кроме того, требует пояснения перечисление в одном ряду власти вместе с политикой и управлением. Понятно, что политика и управление могут трактоваться и трактуются как рядоположенные типы мышления и деятельности: к управлению вполне применимы слова Вебера о политике «как призвании и профессии» (использованные им же применительно к науке), но причем здесь власть?
Чтобы дать внятный ответ на этот вопрос, мы откажемся от метафизической трактовки власти «вообще», обсуждавшейся на протяжении всей человеческой истории, и сосредоточимся далее на сугубо утилитарном ее понимании как бессубъектной власти закона, присущем современной демократии. При этом, однако, не будем забывать и о не менее распространенной трактовке власти как отношения господства/подчинения, отнюдь не списанной со счетов, хотя, кажется, и вытесняемой понемногу из политической жизни Запада идеей власти закона.
Именно иерархические отношения господства/подчинения лежали в основе конструкции веберовской бюрократии. Наша гипотеза состоит в том, что в этих отношениях «склеивались» две совершенно разные и даже противонаправленные функции, впоследствии разделившиеся. Одна, ответственная за перемены и получившая наименование управления, и вторая, ответственная за поддержание сложившегося порядка, – это и есть власть закона. Мы, таким образом, «расщепляем» веберовскую бюрократию, различая в ней позиции управленцев и чиновников. Говоря о власти закона, мы, тем самым, в идеале возлагаем на институт власти ответственность за соблюдение действующего законодательства, фактически осуществляемую чиновниками. Так понимаемая деятельность чиновников становится в один ряд с работой политиков и управленцев.
Мы, таким образом, имеем здесь дело с важными контекстами, а именно с контекстами истории понятий (см., например, [3]), в частности понятий политики, управления и власти, а так же эволюции одноименных объектов, претерпевающих заметные метаморфозы, интенсифицированные в ХХ – начале XXI в.в. самим появлением среднего члена нашей триады. Не имея возможности обсуждать эти контексты с необходимой подробностью, ограничимся одним, но важнейшим для нашей темы моментом, а именно переменами в картине государственной деятельности как целого, вызванными становлением такого типа деятельности как управление, прежде всего, в его соотнесении с властью.
Здесь наряду с историей появляется еще один принципиальный для нашего сообщения контекст – контекст проектирования. Мы считаем, что перемены в жизни людей, стран и народов происходят, говоря метафорически, в игре двух начал: искусственного, привносимого в жизнь мышлением и деятельностью, и естественно-эволюционного, влекущего за собой непрерывное «оестествление» порождаемых нами инноваций. Противонаправленный процесс «артификации» эволюции, в случае успеха именуемый обычно развитием, как раз и начинается с разработки проектов преобразований [6]. Здесь полезно вспомнить мысль К.Маркса: «…самый плохой архитектор от наилучшей пчелы с самого начала отличается тем, что, прежде чем строить ячейку из воска, он уже построил ее в своей голове». Следующие соображения надо понимать, с одной стороны, как артификацию указанных выше тенденций и с другой – как наш проект организации указанного фрагмента государственной деятельности.
Касаясь для полноты картины соотнесения управления с политикой, отметим, что дело политиков – выработка направлений и ориентиров движения в будущее. Управленцы ответственны за проработку и реализацию политических замыслов, а вслед за ними в работу включаются чиновники, контролирующие и корректирующие намечаемую деятельность с точки зрения ее соответствия действующему законодательству. Так выглядела бы простейшая картина реализации отдельно взятых политических замыслов. Но картину приходится усложнять, учитывая, что одновременно прорабатывается и реализуется множество замыслов, находящихся на разных этапах своего жизненного цикла, часто взаимосвязанных, к тому же то и дело возвращаемых на доработку в условиях постоянно меняющихся ситуаций.
Дополнительно надо еще учитывать, что в отличие от случая классического разделения власти, ветви которой могут быть прописаны даже в разных городах, политиков, управленцев и чиновников нельзя разделить и рассадить по разным адресам. Из функциональных различий между ними вырастают соответствующие типы мышления и деятельности, реализуемые одними и теми же людьми, меняющими свою позицию и тип деятельности в зависимости от ситуации и решаемых в данный момент задач (подробнее см. [7]). Между прочим, иерархия (политик над управленцем, управленец над чиновником) при этом становится ситуативной, т.е., в сущности, исчезает и сменяется гетерархией.
Важнейшее различие между «старой» властью как отношением господства/подчинения и «новым» управлением состоит в резком усложнении стоящей за ними интеллектуальной работы. Власть осуществлялась монологически и не требовала от «начальства» ни экспликации своих замыслов, целей, планов и т.п., ни изучения жизни подчиненных с их собственными замыслами, целями и планами, оставляемыми за рамками интересов власти. Управление, напротив, происходит в режиме диалога на основе знаний управленца об управляемой системе и посредством рефлексивного охвата последней [10, 11].
Важно и то, что власть принадлежит месту («креслу»), занимаемому тем или иным персонажем, а кто попадет на это место – дело случая; управление, напротив, осуществляется личностью, способности которой отвечают этому непростому делу. Поэтому власть предержащие озабочены, прежде всего, сохранением своего места, что не столь важно для управленца: он и в оппозиции, будучи ее лидером, пусть в меньшем объеме, сохранит свои управленческие функции. Ждать от вросшего в свое кресло «начальника» управленческой деятельности не приходится: скорее ее будет осваивать и практиковать выбивающийся снизу лидер.
Глядя с учетом введенных представлений в прошлое, можно по-новому интерпретировать западную историю Нового времени как историю разделения склеенных в абсолютистских режимах власти и управления, шедшего параллельно с постепенным замещением власти как отношений господства/подчинения властью закона. Разделение управления, ответственного за перемены и работающего в диалоге с управляемой системой, с одной стороны, и власти (закона), ответственной за поддержание стабильности и исполнение действующих законов, является, с нашей точки зрения, ядерным процессом политической «модернизации» и сутью шедшей последние два столетия демократизации Западной Европы и Америки. В данном случае мы говорим о «модернизации» в кавычках, поскольку являемся сторонниками понимания модернизации как догоняющей, как подгонки под принятые в качестве эталона современности образцы.
Дальнейшее развертывание изложенных соображений предполагает множество взаимосвязанных направлений работы, из которых мы упомянем только два и сосредоточимся на третьем. Упомянуть необходимо, во-первых, о соответствующем (всему сказанному) деятельностном понимании демократии, определяющим признаком которой оказываются не свободные выборы, – а в перспективе даже не выборы вообще, – а активное участие граждан в управлении своей страной. Демократия участия – вот что такое современная демократия, а способ формирования и кадрового укомплектования органов власти и управления становится при этом вопросом техническим и второстепенным.
Во-вторых, такой поворот сюжета снимает с повестки дня вопрос о революциях как едва ли не единственном средстве смены господствующей политической парадигмы и организации государственной деятельности. Это, разумеется, не означает никакого «конца истории»: просто назревающие перемены непрерывно отслеживаются (такова одна из важнейших функций управления – в отличие от власти), их осуществление рассредоточивается, «размазывается» по времени, обращаясь процессом развития. Революции, как античеловеческий и крайне затратный способ действий уходят в прошлое, оставаясь пока уделом наиболее отсталых режимов.
Основной же наш интерес касается взгляда с изложенных позиций на российские дела, и это для нас вопрос не теории, а практики: это наш вклад в формирование экспертных представлений о политической модернизации (здесь уже без кавычек) России.
Определяющее отличие России от так называемых развитых стран видится в том, что, будучи по своей культуре европейской страной, Россия, тем не менее, несмотря на все революции ХХ века так и не избавилась от самодержавия (российский вариант абсолютизма со всеми его замечательными особенностями, включая и знаменитую коррупцию [8]). Между тем еще А.И.Герцен указывал на несовместимость самодержавия с современной (полуторавековой давности) цивилизацией.
Мы не будем вступать в бесконечные дискуссии об «особом пути» России: каждая страна идет своим особым путем, и нам кажется, что Россия пришла сейчас к развилке. Либо мы сохраним status quo, и Россия откатится в старую советскую компанию Кубы и Северной Кореи, утвердившись в анекдотическом статусе Верхней Вольты с ракетами (изрядно уже проржавевшими). Либо мы все же найдем в себе силы модернизировать свою политическую систему и присоединиться к странам Запада (которым политическая модернизация тоже не помешала бы). Они переживают не лучшие времена, судьба европейской цивилизации на глазах становится проблематичной, но мы считаем цивилизационным долгом России стать на сторону Запада и – кто знает? – может быть помочь ему выстоять в трудную минуту.
Литература
1.Диспозиции. Сборник статей участников семинара «Управленческие и методологические практики» 2010-2011. Москва 2011 (в печати).
http://www.fondgp.ru/news/announce/5/Dispositions_0.pdf
2.Долгин Б.С. Призрачные надежды. Сетевой портал Polit.ru, http://polit.ru/article/2011/11/28/hope/
3.Исторические понятия и политические идеи в России XVI-XX века. Сб. научных работ. Европейский ун-т в СПб . СПб, 2006
4.Лефевр В.А., Щедровицкий Г.П., Юдин Э.Г. «Естественное» и «искусственное» в семиотических системах. // Семиотика и восточные языки. М., 1967 [Перепечатано в: Щедровицкий Г.П. Избранные труды. М., 1995].
5.Манифест партии «Правое дело». http://md-prokhorov.livejournal.com/80796.html
6.Рац М.В. «Искусственное» и «естественное» // Философия России второй половины ХХ века. Георгий Петрович Щедровицкий. М.: РОССПЭН, 2010, с. 319-358
7.Рац М.В. Бюрократия в процессе перемен: политики, управленцы, чиновники. Полития, 2010, № 3-4. http://www.politeia.ru/content/pdf/Politeia_Ratc-2010-3-4.pdf
8.Тарле Е.В. Падение абсолютизма в Западной Европе и России. М., 2011
9.Шмерлина И.А. Понятие «социальный институт». Социологический журнал, 2008, № 4
10.Щедровицкий Г.П. Оргуправленческое мышление: идеология, методология, технология. М., 2010.
11.Щедровицкий Г.П. Методология и философия оргуправленческой деятельности. М., 2003.
