«Литературное наследство» отмечает в этом году свое 80-летие. Мое первое знакомство с этим легендарным изданием произошло более 60 лет назад и было не совсем случайным. Вкратце история такова. В старших классах тогдашней школы (это конец 40-х гг. ) повальное увлечение «литературой» чаще всего имело своей причиной увлечение личностью учителя. Наша Анна Алексеевна Яснопольская сумела пробудить в нас интерес к самостоятельному чтению - не подумайте, что текстов – мы и так читали запоем, – но критических статей и серьезных комментариев к текстам.
Довоенное «Литературное наследство» я открыла десятиклассницей благодаря комментариям к Блоку в «символистском» томе (27/28; 1937 г.). И когда школьная библиотекарша пустила меня к дальним полкам, где стояло все «Литнаследство» без изъятий – я почувствовала, что мое будущее связано с чем-то подобным…
В этом году вышла вторая книга тома 103 «Литнаследства» – «А.А.Фет и его литературное окружение» (о первой книге этого тома см. мои заметки «Фет в переписке с Василием Боткиным»). Здесь собрана переписка Фета с Львом Толстым, с Софьей Андреевной Толстой, с критиком Николаем Страховым и поэтом К.Р. – Великим князем Константином Константиновичем Романовым.
Когда-то Борис Бухштаб проницательно отметил, что «периоды жизни Фета резко отделяются друг от друга. Последний период наступает в конце 70-х годов. Длительная деятельность энергичного, жесткого, твердо преследовавшего свои цели помещика дала обильные плоды».
Эти плоды – прежде всего возможность безбедной и относительно спокойной жизни в приобретенном Фетом имении Воробьевка (Щигровский уезд Курской губ.), которое и стало для семьи Фетов подлинным домом. Начиная с 1877 г., в Москву Фет с женой перебирались только на зиму и уже в начале марта выезжали обратно в Воробьевку.
Друг Фета Н.Н. Страхов, известный литературный критик, часто гостивший в Воробьевке, писал: «Каменный дом окружен с востока каменными же службами, а с юга и запада огромным парком на 18-ти десятинах, состоящим большею частью из вековых дубов.<… > Множество соловьев, грачи и цапли, гнездящиеся в саду, цветники, разбитые по скату к реке, фонтан, устроенный в самом низу против балкона…» Устроил фонтан уже сам Фет, но показательно, что теперь он мог заниматься фонтаном, а не овсами, поскольку основные хлопоты по имению были доверены нанятому Фетом управляющему.
Итак, в конце 70-х Афанасий Афанасьевич Фет – рачительный хозяин, опытный землевладелец и известный литератор, при этом не слишком здоровый человек на склоне лет. Мучительная одышка не позволяет ему гулять в собственном прекрасном парке, поскольку парк расположен на косогоре. В 80-е гг. из-за болезни глаз Фет вынужден диктовать своему секретарю даже глубоко личные письма. Он и выглядит стариком, хотя его «холерический» темперамент и острота восприятия и переживания едва ли изменились.
В Воробьевке после длительного перерыва к Фету возвращается поэтическое вдохновение – и в 80-е один за другом будут выходить сборники его стихов «Вечерние огни».
При этом в переписке с К.Р. обращают на себя внимание не столько вынужденно этикетные письма Фета (они остаются этикетными и при обсуждении проблем поэтического языка, чему переписка преимущественно и посвящена), сколько адресованные Фету письма Великого князя.
Старшему поколению читателей Константин Константинович Романов известен не столько как поэт (по понятным причинам в советские времена его стихи не издавались), сколько как автор слов – я имею в виду выражения вида «романс Чайковского на слова …».
Как это обычно случается с лучшими образцами жанра, будь то русский романс или немецкие Lieder, текст в подобных произведениях так слит с музыкой, что мы любим уже это целое, а помним, как правило, только имя композитора – разумеется, за известными исключениями.
«Растворил я окно», «О, дитя, под окошком твоим…», «Уж гасли в комнатах огни» и многие другие классические образцы русского романса были написаны именно на стихи К.Р. – Чайковским, Рубинштейном, Рахманиновым, Глиэром, Глазуновым, Кюи. Так что стихи К.Р. мы многократно слышали, не задумываясь ни об авторе, ни о самих стихах, а прочие его тексты – переписку и драматические сочинения – читали только специалисты.
Это живой и выразительный русский язык, притом обдуманно-лаконичный, без сложных периодов и риторических изысков. Кажется, что К.Р. просто пишет, как думает и чувствует. Впрочем, не надо обладать особым опытом, чтобы чувствовать, что каждое письмо – образец тщательно выработанного стиля. Обычно подобное изящество имеет оттенок холодности и искусственности, однако письма К.Р. Фету читаются как написанные спонтанно, где автор озабочен лишь тем, чтобы быть одновременно кратким, точным – и почтительным к адресату.
Основная часть переписки Фета и С.А. Толстой приходится на 80-е годы, хотя знакомы они были давно, с момента женитьбы Толстого. Видимо, их дальнейшему сближению способствовало уже не только усадебное, но и московское соседство: в 1881 году Фет купил себе дом на Плющихе и зимой стал часто бывать у Толстых в Хамовниках.
возникает после того, как прекращается его переписка со Львом Николаевичем. Нравственные искания Толстого Фету были решительно чужды, однако в письмах Толстому Фет настойчиво продолжал попытки обсуждать именно эти вопросы – видимо, надеясь на диалог. Толстой перестал ему отвечать и переписка прервалась.
В переписке с Софьей Андреевной Фет как бы поворачивается к нам лучшей своей стороной – он открыт, способен глубоко сочувствовать и понимать жизнь другого человека, что в иных случаях не было ему свойственно. С.А. действительно нуждалась в сочувствии и нашла в Фете достойного конфидента. Через много лет в заметках «Моя жизнь» она писала:
«Жизнь Льва Николаевича не была дурна, но ее просто не было; проявлялась она разве только в охоте, которую он любил, главное, потому, что с нею связана всегда любовь к природе, и в прогулках в одиночестве, необходимом для новых мыслей и обсуждений будущего писания».
Там же в записи от 1883 г. читаем:
«Мне было часто жаль себя, своей личной одинокой жизни, уходящей на заботы о муже и семье, во мне просыпались чаще другие потребности, желание личной жизни, чтоб кто-нибудь в ней участвовал ближе, помогал мне и любил бы меня не страстно, а ласково, спокойно и нежно. Но этого так никогда в жизни и не было. Когда кончилась страстность, ее заменила привычка и холодность».
Фет, несомненно, не просто восхищался С.А., но был глубоко к ней привязан и всей душой «участвовал ближе», видя в С.А. воплощение своего идеала женщины – разнообразно одаренной и музыкальной, помощницы мужа и защитницы его интересов, матери и хозяйки.
При всей сдержанности, характерной для писем С.А. и в немалой степени контрастирующей с порывистостью и риторически-напряженным стилем писем Фета, мы чувствуем, что С.А. постоянно пребывает на пределе физических и нервных возможностей. Тем более ценит она возможность, не таясь, в этом признаваться расположенному к ней Фету.
О семейной жизни Толстых и вообще о яснополянских буднях написано так много, что, на первый взгляд, публикация еще одной переписки едва ли может что-то добавить к уже сложившимся представлениям. Тем не менее, остается впечатление, что в данном случае оба корреспондента в силу общего прошлого, давней симпатии и прежде всего – благодаря уверенности в непредвзятом и полном взаимопонимании – раскрывают нам умы и души.
Тридцатью годами раньше Фет писал своему свойственнику И.П.Борисову: «Итак, идеальный мир мой разрушен давно <...>. Ищу хозяйку, с которой буду жить, не понимая друг друга». В свей жене, Марье Петровне (урожд. Боткиной), Фет это и нашел, не ожидая от нее ничего иного. Это, однако, не означает, что у поэта исчезла сама потребность в «идеальном мире»…
В 1887 г. в предисловии к своим переводам «Метаморфоз» Овидия Фет писал: «Поэт — тот, кто в предмете видит то, чего без его помощи другой не увидит». Софья Андреевна Толстая, женщина на пятом десятке, измученная родами, болезнями детей и мужа, хозяйственными заботами, корректурами, переговорами с издателями Льва Николаевича – для Фета воплощение его идеала, источник вдохновения и родственная душа. Ко многим письмам, адресованным Софье Андреевне, Фет прилагал недавно написанные стихи, которые впоследствии войдут в его сборники «Вечерние огни». С.А. откликалась на каждое стихотворение и, как это видно из текстов ее писем, вовсе не из простой любезности.
Внешний облик Фета в том же 1887 г. описал в своем дневнике К.Р.: «Я увидел перед собой старика с большой седой бородою, немного сгорбленного, с лысиной, во фраке, застегнутом на несколько пуговиц, и с Анненским крестом на шее, сбившимся на сторону и с торчащими сзади тесемочками. Я заметил его произношение на московский лад с «не токмо» вместо «не только», правильную русскую речь и тоненький голосок. Он говорил медленно, с расстановкой и часто задумываясь» (цит. по: Литературное наследство. Т.103. Кн. 2. С. 656).
А вот стихи этого «старика», датированные 1885 годом, особенно известные благодаря романсу Чайковского :
Я тебе ничего не скажу,
И тебя не встревожу ничуть,
И о том, что я молча твержу,
Не решусь ни за что намекнуть.
Удивительно ли, что в 1891 г. , т.е.еще через шесть лет, Софья Андреевна запишет в своем дневнике:
«Был Фет с женой, читал стихи – все любовь и любовь... Ему 70 лет, но своей вечно живой и вечно поющей лирикой он всегда пробуждает во мне поэтические и несвоевременно молодые, сомнительные мысли и чувства».
