Затевая эту публичную полемику, мы с Вадимом Месяцем менее всего собирались в чем-либо разубеждать или переубеждать друг друга - такой спор мы могли бы вести и с глазу на глаз. Здесь же мы оба хотим по возможности отчетливо представить читателям свои - существенно разные - подходы к тому комплексу вопросов, которые Вадим разрабатывает в «Норумбеге». И поскольку мы с ним оба стихотворцы, то неудивительно, что для обоих вопрос о том, что есть и чем должна быть поэзия, имеет первейшее значение. А от этого вопроса уже тянется множество нитей - к антропологии, психологии, истории, языкознанию, религиозным верованиям - вплоть до социологии, политики и экономики.
Самое первое наше расхождение состоит вот в чем.
Если я правильно понимаю Вадима, то он хотел бы, чтобы поэзия была если не всей целостностью жизни, то, по крайней мере, ее важнейшей и действеннейшей частью. И чтобы поэзия повелевала самим течением жизни - не по прихоти поэта, а по некоему, едва ли не богоданному и лишь подслушанному поэтом-посредником слову.
Идеал такой слиянности поэзии и жизни Вадим видит в давних временах, условно говоря, «варварства».
(В том, что для наших далеких предков добывание огня и пищи, возведение жилищ и продолжение рода были сложными магическими ритуалами с непременной словесной, «поэтической» составляющей, в древнем синкретизме «материального» и «духовного» сомневаться, вроде бы, не приходится, и в своей книге Вадим приводит обширный свод научных данных, свидетельствующих о таком синкретизме).
Я вполне сочувственно и даже с восхищением отношусь к такому поэтическому порыву - тем более что у Вадима Месяца этот порыв выливается в прекрасные стихи, - но только как к порыву и только как к поэтическому.
Реальное «слипание» поэзии с жизнью мне представляется утопией. Как говорится - грубо, но верно, - фарш не прокрутишь обратно. Да и жизнь, скроенная по древним поэтическим канонам, меня мало прельщает - я человек миролюбивый.
Поэзия прошла долгий путь «эмансипации», обмирщения, далеко оторвалась от своих сакральных корней, и наше восприятие поэзии (и твое, Вадим, и твое), надо полагать, весьма отличается от того, каким оно было в древности.
Скажем, в тех же скальдических кённингах мы склонны видеть красивые и загадочные метафоры (об этом есть замечательное стихотворение у Леонида Мартынова), тогда как в действительности это были такие многоступенчатые поэтические загадки, далеко, в свою очередь, оторвавшиеся от первоначально ритуального значения
Конечно, обращаться к древним корням искусства поэзии, к особенностям бытования этого искусства в отдаленные и не очень отдаленные эпохи, равно как и копаться в этимологии, в первоначальных значениях слов - для стихотворца естественно и в высшей степени небесполезно, но…
Но вот Вадим, отвечая на мой «фехтовальный выпад», пишет:
«Какая разница, из каких предпосылок исходит «вполне «рациональная» симпатическая магия», если она действенна? Какая-нибудь бурятская колдунья и знать не знает, почему для сглаза надо сделать то-то и то-то, а для того, чтобы птицы по весне вернулись, - плеснуть вслед улетающей стае молока… Это опыт, традиция. Поэзия в действии, как я привык говорить последнее время. Прежде всего, это красиво. И на каком-то интуитивном уровне осмысленно. На мой взгляд - поэзия именно об этом».
Ну, хорошо. То, что лично я ни в какую магию не верю, - это, как сейчас говорят, моя проблема. И плеснуть вслед улетающей стае молока, чтобы птицы вернулись, - это действительно красиво, и по-своему осмысленно, и я тоже вижу в этом высокую поэзию.
Но мы-то с тобой знаем, что стаи перелетных птиц сотни тысяч лет кочуют одними и теми же маршрутами, и эти маршруты сложились задолго до появления человеческого рода.
Пушкин в примечаниях к своим «Подражаниям Корану», вот к этому четверостишию -
Земля недвижна; неба своды,
Творец, поддержаны тобой,
Да не падут на сушь и воды
И не подавят нас собой. -
пишет: «Плохая физика, но зато какая смелая поэзия!»
Все верно - поэзия допускает и даже предполагает сколь угодно «плохую физику», но я решительно против того, чтобы физика перекраивалась под «смелую поэзию». Под «физикой» я здесь подразумеваю, конечно, не только ту прекрасную науку, к которой нам с Вадимом посчастливилось прикоснуться (мы оба учились на физических факультетах, правда, в разных городах и в разное время), но и вообще реальную жизнь.
Вот тезис, которым Вадим открывает свои возражения на мои возражения.
«Переслегин предполагает, что в мире существуют четыре типа ментальностей, называя «варварский», «аристократический», «интеллигентский» и «буржуазный» модусы поведения. Короче говоря – два сравнительно древних и два современных менталитета, вынужденных мирно или не очень мирно сосуществовать в повседневности. Нас они интересуют только лишь по отношению к поэзии».
Ну, положим, Переслегин для меня не авторитет (я бы мог вообще сделать круглые глаза и спросить «а кто это?»), но дело не в этом. Переслегинская классификация просто никуда не годится. Хотя бы уже потому, что «варварство» - это родоплеменное общественное устройство, аристократия - правящее сословие, возникшее еще в недрах «варварства», существовавшее и эволюционировавшее в разных общественных формациях и утратившее свое значение в сравнительно недавнее время, буржуазия - класс, появившийся и эволюционировавший с развитием товарно-денежных отношений, а интеллигенцию вообще каждый трактует, как хочет. Был ли, к примеру, Аристотель интеллигентом? Почему бы и нет - разве что без очков и шляпы. И почему четыре типажа, а не десять? Если уж идти от сословий и классов, то где рабы и плебеи? Где пролетарии? Крестьяне? Ремесленники? Жречество и духовенство - или это уже интеллигенция? А может, типов всего два? По Библии. Авель и Каин. Пастух и земледелец. Или три - с Исавом-охотником.
Любая такого рода «классификация менталитетов» выстраивается, не всегда осознанно, под некую наперед заданную идею, и чем экзотичней идея, тем произвольней классификация.
Сам я не слишком озабочен классификациями, но если уж классифицировать, то естественней всего исходить из возрастной стадиальности. У человека есть детство, отрочество, юность, взрослость. У каждой из этих стадий - своя психология, своя ментальность. Многие (большинство?) до самой старости так и не выходят из отроческой, а то и детской ментальности, иные - взрослеют чрезвычайно рано.
Твой «варвар» - человек с ярко выраженным менталитетом тинэйджера. Здесь и жесткий поведенческий кодекс с разного рода ритуальными действиями, и подростковая обидчивость, и буйное воображение, и непомерное самомнение, и безрассудная смелость, и жестокость.
А то, что «фантастическая, масштабная, насыщенная образами и картинами, реальность жизни наших пращуров по богатству поступков и переживаний существенно превосходит нынешнюю постиндустриальную действительность», - так ведь и краткие годы нашего отрочества по насыщенности образами и картинами, по богатству поступков и переживаний превосходят размеренные десятилетия взрослой жизни.
К слову сказать, я поразился, когда увидел в Британском музее оружие викингов: рукоятка меча вместе с навершием полностью утонула бы в моей не очень широкой ладони. Оружие подростка. Может, и вправду в набеги ходила одна ребятня - пока отцы пахали… Конечно, и во времена «варваров» находились люди с более взрослым менталитетом, но, по-видимому, составляли незначительное меньшинство. По мере изменения уклада жизни «более взрослых» становилось все больше, но «настоящих взрослых» и в наше время не так уж много. Я не настаиваю на истинности этой схемы, но, по-моему, в качестве рабочей гипотезы она довольно реалистична.
Сюда же подверстывается широко распространенное мнение о «детскости» поэтов. Мы оба лично знакомы со множеством стихотворцев самого разного биологического возраста и могли бы привести немало примеров «детскости» и «подростковости» в их, да и наших собственных замашках. И еще: едва ли не каждый второй (неважно, мальчик или девочка) в детстве-отрочестве-юности перебаливает стихами, как корью. Да и читатели стихов - люди по преимуществу молодые. Неудивительно поэтому, что для почти любого поэта (и для меня, и для Вадима Месяца) седая древность, а вернее, зеленая юность человечества окутана романтически-притягательной дымкой. Рискну предположить, что чем больше в каком-либо народе стихотворцев, тем более юн (и, боюсь, опасен) этого народа менталитет - и поставлю здесь «смайлик».