С Александром Агеевым на «ты» мы перешли при весьма приснопамятных обстоятельствах. Я тогда работал сценаристом в программе «Куклы» и мне нечеловечески нужен был принтер. Опыта в покупке принтеров у меня не было никакого, в этом смысле я был невинен, как дитя. Опасаясь купить что-нибудь не то, я пришел в журнал «Знамя» - Саша тогда заведовал там отделом библиографии - и поделился своими опасениями с Агеевым.
- Вот вы, Саша, человек бывалый, к тому же литературный критик, - сказал я. – Наверняка можете отличить лазерный принтер от любого другого электрического феномена.
Агеев тут же вызвался мне помочь. Мы вышли из «Знамени» и пошли направо, до ближайшего магазина электроники. Специалист в этом вопросе из Агеева был такой же, как из меня и пошел он, конечно, из чистого товарищества. Принтер, тем не менее, мы все-таки купили, и он потом даже работал, чего уж я, признаться, совсем не ожидал.
На радостях, как говорится, под хороший русский принтер, мы и перешли на «ты». Потом, правда, вернулись к «вы». Потом неоднократно переходили туда и обратно, и всякий раз отношения наши от этого только улучшались.
А принтер этот и до сих стоит у меня в комнате. Иногда я смотрю на него, и вспоминаю Александра Леонидовича Агеева…
Но на прошлой неделе у меня появился и другой, более радостный повод вспомнить об Агееве. Издательство «Арт хаус медиа» выпустило книгу его статей «Конспект о кризисе» - составители Сергей Агеев и Юлия Рахаева. Презентация прошла в Овальном зале Библиотеки иностранной литературы, и была организована совместными усилиями ВГБИЛ, издательства «Арт хаус медиа» и, само собой, журнала «Знамя».
Надо сказать, что книга к читателю прошла довольно трудный путь, составителям пришлось проделать огромную работу – и не только по отбору и верификации текстов, но и по части выработки концепции. Часть текстов для книги была отобрана самим Агеевым еще при жизни. Нужно было, с одной стороны, не разрушить концепцию автора, с другой – понять, в каком направлении двигаться дальше.
И хотя тираж книги «Конспект о критике» составляет всего 650 экземпляров, по содержанию и значению своему она совершенно хрестоматийна. Ее можно брать как практическое пособие по литературной критике на искусствоведческих и филологических факультетах.
Вообще говоря, Агеев относится к тем людям, чье влияние на умы, скорее всего со временем будет не уменьшаться, а только расти. Весьма взыскательный и мало склонный к комплиментам Андрей Немзер пишет он нем следующее: «Агеев был самым ярким критиком своего (нашего) поколения… Он был критиком Божьей милостью…»
Оглядывая заполненный Овальный зал, я думал о том, что если бы презентации книги «Конспект о кризисе» не было, ее надо было бы выдумать. Где еще можно одновременно встретить такое количество таких разных людей, как Александр Архангельский, Андрей Дмитриев, Анатолий Курчаткин, Андрей Василевский, Павел Басинский, Анатолий Вишневский, Евгений Шкловский, Ольга Тимофеева, Юлия Рахаева и многих других? Разве что на футбольном матче – и то не всегда.
Вел вечер главный редактор журнала «Знамя» Сергей Чупринин – и вел, надо сказать, хорошо. Разговор, понятное дело, шел не только о книге и личности Александра Агеева. Естественным образом он свернул на тему литературы и литературной критики в общем. Тем более, что цвет этой самой литературной критики, не говоря уже о критикуемых ею писателях, почти в полном составе присутствовал в зале.
Чупринин, среди прочего, вспомнил, что нередко в последние годы Агеев задавался вопросом «Кому все это нужно?», имея в виду, в первую очередь, литературную критику. Агеев, и правда, был склонен к некоторому печальному скепсису. Что далеко ходить, в тех же самых «Зимних стансах в прозе» он пишет: «А лично, сокровенно, наедине с самим собой испытываешь – что же врать! – вот это самое: унизительную апатию, малодушную («пропади-оно-все-пропадом!») хандру».
Но, несмотря на это, как мне думается, вопрос «кому все это нужно?» - это все-таки настроение, а не реальная претензия. Конечно, если здраво рассуждать, используя «житейский ум» и «здоровую крестьянскую сметку», литературная критика никому не нужна. Зато какой-нибудь Абрамович не задается метафизическими вопросами. И когда он покупает очередную дорогущую яхту, он, видимо, полагает, что все население Земли только этого и ждет с нетерпением, и думает об этом ежечасно, и вообще жить без новой покупки Абрамовича не в состоянии. И уж конечно, через двадцать лет широкие народные массы не вспомнят, что писали Агеев, Немзер, Чупринин, Иванова и иже с ними, зато с душевным умилением и благодарностью будет вспоминать те славные времена, когда олигархи отсасывали в России всю нефть и покупали на нее себе многоэтажные дома, яхты и дрессированных девушек, в своем кругу ласково именуемых «свинюхами» и «жабами», а публично – «лохматым золотом».
Кому, в действительности, нужна литературная критика, если не говорить о литературе вообще, которая все-таки не относится к белковым организмам, которым три раза в день вынь да положь первое, второе и десерт? Литературная критика нужна в первую очередь читателю – чтобы ему понимать, что сейчас хорошо, а что – не очень. Чтобы не тратить время, которого не так много, и деньги, которых еще меньше, на всякую ерунду. Читатель находит себе критика, у которого с ним совпадают вкусы, и следует в его кильватере.
И еще больше литературная критика нужна писателю. Уже хотя бы потому, что для писателя хорошая критическая статья – источник вдохновения. Прочитал такую статью – и хочется писать, и писать хорошо. И отходят в сторону глупые сомнения, и снова понимаешь, чем истинные ценности отличаются от мнимых. При этом статья может быть вовсе не о тебе, и не обязательно хвалебная. Достаточно, чтобы она была хорошая.
Продолжая размышлять на заданную тему, Чупринин добавил, что современные условия так складываются, что критика должна вести себя смиренно. Не уверен, что многоопытный Сергей Иванович действительно так думает. Это была, конечно, чистая провокация, на которую тут же откликнулся Андрей Дмитриев… У него, как у писателя, была, само собой, совершенно другая позиция.
И я тут Андрея Дмитриева поддерживаю. Что значит – смиренно себя вести? По-моему, и так уже смиренно – дальше некуда. Неужели будем вежливо разъяснять каждому толстопузому дураку, что литература – это вовсе не то, что он себе думает? И это вместо того, чтобы взять и нормально, по-человечески, ткнуть ему пальцем в глаз, а потом добить ногами. Знай, сволочь, свое место, не зови писателями людей, которые и читать-то не научились как следует!
Но это я что-то расчувствовался, вечная писательская сентиментальность подвела, а давайте-ка лучше вернемся к делу. Есть, конечно, такие писатели, которым критика мешает. Ну, так ведь известно, что мешает плохому танцору. Среди прочих задач критики есть и такая – дать по носу всякой шелупони, чтобы понимала свой шесток. Можно сказать про писателя, что он плохую книжку написал, что он дрянь-человек. Можно даже сказать, что он плохой писатель. Однако при этом он все равно писателем останется. Но нельзя же называть писателями людей, которые таковыми не являются!
Сам же Чупринин как-то предложил любопытный термин для популярной новой литературы, которую непонятно куда отнести – к прозе она отношения не имеет, но и до кулинарных книг еще не дотягивает. Назвал он это все «литература мидл-класса». И все стало понятно. Такому мидл-литератору критик не нужен, ему вполне достаточно гонораров от изданий. А если он все-таки желает видеть себя в пантеоне русских писателей, так он просто дурак набитый и ищет неприятностей на свою мидл-голову. И одна из побочных задач критики – походя ему эти неприятности обеспечить.
Одним из самых ярких выступлений на презентации было выступление Андрея Немзера. Смысл его замечательной во всех отношениях речи состоял в том, понимаем ли мы, что такое представлял собой для русской литературы и русской критики безвременно ушедший Александр Агеев? Не знаю, все ли присутствующие это понимали так же отчетливо, как Немзер, но думаю, все почувствовали.
В своей статье «Дай оглянусь!» Агеев писал:
«Когда-то Павел Басинский написал про Немзера несправедливую статью под названием «Человек с ружьем». По прошествии десятка лет думаешь – а может, что-то такое сущностное в этом определении было, и совсем не негативное. Когда вокруг ни закона, ни порядка, должен же кто-то (и как тут без «ружья») встать и сказать, «что такое хорошо, а что такое плохо».
Агеев, среди прочего, отметил в Немзере то, что для него самого было очень важно и по-человечески близко – принципиальность.
Агеев, я думаю, был принципиальным человеком. Это, может быть, не так было заметно в быту: друзьям, я знаю, он многое прощал. Но был же и гамбургский счет, отнесенный, конечно, в первую очередь к литературе. И здесь необходимо было понимать, что такое хорошо, и что такое плохо. А поняв, сказать об этом.
Многие из выступавших на презентации – и Архангельский, и Василевский, и Басинский, и Эдельштейн, – говорили, что их взгляды и оценки во многом, если не во всем расходились с агеевскими. Но примиряло их всех то, как он эти взгляды высказывал.
И тут я вспомнил, что именно на чтении Агеева я вдруг поймал себя, что литературная критика – такое же, в сущности, занимательное чтение, как и литература. Занимательное в хорошем смысле этого слова, то есть увлекательное, содержательное, интересное. А иногда критика бывает еще интереснее литературы. В прозе, например, не принято высказываться напрямую, а критике – можно. Поэтому интересных мыслей у хорошего критика может быть гораздо больше, чем у хорошего прозаика.
Кто-то сказал, что Агеев производил впечатление довольно замкнутого человека, с ним было нелегко общаться. Да, поначалу это было непросто. Чтобы начать с ним общаться, нужен был досуг. Надо было сесть в кабинете и сидеть – час, другой, третий – сколько понадобится. Рано или поздно Агеев начинал говорить.
Впрочем, говорил он тоже чрезвычайно интересно – почти как Велимир Хлебников. По свидетельствам современников, когда Хлебников выходил читать свои стихи, он начинал с некоторым воодушевлением, однако быстро увядал, ему становилось скучно, он говорил: «Ну, и так далее», и сворачивал стихотворение, не дочитав.
Вот и Агеев примерно так же. Начинал фразу более-менее громко, а потом к середине голос становился все тише, и предложение иногда так и повисало, неоконченное… Но, однако, если тема его по-настоящему интересовала, он высказывался четко и определенно.
Но, впрочем, про личное лучше не вспоминать, потому что, чем больше вспоминаешь, тем больше все-таки накатывает тоска.
Леонид Зорин, которого нет нужды представлять, воспринял смерть Агеева, как личную трагедию и большое горе. Вот что он написал в 94-м номере «НЛО» за 2008 год:
«Узнал я, что Саши больше нет, и вдруг мне расхотелось писать. В последние годы, когда я трудился, мне помогала в работе мысль: когда я закончу, когда допишу, это прочтет Александр Леонидович».
Как у Бродского в «Холмах»: «Мы больше на холм не выйдем, в наших домах огни. Это не мы их не видим - нас не видят они». Может быть, это они нас не видят, и жалко нам не их – себя?
Тут самое время опять вспомнить Немзера. Он закончил свое выступление тем, что Агеев был самый настоящий обычный русский классик. Я, признаться, задумался.
«Обычный русский классик» - могу ли я так сказать про Агеева? Не знаю. Все-таки личные отношения застят глаза. Легко ли сказать, что был знаком с классиком, что он к тебе хорошо относился, что знал тебе цену? Наверное, трудно.
Но, я думаю, идейные друзья-противники Агеева - такие, как Немзер - лучше понимают, что он был такое, как критик и, как ни странно, что он был за человек. Потому что как человек Агеев в большей степени проявлялся в своих статьях, чем в личном общении. Отсюда восторженные отзывы о нем самых разных людей – и необязательно для этого было хорошо знать его лично.
Немзер, при всем взаимном уважении двух критиков, никогда не претендовал на то, чтобы называться другом Агеева. Они частенько придерживались разных взглядов на один и тот же предмет. Но они были коллегами по цеху и, глядя друг на друга с некоторой дистанции, возможно, видели больше, чем те, кто был рядом. Так давайте оставим последнее слово за Немзером и поверим ему на слово: Агеев был самый настоящий обычный русский классик.
