В этом году почему-то вместо осеннего обострения – осеннее отупение. Даже про нового мэра – возбуждения ноль, а должно бы. Так, протяжное: Семен Семеныч… в смысле Сергей Семеныч...! Выйдете из машины - чиновнику не положено, город опасен для жизни, но вдруг - посмотрите вокруг себя. Салон Бьюти Спа, Сити обувь, Маттино обувь, Плейхаус, Ля Гурмэ, Ля Маре, Дэдис Террас, Рив Гош, Иль де Ботэ. Город разговаривает по-английски-французски-итальянски кириллицей, поскольку был такой закон издан, чтоб всё русскими буквами. Потом закон расплылся, как нефтяное пятно в бурной реке, так что полно и латиницы: Costa Coffee, VIPmoda, Art-Garbage, Castle White, Ginza Project, Beauty Philosophy… Только не вздумайте запрещать «иностранщину». Это реальность: продаем «данное природой» (странное тавтологическое выражение: природа, данная природой) – покупаем сделанное человеком, сделанное там, где неколебимая собственность и уверенность в своих правах. Нет, не то что «улица корчится безъязыкая», изъясняющаяся на волапюке, есть Пушкинъ, но и он заемный: якобы старинный ресторан в старинном особняке, я там бывала с иностранными друзьями, уж не разочаровывала их, когда они ахали: «very beauty, русский 19 век, quelle beaute!».
Наш конек – остроумие, особенно по части Японы Мамы: Суши весла, Море суши, Япоша, – ну так мы в состоянии войны с Японией, не реальной, условной, но все равно IQ в напряжении. А вот и «IQ ваших волос». Что бы это значило? Мысли стекают по волосам? И потому (на что многие обратили внимание) подслушанные уличные разговоры состоят из одних междометий? «Ну-вообще-да ладно-и хрен с ним», - как-то так, все ясно без слов. Да, Москва перешла на телепатическое общение, но не из-за волос, которыми теперь занимаются стилисты - «не просто» парикмахеры, а из-за языка, из-за «стилистов», в том числе. Посреди улицы перетяжка: «Разбуди во мне аренду», сбоку - «Вкусные квартиры», магазин с подзаголовком «Одежда для господ», это которая больших размеров. Сразу образ перед глазами: толстый человек – господин, не шваль какая (тоже французское слово), как в советских плакатах про империалистов с сигарой во рту, тех господ всегда рисовали толстыми. Хотя в сегодняшней реальности наоборот: господа - худые, фитнес-спа-диета. Опять растяжка: «Гиппократ» не допустит «Суррогат» на свой завод». Это явно не к нам, прохожим-проезжим – тут свои разборки, кто надо, поймет. В этом суть: город уже все о себе сказал, всё понял, про снесенное и новодельное, про коррупцию и авторитетов, сменивших в языке авторитеты творческие и научные, про гигантские сувениры Церетели, и уже все равно, в сущности, будет Петр-не будет Петра - язык города выдохся, устал молотить впустую, повторять по десятому кругу, перестал набалтывать, нашептывать, напевать будущее. «Дорогая моя столица», со смыслом, сменившимся в Юрьмихалычевске с любовного на финансовый, теперь артикулируется раздвоением IQ, угнездившегося под орлами 19 века и звездами 20-го: «Москва – мировая столица» и «Не перенести ли нам столицу за Урал?». Донизу кремлевский червь сомнения не доползает, в Москве чувствуется некоторая душевная изношенность после перенапряжения нулевых: «гламурные суки» (термин) уже не рычат, а повизгивают, тренд-имиджи стало не к чему приложить, трудящиеся в поте лица изнемогли в беге наперегонки с ценами, из-под Москвы будто изъяли горелку. Лужков – пламень, и Москва горела систематически, часто планово, а этим летом «вышла из-под контроля», отравилась продуктами горения. Теперь место пламени займет лед: Москву накроет холодное дыхание крайнего севера, тундры, карликовых берез, в пандан нанотехнологиям. Сергей Семеныч… Холодный глаз aparatchik’ а (слово вошло во французский язык, как и nomenklatura), по-модернизационному – андроида. Разлюли-малину должен накрыть суровый стиль полярной ночи. «Элитные (квартиры, сумки, знакомства)», «презентации», «проекты», «эксперты» - на эту повсеместную крапиву московского языка, скорее всего, ляжет туманом или метелью паутина инновационно-медиализационного. Нынешнее отупение не только осеннее, оно московское.
Нулевые годы практически в том же виде давно описаны - Гоголем, Ильфом и Петровым, Булгаковым. Бесконечно вспоминали «пилите, Шура, пилите», «колабуховский дом», но что московская пламенеющая готика отторгала – так это достоевщину, которой было не меньше, но она вытеснялась на обочину сознания как некая провинциальность, скверный анекдот, а теперь, возможно, подаст голос.
