Гибель президентского самолета под Смоленском всколыхнула многих. Новая катынская трагедия тем более не могла оставить равнодушными тех, для кого Польша – страна друзей, учителей, страна их молодости и надежд. Публикуем эссе доктора биологических наук, профессора кафедры общей экологии биологического факультета МГУ Алексея Меркурьевича Гилярова.
Все эти дни не могу не думать о Польше. Эта страна мне столь близка, что подобрать точные слова для передачи моего к ней отношения (тем более сейчас, после второго катынского кошмара) оказывается крайне сложно. Они кажутся или недопустимо пафосными или недостаточно искренними. Польша была моей первой заграницей, и сразу – на полгода! В Польше 32 года тому назад я впервые увидел Европу. Конечно, то была окраина Европы, но окраина, не отделенная от центра (а что считать центром?) какими-либо культурными или цивилизационными барьерами (о природных и не говорю). Европейское начало в Польше ощущалось совершенно явственно.
Польский язык я учил методом полного погружения в его родную стихию. На биостанции в Миколайках засыпал и просыпался под польскую речь. Я полюбил этот язык, мягкий и нежный, с удивительно красивыми конструкциями, подходящий к поэзии ничуть не меньше, чем русский. В Польше я могу не только объясниться с любым прохожим (на такое я способен и в некоторых других странах), но что гораздо важнее – понимать всё, что говорится вокруг. Звуковое поле Польши для меня осмыслено: нечто услышанное случайно на улице или в магазине, воспринимается так, как будто сказано специально мне. И это ощущение свободного понимания того, что тебе вроде бы совсем не нужно, неожиданным образом оборачивается ощущением внутреннего комфорта.
В Польше я часто ходил в кино, на концерты, а иногда и в театр. Много раз бывал в костёлах: там всегда можно посидеть, отдохнуть от хождения по городу и просто подумать. Костёлы почти всё время открыты, они настроены к человеку доброжелательно. Помню, как попал и на грандиозную пасхальную службу, которую проводил в кафедральном соборе Варшавы кардинал Вышинский. Размеренная речь богослужения, потом звон колокольчика, общее опускание на колени и полнейшая тишина – пауза, предел напряженности семантического поля. Много лет спустя, услышав тишину в немой части симфонии Губайдулиной «Stimmen… Verstummen…», и опять испытав напряженность ожидания, не мог не вспомнить ту пасхальную службу в Варшаве.
Конечно, видел я не только города. На экспедиционной машине, напоминавшей наш «Газик» (впрочем, нынешнее поколение студентов уже вряд ли знает, что такое «газик»), мы проехали по Польше, в основном – по северо-восточной её части, тысячи километров. Никогда не видел я за несколько месяцев столько зайцев, косулей, аистов, лебедей, лысух, чомг и прочих мохнатых и пернатых. Как-то на просеку в окрестностях биостанции на Мазурах прямо передо мною выскочил большой кабан, а увидев меня, явно испугался и забавно выглядел, так как не мог, бедный, сразу развернуть свою тушу на 180 градусов…
И всё же главное в Польше для меня – люди и всё что с людьми связано. Мне необычайно повезло (это я только потом понял), что стажировка моя проходила именно на кафедре гидробиологии Варшавского университета. Кафедра располагалась на одном этаже в старом здании в самом центре Варшавы, на улице Новый Швят, где она переходит в другую улицу – Краковское Предместье. По сути это было нечто вроде большой квартиры, с кухней, помещением для практикума студентов и небольшими комнатками для сотрудников. Но дело, конечно, не в месте расположения, хотя и оно имеет значение. Куда более важным обстоятельством была царившая там атмосфера доброжелательности и понимания. На кафедре я встретил людей, которые оказались очень близкими мне по духу, по мировосприятию.
Моим научным руководителем («промотером») был Мачей Гливич, уже тогда стремившийся всеми силами вывести польскую гидробиологию на действительно мировой уровень, несмотря на сопротивление провинциалов, мнивших себя важными учёными (о, как похоже на Россию!). И на этом пути он сумел достичь очень многого. Через Мачека, вместе с молодыми его коллегами, вчерашними студентами, мы в какой-то, пускай и мизерной, мере приобщались к той когорте исследователей, которые определяли лицо тогдашней науки. В Москве мое знакомство с этим миром было сугубо книжным, теперь бы сказали – виртуальным, а здесь авторы классических работ вдруг воплотились в реальных живых людей.
Конечно, бесконечные наши разговоры на биостанции и во время длительных поездок по стране были отнюдь не только о науке, и я бы сказал, в основном, не о науке. Мы обсуждали всё на свете, и в значительной мере через эти разговоры постепенно раскрывалась передо мною настоящая Польша. Помимо Мачея Гливича в круг ближайшего общения входили Зигмунд Ольшевский и Иоанна Пиановска. Ныне пани Иоанна Пиановска – заведующая кафедрой гидробиологии и даже декан биологического факультета Варшавского университета. А тогда она только защитила свой диплом (событие, которые мы, конечно, отмечали) и была для нас просто Иоашькой. Помню, как на биостанцию в Миколайках к нам в какой-то день привозили подряд небольшие группы студентов младших курсов и для каждой группы надо было устроить небольшую экскурсию на озеро, показать как ловят планктон, как определяют прозрачность и рассказать что-то про озёрную экосистему. Моё участие сводилось к работе моториста (а Мачей Гливич работал шофёром). Я должен был на большой лодке запустить мотор (о, далеко не всегда это удавалось с первого раза), отвезти очередную группу на середину озера, там мотор заглушить, бросить якорь и ждать пока Иоанна не расскажет как устроена пелагиаль озера, почему вода «цветёт», ну и всякое другое, о чём говорят студентам первокурсникам на гидробиологической экскурсии. А пока она читала студентам своего рода маленькую лекцию, я, развалившись на корме, грелся на солнышке и наслаждался (другого и не скажешь) музыкой польской речи. У Иоанны была очень правильная интеллигентная речь, и я невольно думал о том, как же красиво может звучать на этом языке даже изложение элементарных сведений из общей гидробиологии.
Нет ничего удивительного в том, что потом, во времена «военного положения», когда все боялись, что СССР вот-вот введёт в Польшу войска (слава богу, не ввели – «помогло» что застряли в Афганистане), все мои польские друзья оказались тесно связанными с «Солидарностью». На кафедре гидробиологии (которая, напомню, находилась тогда в самом центре Варшавы) был настоящий склад запрещенной литературы. И об этом конечно знал, но закрывал на это глаза заведовавший тогда кафедрой Мачей Гливич.
В сентябре прошлого года, после очень длительного перерыва, я снова попал в Польшу. Увы, только на три дня, и это, считая день приезда и день отъезда, а также путь на машине от Варшавы до Лодзи и обратно. Но в день приезда в Варшаву в моём распоряжении всё же было несколько свободных часов. И я, конечно, не мог оставаться в гостинице. Пошёл сначала в находившийся неподалёку Лазенковский парк, потом пройдя мимо замечательного памятника Шопену, вышел на улицу (кажется, она называется Аллеи Уяздовски), сел в автобус, который поразил меня чистотой стёкол, и доехал до начала улицы Новый Швят, по которой когда-то каждый день ходил на кафедру. Прошёл весь Новый Швят и Краковское Предместье, дошёл до Замковой площади, заглянул в Старо Място – самую старую часть города, полностью разрушенную во время войны, но любовно восстановленную сразу по её окончании. Невольно все время сравнивал с тем, что оставалось в памяти, с тем, что было 32 года тому назад. Город, безусловно, изменился – он стал очень чистым, опрятным и ухоженным. По Новому Швяту теперь нет проезда для личного транспорта – только автобусы и такси. Не видно столь раздражающей нас в Москве рекламы. Наверное, где-то она есть, и может быть не менее раздражающая, но в центре её нет. Нет джипов, нет и нуворишей, кичащихся своей «крутизной». Люди одеты со вкусом – это относится и к женщинам, и к мужчинам, и к молодым, и к старым. Люди вообще выглядят очень достойно. И не только люди! Достойно выглядит сам город! Именно эти слова, «достойно» и «достоинство», чаще всего приходят на ум, когда я пытаюсь описать свои впечатления о последней поездке в Варшаву.
И размышляя об этом, я вдруг понял, что ДОСТОИНСТВО – и есть ключевое слово для понимания сути «polskośći» («польскости»). Польша – страна, где люди жили и живут с чувством собственного достоинства. Это достоинство не есть высокомерие, снисходительность, тем более – презрение к окружающим. Всё наоборот – ощущение собственного достоинства неотделимо от признания права на такое же ощущение и других людей. Еще тогда, более тридцати лет тому назад, меня приятно поразило в Польше отношение к простым людям: к слесарю на биостанции, к уборщице на кафедре, к дворнику во дворе. И одновременно я обратил внимание на то, как держат себя эти «простые люди». В этих отношениях людей разных социальных групп, разных слоёв, не было места ни барству, ни холопству. Каким же это было контрастом к тому, что я, к сожалению, видел и вижу у нас, в России, в «стране рабов, стране господ».
Когда я писал этот текст, в Кракове происходила траурная процедура прощания с президентом Польши Лехом Качиньским и его супругой, погибшими в нелепой авиакатастрофе вместе со многими другими видными деятелями польского государства. Жертвы этой катастрофы – по сути есть последние жертвы сталинского режима, продолжающейся Катыни…
Да будет пухом им земля! А Польша, я верю в это, выйдет и из этой тяжелой ситуации с чувством достоинства.
