Ярость затемняет ясность. Ясность слога, ясность ума. Фонтан гнева выбрасывает наружу не только поток грязных слов, но и обрывки мозговой ткани. В этом смысле ярость вполне самоубийственна, она дырявит твой собственный череп не хуже пули. Или – топора.
Простите мне дешевый каламбур. Он адресован тому, кто склонял мою фамилию и так, и эдак. Ну, что же, каждому родовой знак. Мне – от первого класса средней школы – «У Херсонского хер спереди, а у Райхера – сзади!»
Миша Райхер мог возмутиться – дразнилка содержала в себе грубое искажение реальности, клевету. Мне возражать не приходилось…
Думал ли я, что именно этот школьный каламбур после долгого, долгого перерыва – вновь воскреснет – в пошлых эпиграммах моих недоброжелателей и даже войдет в критическую статью, посвященную литературным итогам года!
И вот теперь мы равны. Один из критиков даже вынес и хер, и топор в заголовок своего поста в ЖЖ.
Итак, я все же решил откликнуться на злопакостный памфлет Виктора Топорова, посвященный вытаптыванию моего поэтического творчества, моей национальности, моей веры, моей семьи – даже котик попался под его горячую ногу. Этот отклик порожден преимущественно радостным хором адептов Виктора: Во как вмазал! Молодец! Так и надо этому Жмеринскому-Бердичевскому! Пусть не учит нас с улицы имени Кобылянской! Так публика должна была бы встретить мастерски забитый гол. В данном же случае – это удар по ноге, нарушение правил, за которое показывают красную карточку.
Скажете, желтую – для начала. Но в желтом цвете есть намек на желтую прессу, желтый билет, желтый дом. Нет, я далек от подобных намеков.
Красная карточка. Критик Топоров – пожалте с поля – вон! Вы играете нечестно, с грубым нарушением правил. Ваша тактика, с которой вы обрушивались на Владимира Гандельсмана, Валерия Черешню, Олега Юрьева, не выдерживает никакой критики, даже Вашей собственной.
То, что Топоров написал обо мне, – не имеет отношения ни к моим стихам, ни к моим родственникам, ни к моему коту. Это имеет отношение к его собственному разуму, помраченному невесть откуда взявшейся яростью. Истоки этой ярости можно понять, если вспомнить, что она имеет относительно устойчивый объект – поэты, пишущие на русском языке, евреи по крови, желательно, живущие за пределами России. Еврей, ненавидящий собственную национальную идентичность, – печальный и не очень симпатичный персонаж. Известная работа об «идентификации с агрессором», опубликованная в пятидесятые годы в США, написана как раз на материале «евреев, ненавидящих еврейство».
Теперь – вот за что Топорову красная карточка.
1. Топоров сделал объектом критики материалы моего авторского блога, нигде не опубликованные. Он, должно быть, прекрасно понимает, что это – явное злоупотребление, тем более что «великий и ужасный» прокрался в мой блог анонимно, не зарегистрировавшись и не вступив со мной в контакт. А между тем, на использование неопубликованных материалов желательно получить разрешение автора. Удивляюсь, почему Топоров не зашел, скажем, в Журнальный Зал, где есть немало материалов для критического разбора, или не взял в руки какую-либо из моих книг. А впрочем, чему удивляться? В книгах и журналах тексты отредактированы, подобраны. И про моего котика там не прочтешь… Из этого маленького грабежа вытекают и последующие нарушения правил шулерского толка.
2. Кто сказал Топорову, что выкладывание материалов в блоге и время их написания совпадают? Так бывает далеко не всегда. Естествословом (физиологом, бестиарием) я заинтересовался много лет назад. Первые стихи этого цикла вот уже полтора года как размещены на сайте «Полутона». Интенсивная публикация этих текстов совпала с подбором адекватных иллюстраций из средневековых рукописей. Да, как Топорову могло даже в помраченную гневом голову прийти, что такой работе не предшествовал длительный период подготовки? Ведь я имел дело с английскими и даже латинскими текстами.
Кстати, какой там Блейк или Киплинг? И не ночевали они здесь – речь идет именно о средневековых текстах. Все это я подробно рассказал в предисловии к этой небольшой книжке, но Топорову-то – зачем читать? Он все и так знает, потому что ненавидит. Но знание, продиктованное ненавистью, есть ложь.
Почему из всего многообразия зверей реальных, полуреальных и вымышленных, Топоров выбрал образ бородатого похотливого козла? Почему его так смущает его напряженный член? В латинских текстах вещи назывались своими именами, без смущения. Пенис – он пенис и есть. Впрочем, это был выбор Топорова. Будем его уважать.
Теперь о технике топоровского литературоведческого анализа. В качестве главного объекта для Ваших упражнений этот блестящий критик выбрал небольшое и не слишком характерное для меня стихотворение.
У меня нет выхода, я вынужден привести его здесь, но вот поместить здесь разбор – нет моих сил. Изложу его своими словами. Кто интересуется деталями топоровской мысли, заглянет в «Часкор».
Масличко,
масличко, ах азохн вей!
Не было бы масличка — не жил бы еврей.
По 200 грамм в одни руки.
Курочка,
курочка, ах азохн вей!
Не было бы курочки — не жил бы еврей.
По одному цыплёнку в одни руки.
Это маме моей
— в одни руки,
а тёте Бране — в одну руку,
у тёти Браны — одна рука,
вторую потеряла сразу после войны.
Странные они
люди — всё у них не слава богу,
все теряют руку на войне,
а она — сразу после войны,
всё не как у людей,
всё не как у людей.
В результате фантастического препарирования этого, довольно бесхитростного текста, Топоров вытащил, как шулер из рукава, фигуры двух прожорливых евреек, готовых скупить все вкусненькое, оставив голодными других людей. Он назвал это стихотворение копией со стихотворения Бориса Слуцкого. И одновременно – спекуляцией… на Холокосте. И в заключение заявил, что стихотворение – антисемитское, добавив:
И это не я так проинтерпретировал — так написал сам Херсонский!
Нет, это Топоров проинтерпретировал. Я написал другое.
Во-первых, для того чтобы спекулировать на Холокосте, нужно хоть раз его в стихотворении упомянуть. А Холокост здесь если и есть, то далеко за кадром.
А в кадре типичная очередь середины пятидесятых годов. Не только Холокост, но и голод 1947 года давно позади. Но времена – не сахар. По сколько в одни руки давать, и как очередь выстоять – известное дело. И не всех курочек скупить и слопать, а хоть бы одна синяя осталась, пока очередь подойдет.
Действительно, как быть с выражением «в одни руки», если покупательница – однорукая. Грустный каламбур.
Я прочертил пунктир. Читатель может представить себе остальное – отвратительный быт того времени, нищенское и полунищенское существование.
Но кто бы придумал нарисовать за этим кратким стихотворением такую ужасающую картину прожорливых еврейских семейств, выхватывающих последнее изо рта голодных? Две женщины дисциплинированно стоят в очереди, не лезут вперед. Будет нужно – станут в очередь второй раз, как героиня «Ракового корпуса».
Но вот чего я не прощу «критику». Героини этого стихотворения – две реальные женщины, которых уже нет на свете. Одна из них – моя мать. И этим все сказано. Глумление над памятью женщины, всю жизнь проработавшей детским врачом, пережившей тяжелейшие годы, над памятью матери поэта, даже если стихи его плохи?
Да, далеко заводит Топорова мрачная юдофобская фантазия…. Дальше некуда.
Теперь о тете Бране.
Бронислава Лернер – героиня французского и бельгийского сопротивления, награждена медалью за мужество. Кличка «Пти Мари» – маленькая Мари. Была связной в партизанском отряде, но главная ее заслуга – спасение еврейских детей – она переправляла их из Франции в Бельгию, где их укрывали в католическом монастыре.
В СССР приехала сразу после войны, совершенно не зная русского языка – она хотела помочь социалистической стране, совершенно не представляя, куда она едет…
В те годы подобных энтузиастов было немало. Руку потеряла в 1947 году, защемило дверью вагона при посадке (о эти посадки в поезд в 1947 году!), открытый перелом, гангрена, антибиотиков в госпитале нет, в итоге – высокая ампутация… Вышла замуж в 1956 году за Якова Лернера, только что освободившегося из сталинских лагерей (Колыма), и прожила с ним всю жизнь. Преподавала французский язык. Почти все родственники Якова погибли в Холокосте.
Так что далеко за пределами этого стихотворения Холокост все же присутствует.
Должен ли я продолжать кропотливое следование за неряшливой мыслью Топорова? Должен ли прямо положить рядом два текста – Слуцкого и мой – и показать, что нет между ними ничего общего?
Должен ли я ловить его на каждой лжи и подтасовке? Объяснять, что стихи цикла «Декалог» имеют к заповедям приблизительно то же отношение, что и «Декалог» Кислевского?
Думаю, Топоров знает это и сам. Не мальчик, и человек образованный. Он знает, что делает, он в своем уме – нечистом уме.
Чтобы я мог посоветовать этому человеку? Отключайте ненависть от своего головного мозга. Это способствует прояснению разума и продлению жизни.
И, как говорят в народе, – идите с миром. Но побыстрее – Вам показали красную карточку.
