Ключевым вопросом взаимодействия науки (как сферы производства знаний) с индустрией (сферой производства товаров) является вопрос, что же собственно производит наука? Этот кажущийся простым вопрос на самом деле является первопричиной наличия или отсутствия финансовых и иных потоков, которые возникают во взаимодействии науки, индустрий и потребительских рынков, а также государств как организаторов этого взаимодействия.
С точки зрения науки «продуктом» является само знание, воплощенное в виде описанных и документированных законов, эффектов, взаимосвязей, теорий и моделей. Все это – абстракции, практическое воплощение которых требует материальных свидетельств в виде документированных измерений, фото-видео и иных запечатленных в материальной форме свидетельств, текстов, иных объектов. Таким образом, полный цикл производства научной продукции может быть описан как [обнаружение закона/явления] - [подтверждение методики выявления/наблюдения] - [верификация/получение независимых свидетельств] - [документирование и описание]. Ни один из этапов данного цикла не направлен на то, чтобы продукт получил выход вне научного сообщества и было спрогнозировано его воздействие на внешние сообщества.
Задачей индустрии является удовлетворение человеческих потребностей (в том числе и порожденных прогрессом или даже искусственно созданных самой индустрией). В этом смысле инновации (и привлечение науки к производству) являются не следствием развитии науки, как это ошибочно считается, а следствием развития индустрии, которая становится способной не столько внедрять, сколько стимулировать науку для ответа на актуальные вопросы создания рынков. В этом смысле «индустриальная наука» (наука внутри индустриальных комплексов) устроена совершенно иначе: цикл выглядит следующим образом [осознание производственной или рыночной потребности] - [формулировка заказа на новый продукт/эффект/метод производства] - [поиск научных явлений, применение которых отвечает условиям поставленной задачи] - [апробация/оценка применимости различных решений] - [опытное производство] - [товар].
Очевидно, что различие «индустриальной науки» (научного компонента в промышленности) и «чистой науки» принципиально, в то время как различие «фундаментальной» и «прикладной» науки крайне условно, т.к. данное разделение не описывает принципиальное различие производимого в процессе продукта. В СССР «индустриальная наука» была более известна под термином «отраслевая наука», что находило воплощение в сети научных учреждений, решавших не научные, а отраслевые задачи в рамках промышленных комплексов.
В мире данная сфера научной деятельности воплощена в серию различных форм (институтов): корпоративные исследовательские научные центры и сети, системы фондов, финансирующих научные разработки в интересующих отраслях (в меньшей степени), отдельные и сетевые инновационные компании/лаборатории, ориентированные на отрасли и взаимодействующие с ними. Последняя форма примечательна тем, что планирует исследования и практический результат самостоятельно и предлагает к покупке конкретные продукты (в виде продажи лицензий или слияния с крупными корпорациями на этапе получения результата, годного к внедрению в производство).
Данная картина недостаточно изучена и осознана в России, традиционно устройство западной науки понимается как взаимодействие университетов, технопарков (интегрированных инфраструктур) и венчурных и посевных фондов. Именно развитию этих форм уделяется наибольшее внимание, однако их продукт-ориентированность представляется значительно более низкой, нежели форм, описанных выше.
Анализируя историю развития и совершенствования форм науки, легко заметить, что технопарки и венчурные фонды - относительно новые формы организации взаимодействия науки и производств, в то время как частные инновационные компании/лаборатории и корпоративные центры имеют глубокую историю. Достаточно вспомнить, что крупнейшие индустриальные корпорации зачастую возникали вокруг инновационных групп (изобретателей), от Эдисона до Билла Гейтса и т.п., и корпоративная наука становилась ключевым подразделением таких компаний, значительно превышавшим по мощности практические лаборатории университетов (особенно в военно-технической сфере). Обращение к внекорпоративным инфраструктурам происходило вынужденно, в ситуации, когда требовалось скорейшее решение практической задачи при уже готовых фундаментальных разработках. Как яркий пример «некорпоративного» прорыва можно привести Манхеттенский проект, а также опыт создания военно-космической индустрии в СССР (искусственно созданные научные коллективы возникали до оформления собственно индустриальных комплексов).
Говоря о ведущей роли технопарков и венчурного финансирования, приводят канонический пример Силиконовой Долины (Silicon Valley). Однако в данном случае мы имеем весьма специфическую картину. Во-первых, становление инновационного комплекса при Стенфордском университете (формирование Стенфордского индустриального парка) проходило благодаря привлечению корпоративных исследовательских центров (и офисов) высокотехнологичных площадок на инфраструктурно удобную и выгодную по многим причинам площадку. Во-вторых, история первых самостоятельных компаний SV отражает выделение в независимые инновационные компании исследователей и разработчиков из корпоративной науки. Собственно научный центр (университет) был поставщиком кадров, инфраструктуры, но содержание и финансирование исследований и разработок находилось в ведении бизнес-сектора. Немаловажным фактором, позволявшим малым компаниям конкурировать с гигантами, было то, что развитие IT индустрии шло опережающими темпами, и становление компаний часто происходило на фоне продвигаемой ими технологии (а продукция гигантов теряла привлекательность раньше, чем выходила на окупаемость). Это обуславливало выгодность привлечения внешнего разработчика на стадии практической готовности продукта, позволяя им конкурировать с корпоративными исследовательскими центрами. Думается, что данная ситуация была уникальна, и созданные для ее обеспечения финансовые и иные инфраструктуры – не столь универсальны. Также следует подчеркнуть, что расцвет венчурного инвестирования начался тогда, когда феномен Силиконовой Долины уже состоялся, и возникла «финансовая подушка» избыточного капитала, что является уникальной и невоспроизводимой в иных условиях ситуацией.
Ставка на «венчурный» сценарий и полное забвение классического индустриального подхода к развитию науки и инноваций – главная ошибка, допущенная стратегами развития науки в России.
Надо признать, что подавляющая часть российских компаний мало заинтересована в прямом получении научного знания (пусть даже в самом прикладном значении). Ведущей причиной здесь является традиционная неглубина горизонта планирования деятельности компаний, а также то обстоятельство, что конкуренция и получение прибыли обуславливается в значительно большей степени близостью к системе распределения финансовых ресурсов, нежели «инновационностью продукта». Отсутствие системных предпосылок к стимулированию создания новых продуктов ведет к тому, что российским компаниям значительно выгоднее внедрять или копировать то, что изобретено за рубежом. Расчет же на то, что бизнес станет внедрять самостоятельные разработки ученых, – неверен. Почему?
Во-первых, в России существенно слабее сегмент ученых, мыслящих категориями рыночных продуктов как результата научной деятельности, и в силу этого производимый им классический «научный» продукт не может быть востребован индустрией. Потребителем такого продукта является в классической модели менеджер R&D подразделения корпораций, однако такие фигуры в российском сегменте бизнеса практически отсутствуют. Именно это ведет к тому, что идет массированная утечка не столько «мозгов», сколько научных продуктов (знаний) и производящих их ученых. Утечка как в физическом смысле, так и в смысле перехода прав на продукт, полученный в результате исследований грантодателю или «старшему научному партнеру» в лице западной научной структуры.
Во-вторых, продукто-ориентированный ученый не видит в российской индустрии адекватных партнеров как в части стоимости финансовых и иных ресурсов, так и в части справедливого распределения прибыли. Потому результаты разработок, воплощенные в малосерийные производства, как правило, производятся в полутеневом ремесленном виде и распространяются на локальных рынках.
В-третьих, российский бизнес, внедряющий западные модели и методы управления, не владеет навыками доступа и использования научного продукта, произведенного в России, и ему выгоднее закупать такой продукт (инновации) за рубежом. Это ведет к тому, что российская промышленность идет по индийскому и китайскому сценарию, основанному на копировании и повторении, однако в отличие от упомянутых стран, не ставит задачей создание собственного научного продукта как перспективы, и фактически отстает от этих стран в плане общей промышленной архитектуры на 10-20 лет.
Таким образом, системный тупик российской промышленности состоит в том, что индустрии не способны воспринимать научный продукт, государство стимулирует развитие своеобразного, но нетипичного для общего процесса развития промышленности инструмента, а научное сообщество не развивает самостоятельных институтов трансферта от научного продукта индустриям.
При этом на примере, скажем, фармацевтики можно продемонстрировать, что российские ученые способны создавать уникальный продукт и выстраивать вокруг него производства. Однако данные проекты, как правило, не способны адекватно конкурировать с мировыми гигантами не столько по причине качества продукта (зачастую он имеет революционные свойства), сколько потому, что современная индустрия - не столько завод, сколько маркетинг и продвижение, а такими инструментами российские ученые и инноваторы не владеют совершенно.
Как следствие, государству необходимо применение совершенно иных методов стимулирования взаимодействия науки и индустрий. Это, прежде всего, взятие на себя роли индустриеобразующего фактора, выстраивающего вокруг перспективных технологий научно-практические коллективы, которые впоследствии становятся фундаментом новых индустрий. Те корпорации, которые хотят войти в этот комплекс самостоятельно, без руководства сверху, сделать это не способны по множеству причин (в том числе из-за необходимости коррекции рыночных практик или финансовых потоков, выделяемых на закупки тех или иных изделий и т.д. и т.п.). Именно такой путь избирают зарубежные страны, создавая научные комплексы и направления «с нуля», а не финансируя центры производства знаний в расчете, что индустрии сами купят и внедрят их продукты. Современными инструментами такой организации могут стать отраслевые СРО, которые становятся аккумуляторами отраслевого бюджета на инновации, а также создание инфраструктурно-сфокусированных научных площадок. Под последними автор понимает научные центры, выстроенные не вокруг научного коллектива, а вокруг задачи - с менеджментом, ориентированным на производство продукта и коммуникации с заказчиками, и научным коллективом, подобранным на конкурсной основе по факту наличия высоких результатов в производстве чисто научного продукта.
Эти новые формы нуждаются в институализации, апробации и внедрении. Но для начала необходимо фиксировать полную безрезультатность как надежды на академическо-центрированную организацию прикладной науки (при которой производство индустриально востребованного продукта ставится задачей научному сообществу в лице академии, финансируется весь цикл от чистой науки до инноваций), так и на венчурную модель, в которой поддержка ученых осуществляется частными финансовыми игроками. Ни та, ни другая форма никогда не являлись основными ни в советской, ни в западной системе интеграции науки в государственные и рыночные процессы, являлись частными случаями, и не способны решать актуальные задачи развития.
