«Я же их закопал! Веришь, прямо здесь закопал? Вот она, яма… Но я же землей засыпал. Деревянный крест сам сделал. Я хотел, чтобы хоть немного по-человечески…» — Володя снимает очки, протирает полой куртки толстые стекла, снова пристраивает их на нос и пристально смотрит в землю.
Здесь, в селе Ачабети, всего в нескольких километрах от Цхинвали, осетинский таксист Володя похоронил своего давнего друга, Отара Човелидзе, вместе с женой. У Отара был большой дом, яблоневый сад, виноградник. Теперь на том месте покрытые копотью камни, перекореженная огнем утварь, посеченные деревья и разрытая могила. Володя подбирает с земли чудом уцелевший глиняный кувшин, беспомощно вертит в руках: «Сколько здесь было выпито… Какой делали стол… Отар любил погулять.»
Ачабети — одно из сел северного грузинского анклава Диди Льяхви (по-русски — Большая Лиахва), который тянется вдоль трассы Траскама от райцентра Джава на севере до самой осетинской столицы. Анклав процветал под тбилисской администрацией — рестораны, банк, современный торговый центр, богатые дома. В августе вместе с российскими силами туда вошли осетинские ополченцы. И мародеры. Они грабили и жгли села. Уже к 11 августа весь «северный анклав» Диди Льяхви пылал. К сентябрю не осталось практически ни одно целого дома. Сейчас — конец ноября. От жуткой, противоестественной тишины мертвых деревень звенит в ушах.
Война началась в ночь с 7 на 8 августа. В Цхинвале Володя с соседями прятался в подвале от оглушающего обстрела. Три дня растянулись в вечность. Когда все закончилось, он подумал об Отаре. Понадеялся, что тот успел уйти в Грузию. Ведь оставаться в Ачабети было самоубийством. Хотя стариков, наверное, не убивали… А впрочем, кто его знает. Да и Отар, хоть и немолодой, но мужик еще крепкий, здоровый…
13 августа Володя решил, — чем нервы себе трепать, съездить и проверить. И просочился в Ачабети сквозь военных и ополченцев, — настоящий таксист проберется куда угодно. Дом Отара в глубине села пока был цел, хотя кругом все уже пылало. Володя зашел в пустой двор, на всякий случай позвал друга по имени…
Отар вышел ему навстречу. У Володи в глазах помутилось: «Что ты здесь делаешь? Рехнулся? Не видишь, что вокруг происходит? Хватай жену, и быстро ко мне в машину! Я вас потихоньку вывезу прямо к границе, потайными тропами. Только быстро, ведь в любой момент…»
Отар отказался наотрез. Куда он поедет из своего дома? А земля? А урожай?
Володя уговаривал, орал, матерился… Бесполезно. Отар стоял на своем. Вся жизнь здесь прошла, и что ж теперь — в беженцы податься на старости лет? И вообще, никто их с женой не тронет. Кому старики нужны? Оружия в доме нет, и ко всей этой заварухе не имеют они никакого отношения… Кстати, у обоих — российское гражданство. И уж если кто придет, — он, Отар, покажет свой российский паспорт и все обойдется...
Время шло. Володя нервничал. Совсем рядом бродили осетинские ополченцы, и ему самому в грузинском дворе находиться было небезопасно. Отар стал упрашивать забрать ковры и еще какие-то ценности — припрятать от мародеров. На этом месте Володя совсем озверел, и, последними словами ругая придурка, который не о своей жизни, а о коврах думает, отправился восвояси.
А с другой стороны, — что ж делать, если друг сошел с ума? Не оставлять же его подыхать.
Еще через три дня Володя вернулся в Ачабети. На подходе он увидел, что дом Отара сожгли. Цепляясь за последнюю надежду — может, старый упрямец все-таки успел уйти! — вошел во двор... Отар с женой лежали на пожухшей от пожара траве. Оба были расстреляны.
Володя говорит в сторону, будто оправдываясь: «Мне тогда так нехорошо стало, что я просто убежал. Смотреть на них не мог. А потом подумал, — нельзя же так, чтоб они как собаки… Вернулся на следующий день. Вырыл вот яму, закопал их, крест поставил. Страшно было, на самом деле. Все оглядывался, — думал, увидят, как я грузин хороню, самого пристрелят на месте. Но сделал, честное слово… Зачем раскопали? Кто их забрал? Куда дели?»
В ответ на расплывчатые объяснения, что-де в районе работала прокуратура, трупы забирали, могилы во дворах раскапывали, тела грузин выдавали в Грузию родственникам, Володя ошеломленно кивает. Да, нужно связаться с сыном Отара в Гори. Может быть, он уже перезахоронил родителей. Может быть…
Мы идем назад к дороге мимо почерневших остовов домов. Замыленный пепелищем глаз цепляется за редкие признаки того, что совсем недавно было жизнью. Гроздь перезрелого винограда, закопченная кофеварка, золотистое яблоко на ветке… В чьей-то летней кухне на уцелевшем деревянном столе остались застывшие во времени сковородка, доска для резки хлеба, горка проросшей картошки. Невозможно удержаться и не сорвать с розового куста последний бархатистый цветок. Стряхивая с лепестков серебристые капельки дождя, думаешь, что нужно засушить на память. На память о том, что здесь когда-то было, но чего ты сам никогда не видел.
См. также:
- Варвара Пахоменко. Серые зоны кавказской войны
- Дональд Рейфилд. Грузия и Россия: последствия
- Татьяна Локшина. Месяц после войны
- Татьяна Локшина. «Апокалипсис»?
- Александр Черкасов. Человеческий масштаб трагедии
- Фоторепортаж "Грузинские села южной Осетии"
- Фоторепортаж "Мирный Цхинвали"
