Выбирая для себя одежду, человек руководствуется не только соображениями удобства и функциональности, но также стремится подбирать вещи в соответствии со своим социальным статусом, вкусовыми предпочтениями и особенностями мировозренческой позиции. Все эти ключевые понятия с легкостью могут быть использованы и при разговоре об эротическом костюме, которому посвящена статья прозаика, поэта и эссеиста Линор Горалик. Автор подробно останавливается на вопросах бытования эротического костюма, его прагматики и структуры, коммуникативной и социальной функции, места в формировании идентичности человека, а также актуальной сегодня проблеме стирания границ между костюмом эротическим и повседневным. Статья опубликована в журнале "Теория моды" (2008. Вып. 6).
При входе в клуб вам выдадут полотенца,
простыни, тапочки. Переодеться сразу
обязаны все посетители клуба. Красивое белье
на дамах — приветствуется.
Выдержка из правил свинг-клуба «X+X»
Man, I feel like a woman.
Слоган из рекламы нижнего белья LoveKylie
Несколько формальный оговорок
Босая, нежная до прозрачности Кейт Мосс вполоборота героиновыми глазами смотрит на зрителя, а зритель смотрит на остро торчащий сосок ее правой грудки, на длинные («обезьяньи», сказал бы Гумберт Г.) пальцы ног, на припухшие губы и совсем не смотрит на болтающиеся у Кейт на бедрах джинсы от CK. Перенос срабатывает, как срабатывал с самого начала восьмидесятых годов, когда на волне зарождающегося порношика марка отказалась от типичных приемов рекламы джинсов: ковбои, лошади, тяжеловесные люди, занятые тяжелой работой, — и стала строить свои принты на несколько однообразном, но магическом, как оказалось, приеме: джинсы на голое тело и разнополые модели, утомленные только что завершившимся эротическим сеансом. Примерно через пару лет после запуска серии рекламных кампаний CК Jeans стриптизерши стали выходить на подиум в джинсах и снимать их последними. Джинсы превратились в эротический костюм.
Вопросы формального определения предмета, о котором пойдет речь ниже, стали для автора самой неприятной частью работы над статьей. Почти любой собеседник, с которым обсуждалась начатая работа, немедленно требовал строго определиться с тем, что именно мы, в целях плодотворного ведения разговора, будем считать «современным эротическим костюмом». В результате полугода мучительных попыток составить ряд сколько-нибудь успешных сложносочиненных предложений по данному поводу автор пришел к решению сделать данный вопрос (а не ответ на него) одним из основных предметов обсуждения в этой статье. И конечно, все высказывания, сделанные автором ниже, относятся к условно-обобщенной и широко понимаемой «западной» культуре в том смысле, в котором мы определяем ее, противопоставляя так же условно понятой «восточной» культуре, где отношение к костюму как таковому принципиально отличается от нашего.
Что в современном конструкте сексуальности диктует нам то или иное отношение к одежде? Что в наших костюмных предпочтениях самого разного рода обусловлено этим конструктом, а что — нашими нехитрыми инстинктами (если, конечно, от них еще что-нибудь осталось)? Почему мы — животные, возбуждаемые видом голой самки в белых носочках (или даже в одном носке; пяти футов, без двух вершков и в одном носке[1]) или, наоборот, самки, одетой в выдубленную и окрашенную кожу другого животного? Еще интереснее: почему мы — такие разные животные, почему одних из нас привлекает белый носок, а других — кожаный корсет? И почему, кстати, среди нас есть такие животные, которых вообще не интересует в эротическом смысле ни один элемент одежды, ни один аксессуар? Каким образом, при такой-то вариативности подходов к вопросу, мы сможем выделить некоторый самостоятельный предмет разговора, называемый современным эротическим костюмом?
Мне кажется резонным условиться о следующем: говоря «эротический костюм», мы будем далее подразумевать те элементы туалета (я намеренно использую такое округлое выражение), которыми люди пользуются в моменты, окрашенные непосредственной сексуальной интенцией. Простыми словами: те элементы туалета, которые мы надеваем «в постель», не планируя немедленно захрапеть; те элементы туалета, в которых мы занимаемся сексом (или по крайней мере надеемся им заняться, раз уж мы сподобились так вырядиться).
Такое осторожное определение, очевидно, решает некоторые проблемы, но оставляет открытым вопрос о том, что считать «элементами туалета». Включать ли в эту категорию пищевую пленку для обертывания, пользующуюся относительной популярностью в BDSM[2]-среде, или пресловутые «несколько капель Chanel № 5», которые «надевала» в постель, светлой памяти, Мерилин Монро[3]? И если включать — то как далеко мы оказываемся от вопроса о том, считать ли «эротическим костюмом» практики, связанные с модификациями самого тела, например с интимными стрижками («украшайте цветами или стразами», советует мануал «Сексуальная игра» (Sex Play) известной секс-гуру Энн Хупер (Hooper 2006))? С подкрашиванием сосков или гениталий? Наконец, с распусканием длинных волос (медленное стягивание резинки и махание головой из стороны в сторону с опасной амплитудой, превращающие героиню нехитрого фильма из скромной учительницы в похотливую фурию, или скромное расплетание косички, свойственное простым смертным)?
Эротический костюм — это отсутствие костюма, по смыслу совершенно противоположное наготе. Нагота подразумевает самостоятельность тела как объекта, отмену маркировки, которую «наносит» на него любой костюм. Эротический костюм — это предложение иной маркировки, иной «разметки» тела — так политическая карта местности заменяется, скажем, топографической: местность все та же, но восприятие ее иное, и, безусловно, прагматические применения такой карты оказываются иными по определению, — как до этого оказались иными запросы, сделавшие такую карту необходимой.
Фетиш, табу, тотем
Очевидная мысль о том, что само существование эротического костюма возможно лишь благодаря работающему в каждом из нас механизму фетишизации, не требует лишнего распространения, но предлагает несколько занимательных тем.
Так, в первую очередь совершенно необходимо помнить, что разговор о моде как таковой теряет всякий смысл без разговора о фетишах, их конструировании и их легитимации. Тут эротический костюм не уникален — уникальны, скорее, конкретные механизмы этих конструкций в применении к нему. Здесь, очевидно, будет уместным каламбур об «обнажении приема»: действительно, когда речь идет об эротическом костюме, техники фетишизации очень часто теряют тонкость, интенции — завуалированность (кстати, не любому фетишу такое обнажение приема идет на пользу: мы еще будем говорить о крайне неочевидной, в традиционном понимании, «эротичности» некоторых эротических костюмов, чьи обладатели не приходят в восторг от незамысловатой прямолинейности ассортимента костюмных отделов в секс-шопах).
При рассмотрении эротического костюма (как темы и как непосредственного объекта), безусловно, обнажаются механизмы зарождения и функционирования фетишей в нашем сознании. Здесь, как нигде, легко наблюдать тонкий баланс между запретным и дозволенным, без которого ни один змеиный позвонок не становится фетишем, а ни один предмет костюма — эротическим. Запретное и дозволенное смешиваются здесь в уникальных для каждого носителя пропорциях для достижения индивидуального эффекта, как при создании коктейлей Screwdriver и Drivescrewer[4]. Так, например, когда указатель на шкале смещен до предела область «дозволенного», мы оперируем вызывающе провокативными костюмами, например костюмом проститутки или стриптизерши; когда указатель смещен до предела в сторону «запретного», мы, в зависимости от персональных склонностей, имеем дело с костюмом учительницы или все с теми же белыми носочками. Чтобы лучше проиллюстрировать эту идею, я бы предложила читателю превратить последнее высказывание из Screwdriver в Drivescrewer, а именно — поменять в нем местами слова «дозволенного» и «запретного». Мне видится, что такая перемена мест слагаемых не изменит результата: все дело только в том, как каждый из нас (в том числе читатель и автор) интерпретирует понятия «дозволенного» и «запретного» и взаимодействует с ними в собственном субъективном мире. В качестве дополнительного упражнения можно погонять бегунок по шкале в ту или иную сторону — например целенаправленно пытаясь получить ту точку, в которой для экспериментатора располагается, скажем, костюм медсестры или русалки, — если, конечно, эти костюмы вообще находятся в пределах его индивидуального набора фетишей, табу и тотемов.
Бытование эротического костюма: работа с догадками
Особенности бытования эротического костюма представляют собой, пожалуй, самую серьезную препону на пути всякого исследователя темы, поскольку это едва ли не единственная разновидность нашей одежды, которую мы фактически не можем наблюдать в ее нормальном жизненном цикле, — и, соответственно, фактически не можем делать достоверных высказываний о ее конечном употреблении. Наши представления о бытовании эротического костюма ограничены ровно так же, как наши представления о сексе. Источниками информации могут служить наш собственный субъективный опыт, ограниченные и не всегда заслуживающие полного доверия рассказы наших личных знакомых, медиа — в диапазоне от глянцевых журналов и книг до массового кино и порнографии, в лучшем случае — секс-вечеринки и секс-клубы (что некоторым образом все-таки укладывается в понятие «личного опыта», пусть и с большей возможностью наблюдения за другими). Эротический костюм не увидишь на улице, его невозможно наблюдать в гостях и в местах народных скоплений (за редкими приятными исключениями). В тех же ситуациях, когда нам предлагается смотреть на не принадлежащие непосредственно нам или нашим партнерам эротические костюмы (кино, журналы, магазины белья, секс-шопы, модные показы, порнофильмы и другие варианты), сам дискурс представления темы, естественно, исключает всякое предположение о подлинности представляемых нам сцен бытования данной разновидности костюма. Систематизированные опросы, иногда проводимые и публикуемые разными академическими и социологическими инстанциями, во-первых, оставляют некоторое сомнение в искренности отвечающих в силу чувствительности темы, а во-вторых, естественно, сильно склоняют читателя к интерпретации и реинтерпретации, не решая при этом проблемы недостаточного непосредственного наблюдения за предметом исследования. Возможно, лучший материал дают маркетинговые исследования фирм-производителей — но, во-первых, получить доступ к этим материалам практически невозможно, а во-вторых, и их достоверность, по собственному опыту автора этой статьи в проведении таких опросов, всерьез оставляет желать лучшего.
Таким образом, мы оказываемся в положении многих советских американистов, которым редко доводилось наблюдать объект исследований в непосредственной близости. Личный же разговор об эротическом костюме, претендующий хоть на какую-то опосредованность высказывания, ставит собеседников в позицию туристов из разных стран, встретившихся на чужой территории и с недоумением обсуждающих особенности своих национальных охот, демонстрируя друг другу удивительную способность людей зачастую использовать одно и то же слово «охота» для обозначения едва соприкасающихся в смысловом плане понятий.
Прагматика эротического костюма
Развивая тему различения «эротического костюма» в сравнении с костюмом «обычным», следует, конечно, упомянуть разницу в прагматике их применения. Мне видится разумным оставить на совести историков нижнего белья популярный постулат о том, что эротический костюм наших дней — вернее, те его разновидности, которые по формальным признакам смыкаются именно с бельем, — самозародился в гигиенических спорах. Разговор о современном эротическом костюме невозможно свести к разговору о нижнем белье — как разговор о современном нижнем белье нельзя свести к вопросам гигиены, а разговор о костюме в целом — к вопросу обогревания организма и прикрытия «срамных» мест.
По очень многим прагматическим параметрам эротический костюм не отличается от основных разновидностей костюма в целом: речь, конечно, идет о параметрах, связанных с вопросами костюма как средства межличностных коммуникаций, маркировки статуса, выражения «я» носителя. Но при этом различия в прагматике эротического костюма и в прагматике костюма обычного огромны.
В первую очередь эротический костюм — приблизительно единственный род костюма, предназначенный для того, чтобы к нему прикасался кто-нибудь, кроме непосредственного носителя. Это единственная одежда, которую мы не только позволяем, но и целенаправленно предлагаем трогать руками; единственный род костюма, в котором к визуальному высказыванию прибавляется высказывание на языке кинестетики, в котором тем, на кого направлено наше сообщение, предлагается не просто представить себе, какова текстура нашей одежды на ощупь, но и проверить свою догадку прикосновением.
Другой специфической чертой эротического костюма оказывается его удивительная, в плане бытования, близость к спецодежде почти любого рода: к униформе, к одежде врачей и маляров, даже к ритуальным костюмам священнослужителей. Эротический костюм — одежда с интенцией немедленного действия, и многое в нем — как и в спецодежде — устроено так, чтобы сделать это действие более эффективным, — в самых различных смыслах.
На одном уровне такой «эффективности» находятся вопросы психологического воздействия: как пастельные тона медсестринской униформы призваны благотворно воздействовать на пациента, так алые и черные кружева призваны благотворно воздействовать на участников эротической сцены; как облачение священника маркирует для остальных — и для него самого, конечно, — наличие существенной границы между миром горним и миром дольним, так прозрачный беби-долл или мужские трусы с хоботастым слоником на фронтоне маркируют для участников эротической сцены ее принадлежность к иному, не-повседневному, «миру». Эта близость между эротическим костюмом и спецодеждой усиливается, если вспомнить, что первый не менее популярен в качестве костюма маскарадного, чем любая спецодежда. В частности, в книге «Королевы улья и подражательницы» (Queen Bees and Wannabes) автор Розалин Вайсман замечает, что костюмированные вечеринки — единственная возможность для девушки появиться на людях в нижнем белье и не приобрести репутацию шлюхи (Weisman 2002). Знаменитый фильм «Дрянные девчонки»[5], в основу которого легла книга Вайсман, предлагает зрителям сцену, в которой самая популярная девушка школы является на вечеринку в костюме плейбоевского зайчика, а ее недалекая подружка — совсем уж в прозрачном пеньюаре, для приличия нацепив на голову ободок с плюшевыми ушками и гордо заявляя: «Я мышка!» Таким же «зайчиком» наряжается на интеллектуальную студенческую вечеринку наивная героиня фильма «Блондинка в законе» — к своему последующему острому сожалению; между тем для нее самой такой выбор карнавального костюма естественен. Еще одной весомой иллюстрацией этого применения эротического костюма может служить тот факт, что очень многие магазины карнавальных принадлежностей перед Хэллоуином и Новым годом делают оптовые закупки у тех же производителей специализированных эротических костюмов (например, у американской компании Leg Avenue), что и секс-шопы.
Еще один аспект прагматической «эффективности» эротического костюма, роднящий его со спецодеждой, — уже упоминавшийся аспект «интенции действия». Как и большая часть спецодежды (исключим так называемый деловой костюм, чтобы не вдаваться в скучные формальные разграничения), эротический костюм предназначен для физической работы, и во многих аспектах он служит для наиболее успешного выполнения этой работы. Он обеспечивает участникам эротической игры и сексуального акта доступ к телу, — в том понимании, в котором этот доступ их интересует. Иногда такой «доступ» подразумевается буквально, например когда речь идет о трусах, плавках, бодисьютах фасона crotchless, то есть без ластовицы. К другим примерам можно отнести мужские трусы с отстегивающейся ластовицей или молнией на передней части или кожаные панталоны для порки — с открытыми ягодицами. Во всех этих — и даже в гораздо менее радикальных — случаях белье фактически является секс-игрушкой. Один из простых примеров — съедобное белье, не обладающее выдающимися эстетическими (и вкусовыми) качествами, но позволяющее развлекательную эротическую интеракцию; впрочем, вполне популярные лифчики и трусики из нанизанных на резинки маленьких конфет имеют, например, и некоторое эстетическое, вернее — сугубо фетишистское преимущество, благодаря своему исключительному сходству с такими же ожерельями и браслетами из конфеток, одному из обязательных атрибутов западного детства. Белье со встроенными виброэлементами откровенно прагматично; отдельного разговора заслуживают костюмы, используемые в BDSM-среде: здесь иногда практически невозможно провести грань между эстетической и прагматической задачей того или иного элемента туалета. Скажем, ошейник с вмонтированными в него кольцами служит не только для маркировки статуса подчиняющегося, но и для привязывания или закрепления поводка; наручники не только возбуждают участников, но и ограничивают подвижность одного из них; маски, виниловые костюмы и другие аналогичные атрибуты служат для сенсорной депривации. BDSM-костюм — в рамках особенностей своего применения — по прагматичности не уступает костюму пожарного (не тому, от которого в секс-шопе оставлена только каска и трусы из неприятного желтого материала, а тому, от которого зависит эффективность работы пожарного — и, кстати, его безопасность).
Эротический костюм как невербальное высказывание
Если говорить о костюме как о непосредственном невербальном высказывании, которое делает носитель в каждый момент времени, то эротический костюм оказывается уникальным высказыванием, сделанным на вполне уникальном языке. Ниже, когда речь пойдет о непосредственной структуре современного эротического костюма, это высказывание можно будет рассмотреть в деталях; пока же имеет смысл остановиться на его общих характеристиках.
Когда мы надеваем эротический костюм, наше высказывание приобретает невероятную прямоту. Это — один из редких примеров, когда мы называем вещи своими именами. Мы привыкли считывать костюмные сообщения окружающих, в том числе, например, сообщения «Не трогайте меня» (минимум открытой кожи, капюшон, темные цвета), или сообщение «Флиртуйте со мной» (декольте и мини-юбка или, наоборот, романтическое платье и наивные локоны), или сообщение I mean business, которое транслируется нам деловым костюмом. Мы даже довольно неплохо считываем нюансы таких сообщений — в приведенном выше примере декольте и мини-юбка подразумевают иные правила флирта, чем костюм заблудившейся пастушки. Но для того, чтобы представить себе степень прямоты высказывания, делаемого при помощи эротического костюма, нам надо вообразить бизнесмена, у которого на лацкане пиджака болтается внушительных размеров табличка с текстом вроде: «Здравствуйте. Я — рейдер. Я хочу, чтобы вы подробно рассказали мне о своем бизнесе, потом пожаловались мне на его слабые стороны (медленно), потом назвали мне контакты ваших доверенных лиц. Затем я положу руку вам на плечо, а вы положите передо мной учредительные документы вашей компании и отвернетесь. Потом вы встанете на четвереньки, а дальше все пойдет своим путем». Эротический костюм делает высказывание именно таким — он зачастую буквально описывает, что намерен делать его носитель и каких ответных действий он ожидает от партнера. Об этом аспекте эротического костюма наверняка задумывался каждый человек, дошедший до описания совершенно закрытой ночной рубашки с круглой дырой посредине спереди в романе Маркеса «Сто лет одиночества»; об этом же аспекте наверняка задумывались создатели черных женских трусов с надписью Whip This[6], расположенной на ягодицах, или мужских трусов с изображением женской ладони в области паха. Дизайнер Ричард Росс прямо указывает на требуемое действие, называя свое произведение tear-away bra[7]; бюстгальтер с круглыми вырезами, обнажающими соски, довольно внятно сообщает, к чему именно здесь необходимо приложить руку. Невербальный язык костюмного высказывания здесь зачастую (но, конечно, не всегда — вспомним про Drivescrewer и Screwdriver) теряет свою рафинированность, избавляется от недоговорок, перестает пользоваться эвфемизмами, — и это ровно то, что происходит с нашим обычным, повседневным языком в момент, когда между нами и нашим партнером не остается ничего, кроме некоторых элементов эротического костюма.
Эротический костюм как повод для коммуникации
Уже упоминавшаяся книга «Сексуальная игра» настоятельно предлагает партнерам, ищущим сексуального разнообразия, использовать эротические костюмы в качестве предмета для игривой беседы. Поскольку предполагается, что читатель книги — гетеросексуальная женщина, автор предлагает ей задать своему мужчине семь вопросов о белье. Я приведу список полностью — его показательность кажется мне ценной:
«1. Опиши одним словом, какое белье ты бы хотел на мне видеть: игривое, непристойное, миленькое[8], гламурное, спортивное, блядское?
2. Тебе нравится смотреть на других — или чтобы другие смотрели на тебя?
3. Если я разденусь для тебя — что бы ты хотел увидеть у меня под одеждой?
4. Раздеваться для секса или одеваться для секса?
5. Если бы мы пошли на фетишистскую вечеринку — какое белье мы бы надели?
6. Ты приходишь с работы, я жду тебя в постели, ты медленно поднимаешь одеяло — что на мне надето?
7. Если бы мы покупали белье вместе, где бы мы это делали — в обычном универмаге, в магазине белья или на фетишистском веб-сайте?»
Этот мастерски составленный список ценен не только как метод возбудиться беседой перед сексуальной игрой и не только как метод узнать о вполне конкретных пожеланиях партнера, но и как метод обсудить эротические фантазии, в том числе — такие, к обсуждению которых многим партнерам не слишком легко подступить (интерес к подчеркнуто доступным женщинам, фетишизм, вуайеризм и стыдливость, свинг). Этот список является отличной иллюстрацией одного из самых ценных качеств эротического костюма: его способности служить коммуникационным эквивалентом желания, неживой метафорой плотского вожделения. В приведенном примере наиболее чувствительные вопросы коммуникации между сексуальными партнерами переведены на язык эротического белья — темы, позволяющей сохранять дистанцию между собеседниками и предметом разговора, обходить острые углы и свести беседу к невинной теме, если кто-нибудь из участников разговора откажется продвигаться вглубь небезопасной территории. Эротический костюм как предлог для коммуникации позволяет так легко перейти с чулок на личности, поскольку в еще более явной манере, чем костюм повседневный, сообщает о том, какую идентичность в данный момент присваивает его носитель, кем он оказывается, сняв один слой одежды и продемонстрировав партнеру другой. Разговор об интересе к тем или иным элементам эротического костюма — это разговор о тех сторонах личности партнеров, к которым невозможно подобраться, не развязав галстук.
Эротический костюм и идентичность
Тело, облачаясь в эротический костюм, освобождается от одной личины, но надевает на себя иную, причем не менее сложную и изощренную. Практически при любой перемене костюма (и, кстати, при полном обнажении) мы меняем одно «я» на другое, и эту перемену ощущает, конечно, не только тот, кто «считывает» наше высказывание, но и мы сами — что гораздо важнее. Слово «образ» недаром используется в этой связи так часто: мы и «входим в образ», и «демонстрируем образ» окружающим. Когда мы меняем офисную униформу на вечернее платье, или вечернее платье — на джинсы с водолазкой, или джинсы с водолазкой — на офисную униформу, мы меняем один социальноприемлемый, сравнительно отрефлексированный, относительно комфортный и внутренне структурированный образ себя на другой; какие-то из этих образов мы носим с большим удовольствием, какие-то — с меньшим.
Однако когда мы меняем офисную униформу, или вечернее платье, или джинсы с водолазкой на кружевной корсет, трусы со шнуровкой и сапоги, доходящие до бедра, мы надеваем совершенно особую личину — свое сексуальное «я». Мы можем сменить ненавистный офис на жизнь свободного художника и никогда больше не носить офисный костюм; мы можем отказаться от выхода в свет, если нам некомфортно в декольтированном платье или стесняющем движения фраке; мы можем, таким образом, уклониться от многих из своих социальных «я» и связанных с ними костюмов. Но наше сексуальное «я» остается с нами при любых обстоятельствах — и, как известно, даже с теми из нас (особенно с теми из нас), кто особенно яростно пытается от него отстраниться. Надевая эротический костюм любого рода — не гигиеничное белье, а именно эротической костюм, с его подтекстом и интенцией, даже если речь на деле идет о мужской майке и фланелевых трусах, мы надеваем свое сексуальное «я» и, подойдя к зеркалу, оказываемся с ним лицом к лицу.
Есть ли у этой игры соучастник? Действительно ли кто-то играет роль «прочих гостей» на этом маскараде — и насколько важна эта роль? В подавляющем большинстве случаев речь идет о единственном зрителе — непосредственном сексуальном партнере того, на кого данный костюм надет. Однако довольно значительное число женщин (и некоторое вполне весомое число мужчин) рассматривают эротический костюм в первую очередь как метод построения собственной сексуальной идентичности, поднятия сексуальной самооценки и — не в последнюю очередь — аутоэротического стимулирования (как психологического, так зачастую и физиологического, о чем речь пойдет несколько позже).
Построение идентичности (и собственного восприятия своей идентичности) с помощью костюма — вещь совершенно очевидная, но в ситуации с эротическим бельем или другими элементами эротического костюма есть занимательная особенность: ради этого самоощущения, ради контакта с собственным сексуальным «я» мы зачастую носим этот костюм, когда его никто не видит и, скорее всего, не увидит, — дома, под повседневной одеждой, под строгими пиджаками и медицинскими халатами (настоящими; в больнице; когда мы там действительно работаем). Безусловно, жизнь полна сюрпризов, нет-нет да и случится зритель у нашего секретного костюма, но очень значительное число опрошенных мной отвечало, что покупает и носит «это» — для себя. Нередко собеседница или собеседник настоятельно подчеркивали, что партнеру, по их мнению, довольно безразлично, что именно на них надето, — «да и вообще», как уточнил один из участников опроса, «темно же». Но недаром уже цитировавшаяся здесь Энн Хупер заверяет своих читательниц: «Наденьте сексуальный костюм — и, возможно, вы обнаружите, что безо всякого труда ведете себя как сирена, как соблазнительница» (Hooper 2006). Самым важным в этой цитате мне видится слово «возможно». Оно дает читательнице надежду: попробуй облачить в новый наряд не свое обычное «я», а свое сексуальное «я» — и, возможно, произойдет подлинное перевоплощение, возможно, второе действительно заступит на место первого и окружающие, пусть и не зная подлинных причин метаморфозы, почувствуют ее и сумеют воспринять тебя в этом новом качестве, в этой новой идентичности. Но в то же время слово «возможно» подчеркивает, что метаморфоза, не приведи Бог, не окажется вне области нашего контроля, что наше сексуальное «я» не рванет наружу, как разнесший клетку лев; этот парадоксальный феномен осуществления контроля над собственной сексуальностью при помощи эротического костюма мы еще рассмотрим в дальнейшем.
Здесь отлично виден один из ценнейших механизмов, запускаемых при надевании эротического костюма, — механизм аутоэротизации, аутофетишизации, механизм, позволяющий воспринимать себя как сексуальное существо. Очень значительный процент моих собеседников (в первую очередь женщин) подчеркивали, что их партнер, или партнеры, или — в более категоричных формах — «мужики вообще» совершенно равнодушны к тому, что на них надето во время эротических и сексуальных контактов, но они покупают сексуальное белье «для себя»: «меня заводит», «я сразу становлюсь такой шлюховатой, мне нравится». Оставив в стороне тезис о том, что безразлично или небезразлично сексуальным партнерам, переформулируем общий посыл: нам, очевидно, нравится быть в контакте со своим сексуальным «я» — по крайней мере в тех ситуациях, которые легитимируют и регламентируют этот контакт. Эротический костюм является одновременно разрешающим механизмом — и маркером границ, средством позволить себе сексуальное поведение – и успокаивающим обещанием, что мы способны снять с себя наше сексуальное «я», как только пожелаем.
Сексуальное «я» как социальное «я»: бытование эротического костюма в социальных ситуациях
Одна из незнакомых мне лично участниц устроенного мной небольшого опроса заметила: «По-моему, эротическое белье и пояса для чулок надеваются на вечеринки из разряда “вдруг дадут”. Вы понимаете, что я утрирую. Но я имею в виду — для случайного секса с малознакомым участником». Ситуация обнажения перед совершенно посторонним человеком — это ситуация, в которой мы знакомим его с нашим сексуальным «я», снимая социальное «я», представлявшее нашу персону на вечеринке, вместе с верхним слоем костюма. Это — ситуация второго первого знакомства: при первом первом знакомстве наше «я» — одетое по всем правилам приличия — было признано привлекательным, принято, оценено положительно. Теперь наше второе «я» — точно так же как и второе «я» нашего партнера, — выставляется на оценку, и, как известно, у нас никогда не бывает второго шанса произвести первое впечатление.
Ситуация первого сексуального контакта между партнерами, познакомившимися за десять минут до этого, или прилежно прошедшими первые два свидания и добравшимися до третьего, или возобновляющими сексуальную связь, угасшую на несколько лет, — подразумевает (в отличие, быть может, от более поздних сексуальных контактов той же пары) некоторое соблюдение формальностей. Эти формальности диктуются не только социальной нормой (повторим, что речь идет о некотором условном большинстве случаев), но и чувством собственной безопасности: оба партнера оберегают свое эго, свои сексуальные репутации и, возможно, свои шансы на развитие начавшихся отношений. Формальности такого рода касаются непосредственно сексуального поведения, поведения до и после интимной фазы, необходимых высказываний — и дресс-кода.
Любой дресс-код — офисный, бальный, дресс-код слета фанатов сериала StarTrek или дресс-код BDSM-вечеринки — сообщает всем участникам социального действа чувство безопасности. Соответствие костюма дресс-коду означает, что носитель данного костюма знает правила игры и готов их соблюдать; его поведение в рамках игры предсказуемо, его взгляды на саму игру совпадают со взглядами остальных игроков. Нарушение дресс-кода может давать смельчаку определенные преимущества, но при этом, безусловно, подвергает его довольно значительным рискам. Большинство из нас на эти риски не идет, особенно если игра ведется с незнакомым или малознакомым партнером, чьи взгляды на вопросы костюма нам неизвестны. Дресс-код — метод снизить уровень этой неизвестности, безмолвно соблюсти минимальные правила, обеспечить себе уверенность в том, что по крайней мере твоя личность не будет обсуждаться (и осуждаться) на основании выбранного тобой костюма.
Дресс-код, каким бы он ни был, обязательно подразумевает крайнюю стереотипичность костюма в рамках заданного контекста. Собственно, само слово «код», «кодекс»[9], означает неукоснительное соблюдение некоторого свода правил, трактуемых максимально широко. Лучший способ «попасть» в дресс-код не вполне знакомой тебе социальной ситуации, той, в которой мы полагаем, что нас, среди прочего, будут оценивать по одежке, — выбрать максимально стереотипичный костюм, костюм, который будет квинтэссенцией общепринятого мнения о том, кто такой «панк», или «юрист», или «джедай». Если нам удастся пройти первый этап, этап вхождения в новую социальную связь, и мы захотим остаться в ней дальше, мы сможем позволять себе большую свободу костюма — в рамках того, что нравится реципиентам и нам самим; наша безопасность будет обеспечиваться взаимным доверием, наша костюмная экстравагантность — и наши костюмные ошибки — будут сходить нам с рук благодаря кредиту этого доверия.
Ситуация первого сексуального контакта с раздеванием (то есть первого знакомства нашего сексуального «я» с партнером или партнерами) требует, в общепринятом понимании, такого же жесткого соблюдения дресс-кода, что и первое появление на ужине с потенциальными деловыми партнерами. Этот дресс-код, этот «костюмный минимум» — не в смысле количества одежды, а в смысле ее соответствия социальным требованиям — отличается от эротического костюма, который партнеры могут использовать при дальнейшем, более доверительном знакомстве, той же установкой на усредненность, на соблюдение универсальных стереотипов, а не на конкретные специфические (и еще неизвестные нам) предпочтения партнера.
Из чего складывается этот стереотип, с учетом того важнейшего факта, что, как уже обсуждалось, мы толком ничего не знаем о подлинном бытовании эротического костюма в среде таких же обычных людей, как мы? Когда нам надо сойти за адвоката или бизнес-леди, мы не сомневаемся, что наш партнер уже не раз видел адвокатов и бизнес-леди; мы и сами навидались их достаточно; если мы пройдем по проторенной дорожке и будем подражать остальным, мы убережем себя от ошибок, способных вызвать разочарование, напряженность или смех у нашего собеседника. Но когда речь идет об эротическом костюме, мы можем ориентироваться только на свой небольшой опыт (субъективный, как любой персональный опыт) и на медийные образы, сообщающие нам, как именно должно выглядеть наше сексуальное «я» — в одежде или без нее.
Источниками для построения эротического дресс-кода оказываются уже перечислявшиеся рекламы белья, витрины и полки секс-шопов, порнофильмы, эротические сцены в массовом кино и одежда, в которой работают проститутки и стриптизерши традиционного жанра. В результате наш эротический дресс-код избыточен, нарочен и довольно неудобен в обращении; возможно, единственным полноценным сравнением с чулками на подвязках как элементом дресс-кода может являться галстук — предмет туалета, служащий исключительно маркером, данью дресс-коду, стимулятором значимости как для носителя, так и для его наблюдателей. Стереотип «успешного бизнесмена» подразумевает костюм (или тщательно подобранную разбивку пиджака и брюк), рубашку, галстук, дорогую классическую или псевдоклассическую обувь, предпочтительно — запонки, часы в качестве основного аксессуара и перстень или неброскую цепочку — в качестве аксессуара дополнительного. Этот набор более или менее гарантирует человеку, претендующему на данную социальную роль, приемлемую оценку любого, кто интересуется им в качестве «успешного бизнесмена». Стереотип «сексуальной женщины» подразумевает как минимум сколько-нибудь замысловатую пару «трусы—бюстгальтер» (пусть не слишком хитрого кроя, но по крайней мере из материалов, имеющих «эротический» привкус). «Бабушкины панталоны», оказавшиеся на Бриджит Джонс[10] в момент решающего эротического свидания, не просто стали ее личным кошмаром, мучительно перенесенным позором: они стали в некотором роде психологическим оружием в руках ее партнера, дважды припоминавшего ей эти панталоны, когда ему было необходимо проявить доминантность собственной позиции в их отношениях. Нетрудно представить себе, что в эти моменты Бриджит была готова продать душу дьяволу, лишь бы вернуться назад и соблюсти эротический дресс-код более тщательно. Не меньшим позором покрывается одна из героинь комедии «Роми и Мишель на встрече выпускников» (Romy and Michele’s High School Reunion, 1997). Бывшая «королева класса», когда-то изводившая Роми и Мишель своими издевками, десять лет спустя естественно оказывается на бобах: у нее нет карьеры, ее муж — бабник и алкоголик, и почему-то третья беременность тоже оказывается частью списка провалов; но главное, конечно, происходит в последние пять минут фильма: ветер раздувает подол ее свободного платья и — о ужас! — на ней оказываются высоко сидящие белые трикотажные трусы. Тут-то победа протагонистов, конечно, становится окончательной; таким образом выясняем, что последний триместр беременности — не повод позволить себе пренебрегать дресс-кодом.
С еще большим тщанием эротический дресс-код соблюдается в тех ситуациях, когда реципиентом-наблюдателем оказывается не единственный партнер, а группа участников секс-вечеринки или посетители секс-клуба. В первую очередь здесь понятие дресс-кода может оказаться буквальным — в случае его несоблюдения носитель рискует не только вызвать недовольство или недоумение партнера, но и вовсе не быть допущенным к участию или впоследствии быть удаленным из зала. Практически любой клуб, постоянно функционирующий в режиме секс-вечеринок или время от времени устраивающий такие вечеринки, составляет строжайший набор правил и прилагает все возможные усилия для того, чтобы оповестить об этих правилах любого потенциального участника; далеко не в последнюю очередь эти правила касаются одежды. Некоторые из этих правил направлены на сохранение благожелательной расслабленной обстановки и на избежание откровенных конфликтов между гостями: так, часто не поощряется полное обнажение мужчин в общих помещениях; на априорно гетеросексуальных вечеринках мужчинам обычно строго запрещено носить женское белье (об этой интересной особенности речь еще пойдет в разделе «Эротический костюм и гендер»). Для женщин правила мягче, но и здесь не поощряется, например, подчеркнутая маскулинность (не путать с «мужскими» элементами одежды — рубашкой, шляпой, галстуком, о которых тоже пойдет речь), ношение strap-on[11]; для представителей обоих полов могут запрещаться подчеркнуто иронические костюмы и белье с провокативными или оскорбительными надписями («Все бабы — суки», «Я трахал твою жену»). Другой явный признак нарушения дресс-кода — несоблюдение тематической направленности вечеринки: так, на «ванильных»[12] гетеросексуальных вечеринках мужчина может не пройти дресс-код, явившись в подчеркнуто BDSM-костюме (женщине, впрочем, такая выходка иногда может сойти с рук). Причина запрета — не только нарушение тематического единства и общего духа вечеринки, приведенный пример иллюстрирует трактовку костюма в терминах безопасности участников: мужчина, пришедший в «агрессивном» эротическом костюме, может проявить агрессивное сексуальное поведение, что не соответствует уже не костюмному, а поведенческому коду мероприятия. Даже если он не совершит никаких поступков, выпадающих из общего диапазона, его костюм будет снижать чувство безопасности у окружающих: мужчины будут недовольны присутствием столь агрессивно выглядящего соперника, женщины — присутствием потенциального агрессивного партнера.
В среде секс-клубов и в ходе секс-вечеринок эротический костюм берет на себя особую репрезентативную нагрузку: здесь сексуальное «я» должно функционировать как социальное «я» и принимать на себя все риски, сложности и ограничения, диктуемые светской ситуацией. В силу этого, помимо формальных костюмных запретов, диктуемых организаторами мероприятия, здесь действует тот же механизм саморегулирования, который обеспечивает нам костюмное соответствие в повседневных социальных средах. Здесь наиболее явно проступает один из самых сложных для соблюдения балансов в костюме как таковом: баланс между сексуальной привлекательностью и построением дистанции между носителем и реципиентом. Секс-хэппенинг ставит всех участников в ситуацию, когда привычные костюмные коды, сообщающие нам о дистанции, предпочитаемой носителем, почти разрушаются: появление на людях человека в прозрачном пеньюаре или обтягивающих серебристых плавках традиционно означает для нас или необходимость госпитализации этого человека, или его готовность немедленно участвовать в той или иной сексуальной активности (или и то и другое, в любом порядке). Однако в ходе секс-хэппенинга, где такой костюм является не только нормой, но и зачастую — требованием, код невербального общения изменяется, трансляция социальных и межличностных сообщений начинает происходить по иным принципам.
Так, в рамках костюма, который за пределами такого хэппенинга однозначно трактовался бы как «эротический», можно диктовать совершенно внятную дистанцию другим участникам действа: например, женщина, надевающая поверх сексуальной пары белья пеньюар (пусть и прозрачный и отороченный красным мехом), вполне четко сообщает о своем намерении сохранять неприкосновенность. Точно так же мужчина в кожаных брюках и кожаном жилете на голое тело, который в обычном ресторане воспринимался бы как вызывающе одетый сексуальный агрессор, в данном контексте вполне четко обозначает свою позицию наблюдателя — если, конечно, его поведение не говорит об ином (заметим, что и здесь, хотя речь, казалось бы, идет об относительном обнажении по сравнению с бытовыми ситуациями, правило «больше одежды — меньше готовности к немедленному сексуальному контакту» продолжает действовать и восприниматься).
В этих примерах речь идет не о проговоренном коде, но о вполне доступном для считывания невербальном сообщении. Механизм дешифровки становится более тонким, «шифровальные таблицы» меняются, на место одних заступают другие: аналогичным образом обыватель может увидеть прохожего в армейской униформе и обозначить его для себя как «военного», в то время как другой военный в ходе профессионального разговора, безусловно, обратит внимание на костюмные маркеры воинского звания, статуса и места службы собеседника. Дополнительная сложность создается еще одним серьезным изменением в методах трансляции сообщений — изменением соотношения между костюмным языком, языком тела и прямым вербальным высказыванием: так, первый в значительной мере теряет весомость, когда речь идет, например, об участии в той или иной сексуальной активности; второй, наоборот, принимает на себя главную коммуникативную функцию, вербальное же высказывание часто используется лишь по желанию или в случае крайней необходимости.
Естественно, полностью рассчитывать на безошибочную дешифровку такого измененного сообщения всеми участниками секс-хэппенинга достаточно тяжело, поэтому зачастую устроители вечеринок вводят дополнительный и обязательный аксессуар-маркер, позволяющий сделать взаимодействие гостей наиболее комфортным. Благодаря этому маркеру костюмное высказывание по вербальности становится сравнимо со значком на лацкане продавца «Гербалайфа»: на каждой стене помещения, на столиках, у барных стоек, возле танцпола, у бассейна, на внешней и внутренней стороне дверей или занавесок, отделяющих приватные комнаты от общих залов, располагаются напоминания-«дешифровки» приблизительно такого содержания:
Белый браслет — «Я наблюдатель».
Зеленый браслет — «Я выбираю партнеров».
Синий браслет — «Я новичок, будьте деликатны».
Алый браслет — «Я в игре!».
Пожалуйста, соблюдайте правила и наслаждайтесь вечеринкой!
Для клубов попроще таким аксессуаром-маркером является резиновый цветной браслет вроде тех, которые выдаются в аптеках и супермаркетах за небольшие пожертвования в пользу социальных программ. Вечеринки более высокого уровня иногда всерьез вкладываются в создание стильной вещи, остающейся потом у участника в качестве памятного сувенира: шелкового платка, повязываемого так, как нравится гостю, очень крупного и броского кольца; на тематических вечеринках (скажем, на вечеринках любителей костюмов из латекса) может предлагаться «тематический» аксессуар (например, латексный стикер, одинаково легко крепящийся на собственную кожу участника и на его костюм).
Таким образом, для того чтобы эротический костюм мог нести социальные функции, нам необходима подразумеваемая или проговоренная схема трансляции костюмного высказывания из условно-эротического в привычно-социальное, включающее в себя понятия дистанции, безопасности, готовности или неготовности к коммуникации, статуса и других основных компонентов социального сообщения. Вне зависимости от того, сколько участников — один, два, много — вовлечено в социальную ситуацию, подразумевающую эротический дресс-код, костюм продолжает выполнять коммуникативные и регулирующие функции костюма, даже если на нас почти нет костюма как такового. Даже в этих ситуациях условного обнажения мы рассчитываем на свой костюм как на метод объяснить окружающим, кто мы такие, на что мы рассчитываем и чего мы опасаемся.
Структура эротического костюма
Из каких компонентов строится костюмное высказывание, когда мы имеем дело с эротическим костюмом, и как именно эти компоненты создают в сочетании единый смысл? По каким параметрам различается высказывание, сделанное при помощи купленного на Hot-Heels. Com костюма «Сексуальная фея с волшебной палочкой» (Sexy Fairy With Magic Wand), состоящего из трех элементов (шести, если присоединить к заказу рекомендуемые крылышки, туфли и ожерелье), от высказывания, сделанного при помощи длинной нитки жемчуга — и ничего больше?
Одна из сложностей формализации понятия «эротический костюм» заключается в том, что, в отличие от ситуации с костюмом повседневным, здесь мы затрудняемся определить хотя бы минимальный набор составляющих. Говоря о повседневном костюме, мы исходим по меньшей мере из предположения, что он прикрывает определенные части тела. Дальше мы можем расширять сферу наших интересов, добавляя к «покрывающим» элементам вопросы о белье и аксессуарах разной степени тривиальности. Но в основе эротического костюма лежит отказ от жесткого правила прикрывать те или иные зоны тела — этот аспект переходит из области требований в область выбора, да и само понятие «прикрытия» становится бесконечно широким. В результате костюм теряет целый набор обязательных составляющих, а костюмное высказывание зачастую обретает удивительную лаконичность, едва ли не односложность.
С одной стороны, тенденция мыслить цельными «нарядами» поддерживается уже упоминавшимися здесь источниками, моделирующими наше представление об эротическом костюме. Так, в рекламе нижнего белья модель почти во всех без исключения ситуациях предстает перед нами при полном параде: с бижутерией или драгоценностями, макияжем, прической, часто — в обуви, нередко — с дополнительными аксессуарами — сумочкой или шарфом, время от времени — с элементами обычного костюма, надетыми поверх рекламируемого белья, — шубкой, плащом, рубашкой. Здесь транслируется вполне однозначная мысль о создании цельного образа, законченного и совершенного; белье в полной мере играет роль «костюма», необходимого для создания этого образа, но ни в коем случае не роль самостоятельной эротической ценности: фетишем оказывается женщина, роль которой играет модель, а не надетые на нее черные кружевные трусы с белым атласным бантом. Порнографические фильмы зачастую тоже демонстрируют зрителю — особенно в начальных сценах — вполне цельные наряды, и постепенное освобождение от них является неизбежной и необходимой частью предстоящего сюжета. Однако здесь дело не только в непосредственной эротической ценности процесса раздевания — образ, в котором нам представляют героев изначально, задает смысл ролевой игры, моделирует саму воображаемую ситуацию, в которой костюмы, пусть утрированные и неестественные, но все-таки приближенные к обыденным, позволяют зрителю создать более объемную фантазию. Работа стриптизерши почти невозможна без перехода от сравнительно полноценного костюма к сравнительно полному обнажению. Даже съемки в ведущих мужских журналах — Playboy, Hustler, FHM — зачастую построены на принципе постепенного раздевания героини (как и аналогичные съемки моделей-мужчин в ряде женских журналов).
Однако финальные кадры этих съемок — как и финальные кадры порнофильмов, и финальная фаза стриптиза, — представляют нам некоторый интересный феномен: мы никогда не имеем здесь дела с «телом нетто», с телом, на котором по-настоящему ничего не надето. Туфли или муфта, ожерелье или шарфик, шляпа или совсем уж специфический атрибут, вроде нескольких метров кинопленки, если тема съемки декларирована, например как «Звезда экрана», обязательно остаются на модели. Эти атрибуты играют важнейшую роль: они являются маркерами, сообщающими нам, что здесь предъявлено не просто тело, а «сексуальное тело», то есть совершенно особая сущность, однозначно эротический объект, сознающий себя таковым.
Такое самоосознание объекта в качестве предмета вожделения является важнейшим механизмом в бытовании эротического костюма; без этого, скорее всего, у нас просто не было бы предмета для разговора. Этот механизм, пожалуй, лучше всего демонстрируют нам пин-апы, фотографии, эротические комиксы и рекламные ролики, показывающие женщину, занятую рассматриванием, выбором или примеркой белья. На них объект желания не занят «работой на зрителя», он не старается понравиться нам, но мы имеем возможность подглядеть самую раннюю фазу превращения доступного нам социального «я» женщины (или мужчины) в сексуальное «я», стать свидетелями момента, когда объект мысленно обозревает собственное тело, примеряет собственную сексуальность. Белье, включенное в эту картинку, маркирует собой это, еще скрытое от наших глаз, тело, эту сексуальность, еще не продемонстрированную нам явно. Такое «предвидение наготы» нарушает повседневный баланс запретного и доступного, создавая эротическую сцену там, где сама желаемая персона еще не предъявляется нам в качестве сексуального объекта.
Правило «маркировки», минимального обозначения эротичности костюма, работает и в противоположной ситуации — когда надо различить «простую», замкнутую в себе наготу от наготы «эротической», наготы тела, готового к сексуальным действиям. Муфта или полицейская фуражка, нитка жемчуга при отсутствии прочей одежды и аксессуаров или стодолларовые интимные подвески от Sylvie Monthule[13], крепящиеся к большим половым губам, говорят о том, что мы имеем дело с сексуальным «я», которое мыслит себя именно таковым и, соответственно, имеет сексуальные желания, сексуальные намерения. Маркировка этих намерений оказывается здесь ценнее, чем непосредственно сам маркер: леденец на палочке может работать не хуже, чем тщательно составленный при помощи ряда «наивных» элементов одежды полновесный эротический костюм (об этом, собственно, и рассказывает нам знаменитая песенка «Шляпу можешь не снимать» (You Can Leave Your Hat On)[14].
Интимные украшения как таковые представляют собой в некотором смысле уникальное порождение нашей потребности в различении «эротического тела» и «просто тела». При том что некоторые украшения такого рода являют собой, скорее, секс-игрушки, инструмент, расширяющий возможность воздействий на тело, особенно в BDSM-сетах, большая часть интимной бижутерии служит сугубо задачам эротизации. Эффект неожиданности, непривычности таких украшений играет, безусловно, значительную роль: браслет для мошонки с фианитовой подвеской открывается глазам (а до этого, возможно, угадывается тактильно) в момент, когда предполагается полная нагота. Другой значительный эффект эротических украшений — их способность означать степень интимной близости; мы узнаем о партнере то, чего не знают другие, видим то, о чем другие даже не догадываются. Третий значительный эффект эротического костюма, как нельзя лучше демонстрируемый бижутерией такого рода, — эффект готовности партнера постараться для нас, демонстрация его желания нам понравиться. Декорированный алыми стразами набор украшений от Bos Tit Bits — сердечки, клеящиеся к соскам, и сердечко побольше, крепящееся к зоне лобка, но оставляющее открытым клитор, — явно надеваются не ради гигиенических целей; эротическое воздействие, которое они могут оказывать, не в последнюю очередь построено на приятном нашему эго осознании соб ственной важности в глазах партнера, его желания произвести впечатление (впрочем, последняя трактовка может оказаться жалким всхлипом нашего эго; как уже говорилось, очень часто и интимные украшения в частности, и эротический костюм вообще используются для усиления аутоэротического переживания и снятия тревоги, а не для развлечения партнера).
Принцип маркировки костюма — в противовес цельному, многодетальному костюму — нередко используется и тогда, когда важен непосредственный характер намерения, конкретика эротической игры, а не только демонстрация готовности партнеров к этой игре как к таковой. Вместо полновесного костюма «пирата» или «девочки из группы поддержки» могут использоваться, скажем, только повязка на глаз или только помпоны в качестве аксессуара; очень часто партнерам оказывается вполне достаточно этих маркеров для создания обстановки ролевой игры, для разметки ролей и привязанных к ним действий. Фетишистская эротическая фотография, с ее любовью к мелким деталям, часто использует этот прием: так, тело на снимке может быть едва различимым, но желтая лента, которой полиция помечает место преступления, немедленно делает снятую сцену остроэротичной для зрителя с соответствующими интересами. Благодаря тому же механизму работы воображения голая грудастая блондинка в дешевом белом парике превращается в Мерилин, когда в кадр попадают двадцать метров закрученной в серпантин кинопленки.
Когда речь идет о минималистских вариантах эротического костюма, значимость прикрытости/обнаженности тех или иных телесных зон становится зачастую решающим. Когда речь идет о медийных образах, разделить ситуации, в которых те или иные методы прикрытия тела служат интересам цензуры или интересам эротизации образа, фактически невозможно. Положим, закон штата или страны, в которой издается журнал, запрещает демонстрировать обнаженную грудь. Означает ли это, что модель, нежной рукой прикрывающая лоно, но демонстрирующая стразовые наклейки с серебряными кисточками на сосках, снята именно так из цензурных соображений — вторая-то рука свободна?
Наклейки для сосков — отличный пример того, как цензурные соображения, когда-то ограничивавшие степень наготы танцовщиц варьете и моделей в мужских журналах, постепенно превратились в один из самых распространенных (после того, что можно отнести к широко понятому традиционному белью) элементов эротического костюма: им пользуются при очень широком диапазоне вкусов, а сам предмет варьируется от наклеенных крест-накрест кусков изоленты до пятисотдолларовых произведений ювелирного искусства от Bos Tit Bits с цветными стразами Swarovski и шелковыми кисточками. То или иное прикрытие фетишизируемой части тела, будь то головка пениса, скрытая под специальным шелковым колпачком, или лодыжка, затянутая в виниловый сапог, зачастую служит не только для визуального, но и для тактильного и для психологического стимулирования: здесь мы возвращаемся к балансу между запретным и дозволенным для наблюдения, к вопросам сенсорной депривации, ограничения доступа, тактильного контраста между теплой плотью и острыми гранями страз. К примеру, при распространенном фетише длинных волос головной убор, полностью скрывающий тщательно собранную прическу, может использоваться одним из партнеров, чтобы демонстрировать «недоступность» в те или иные моменты игры, в то время как виниловое розовое платье, кроем напоминающее викторианские платья маленьких девочек, но полностью обнажающее грудь, наоборот, маркирует определенную (но, возможно, не полную) доступность объекта в любой точке эротического сценария. Вполне распространенный Hadaka-apron-фетиш (название происходит от японского hadaka — «нагой» и английского apron — «фартук»), подразумевающий «наготу, прикрытую только фартуком», подчеркивает значение эротического костюма для важнейшей игры в прикрытие и обнажение, в постепенное перемещение из области обыденного в область эротического: фартук — предмет одновременно обыденный и легко фетишизируемый, — не в последнюю очередь из-за того, что большинство фартуков прикрывают в основном только переднюю часть тела и не препятствуют по большому счету доступу к гениталиям. Так, при использовании костюма French maid[15] белый фартучек в ходе эротической съемки или эротической игры, по словам участников, очень часто оказывается последним элементом одежды, остав ляемым на теле, зачастую — до самого конца действа. Здесь мы видим двойное действие минималистского костюма: этот фартучек одновременно маркирует роль участницы, помогая поддерживать фантазийную обстановку, и играет роль ограничивающего и в то же время допускающего объекта, секс-игрушки[16].
Крошечный кружевной фартучек «горничной-француженки», наклейки на сосках, «бабушкины панталоны», виниловые перчатки, трусики-стринги или скромный ситцевый платок, под который убираются волосы, маркируют собой скрытые части тела, фактически играют роль вывесок, говорящих: «Здесь можно найти то, что вам нужно». Интересная инверсия происходит, когда создатели эротического костюма идут обратным путем: не бюстгальтер, прикрывая, маркирует грудь, но обнаженная грудь подчеркивает, что конструкция из нескольких тоненьких золотых цепочек (два треугольника, цепочка-«основание» и две цепочки-«лямочки») на данный момент будет считаться бюстгальтером. Здесь видно, как сложно бывают выстроены роли означаемого и означающего в костюмном высказывании, как легко они могут обмениваться функциями и как остро смысл высказывания зависит от наших интерпретационных предпочтений: в ходе исследования автор продемонстрировал иллюстрацию семнадцати собеседникам, предлагая описать увиденное своими словами (см. ил. на полях). Девять ответов сводились к тому, что мы наблюдаем «очень смелый бюстгальтер» (то есть объект, призванный прикрывать грудь, но доведенный дизайнером до крайней откровенности); остальные ответы так или иначе сообщали, что на иллюстрации — «обнаженная грудь с какими-то украшениями».
Однако очень часто степень обнажения или сокрытия тела, признаки ролевой игры и другие значительные факторы, делающие тот или иной костюм эротическим, отступают на задний план перед такими важнейшими факторами, как цвет и фактура используемых вещей. Почти однозначно мы будем считать «эротическим» любое белье (а иногда и одежду, не попадающую по параметрам кроя под определение белья), имеющее один или несколько признаков из приводимого ниже списка:
- красный цвет;
- кружево в качестве основного материала;
- атлас в качестве основного материала;
- латекс, винил, ПВХ в качестве основного материала;
- черный цвет в сочетании с любым из предыдущих пунктов;
- металлическая или кожаная фурнитура;
- прозрачные ткани в качестве основного материала;
- прозрачный пластик в качестве основного материала.
Этот ни в коем случае не исчерпывающий список демонстрирует нам, что костюм может оказаться эротическим по признаку фактуры или цвета. У каждого из пунктов этого списка есть своя история, свои особенности бытования и свои причины, по которым происходит фетишизация, но безусловным обобщающим принципом является, видимо, следующий: данные качества делают костюм не-прагматичным, а значит, неповседневным, «иным» по отношению к нашей обычной одежде. Этот принцип, кажущийся нам очень значимым, мы подробнее рассмотрим ниже.
Цвет, а в особенности — красный цвет, имеет в истории костюма огромное значение, возможно сравнимое по масштабу только со значением черного. Об этом написано немало прекрасных работ[17], в том числе — рассматривающих вопрос о красном цвете в применении к нижнему белью в целом и эротическому белью в частности. Вряд ли мне удалось бы добавить что-нибудь к данной теме; мне бы, скорее, хотелось подчеркнуть тему «не-прагматичности» в применении к красному белью, слишком заметному под одеждой, слишком маркому в сравнении с черным, слишком вызывающему — в сравнении с белым. Случайно различенный сквозь футболку белый бюстгальтер может эротизироваться, но не служить поводом к масштабным проекциям в адрес носящей его женщины. Красный бюстгальтер — совершенно другое дело, та, на кого он надет, немедленно начинает восприниматься как объект, надевший (в прямом и переносном смысле слова) свое сексуальное «я» под покров социального: либо для того, чтобы нарочно продемонстрировать это «я» нам, либо из еще более интересных побуждений. Заметим, что, в отличие от других цветов, красный не требует никаких изысков кроя, никаких пикантных элементов, чтобы маркировать белье как «эротическое», — это широко используется и производителями, и потребителями эротического костюма. Прекрасной иллюстрацией, мне кажется, может служить рассказ одной из моих собеседниц о первом приобретении, сделанном ею, тогда — шестнадцатилетней школьницей, в момент появления кооперативной торговли на территории Советского Союза: красные трусы, совершенно необходимый, в ее понимании на тот момент, атрибут «соблазнительной женщины». Трусы расползлись синтетическими нитками после второй стирки, но и после этого, тщательно починенные, надевались по соответствующим особым случаям (здесь, кстати, виден еще один очень значительный принцип в структуре эротического костюма — его привязанность к стереотипам; к этой теме мы еще вернемся).
Текстура материалов, из которых сделан эротический костюм, имеет, безусловно, еще большее значение, чем цвет; это становится очевидным, если вспомнить, что эротический костюм — едва ли не единственный элемент нашей одежды, предназначенный для того, чтобы его трогали руками посторонние (тем более что речь часто идет о ситуациях, когда, как уже говорилось, «темно»). Прикосновение к кружеву дает тактильный контраст между фактурной, неровной поверхностью ткани и гладкой, теплой поверхностью кожи, доступной прикосновению в каждом отверстии ажура; кожа, прикосновение к которой, напротив, почти не считывается, создает ощущение непреодолимой тактильной дистанции для каждого из партнеров. Многие материалы имеют сильный тактильный эффект для того, кто надел костюм, а не только для его партнера: например, любители эротической одежды из латекса и винила часто описывают эффект «второй кожи», мягкого сдавливания, особого ощущения, ни на секунду, по их утверждению, не дающего забыть о надетом костюме (зачастую это ощущение описывается как «обнажающее нервы» или «превращающее все тело в особую эрогенную зону»).
Кожа, металл, винил, дерево в качество материалов, из которых выполняются детали эротического костюма, способны влиять не только на визуальные и тактильные впечатления участников действия: в неменьшей мере здесь задействуются слух и обоняние. Характерный хруст винила, шорох атласа, позвякивание металла способствуют созданию фетишизированной, фантазийной обстановки в очень значительной мере, — точно так же, как ему способствуют характерный запах кожаной одежды или металлических аксессуаров. Отдельную роль играет смысловая нагрузка каждого из названных материалов, связанные с ними ассоциации: избыточность, жеманность, кокетливость кружева, «силовые» и «опасные» ассоциации, связанные с кожей, «извращенность» латекса; «восточность» деревянных элементов одежды самостоятельно задают конструкции ролей и способны полностью перетянуть на себя весь эффект эротического костюма, сделав малозначительными вопросы кроя и цвета. Более того, нередко только материал, из которого сделан костюм, делает его эротическим при совершенно традиционном крое: продающиеся в секс-шопах платья с длинными рукавами и юбками до пола, широкие брюки, блузки или пиджаки, выполненные из прозрачной сетки или кружева, именно благодаря выбору ткани становятся эротическими, требуют особых ситуаций и особых интенций со стороны того, кто их надевает.
Но при всем многообразии элементов и приемов, на которых строится современный эротический костюм, при всей вариативности его структуры существует один неизменный принцип, без которого такой костюм не может выполнять свою роль — то есть служить эротическим стимулом для носителя или наблюдателя: это — своеобразная узнаваемость, возможность определить с первого взгляда, что данный костюм — именно эротический, что к нему применимы все принципы сексуального восприятия и самовосприятия. В повседневном костюме принципиально новый, подлинно ни на что не похожий аксессуар или элемент одежды может восприниматься как дизайнерский прорыв, как проявление экстравагантности или как признак неадекватности; тот, кто надел такой костюм, безусловно, рискует столкнуться с серьезными сложностями в восприятии собственного образа окружающими. Но эротический костюм, не соответствующий представлениям партнеров, может не просто сказаться на их взаимопонимании — он может стать подлинным препятствием для осуществления их намерений.
Современный эротический костюм: архаика и новация
Любое встраивание в ту или иную социальную систему — от переезда в новую страну до перехода на новую работу или «вписывания» в новую приятельскую компанию — требует от нас тонкой настройки нашего костюмного языка. Этот процесс так естественен, что мы не всегда его осознаем. В некотором смысле мы словно перебираемся из одного диалекта в другой, начинаем едва заметно присваивать новый костюмный акцент, новые мемы и идиомы, иногда — новые слова, почти всегда — новые интонации. Мера нашего овладения новым «языком» зависит от множества факторов — нашего индивидуализма или, наоборот, желания соответствовать, степени укорененности наших привычек, наконец, нашего умения считывать, сознательно или бессознательно, особенности местного диалекта. Особенно сложным такое овладение новым костюмным диалектом — или даже целым пластом языка — оказывается в тех случаях, когда мы выучили язык вне языковой среды, то есть строим свое представление о костюме, принятом, например, в среде банкиров, исключительно по расхожим стереотипам. Мы рискуем оказаться в ситуации, когда наша речь окажется комичной или, наоборот, искусственно правильной, когда наши высказывания будут восприниматься неверно, а наши интонации — подводить нас. Однако при определенном чувстве языка и везении со временем мы успешно овладеем тонкостями местной костюмной речи.
Когда дело касается эротического костюма, мы вынуждены проходить тот же самый процесс языковой настройки с каждым новым партнером или с каждой средой, где эротический костюм является основной или одной из принятых форм одежды. Как уже говорилось, лучший метод не делать откровенных ошибок — пользоваться самым общим языком, соблюдать стереотипические дресс-коды. Однако со временем мы осваиваем костюмные диалекты, вырабатываем собственный язык с каждым партнером, язык куда более тонкий и условный, зачастую непонятный окружающим, но отлично понятный нам. В рамках выработки этого языка мы уходим от банальных, условно-общепринятых костюмов к тем, которые наиболее соответствуют конкретным вкусам — нашим и наших партнеров. Однако каждая новая эротическая игра, каждая новая примеряемая роль, для которой мы решаем воспользоваться эротическим костюмом, требует выработки нового пласта костюмного языка, новых средств высказывания. И мы снова обнаруживаем, что единственной отправной точкой для нас являются идеально узнаваемые стереотипы.
Готовые эротические костюмы, особенно — ролевые (пожарник, ведьма, повар, разносчик пиццы, дикарка и так далее), всегда фантастически, восхитительно архаичны, и при этом всегда работают с самыми устоявшимися, самыми простыми стереотипами. Так, костюм медсестры, каким бы условным он ни был, обязательно изобилует большими красными крестами, костюм школьницы включает в себя неизменную плиссированную юбочку, «пожарный» должен облачиться в красный комбинезон и золотой шлем. Главная причина именно такой подачи ролей — требование безусловной и абсолютной опознаваемости представляемого персонажа. Вне зависимости от возраста, вероисповедания и, при нынешнем уровне глобализации, места проживания (по крайней мере в рамках определенного, довольно обширного ареала) покупатель должен однозначно опознавать «медсестру» как медсестру, «пожарного» как пожарного. Возникает феномен архаичности, вообще свойственный эротическому костюму (мы очень скоро вернемся к этой теме): найти в современной больнице медсестру с красным крестом на головном уборе практически не представляется возможным, но эротический костюм сохраняет этот признак с той же надежностью, с какой его сохраняют иллюстрации некоторых новых детских книг, комиксы и те произведения современного искусства, которые принято относить к области поп-арта. Ту же механику можно наблюдать, когда костюм призван помочь в имперсонации представителей той или иной расы или народности: «немки» русы и толстокосы, «испанки» непременно в красном и с веерами, «эскимоски» — в меховых юбочках, едва прикрывающих лобок, и в непременной меховой шапке (сырая рыба в руках могла бы дополнить образ). «Дикарки» слегка прикрыты искусственным мехом и вооружены пенополиуретановыми дубинками, «дикари» повторяют киношный костюм Тарзана, в свою очередь до неприличного стереотипичный. Ролевой эротический костюм оказывается утрированным, грубым, упрощенным: большего от него и не требуется, особенно если вспомнить, что этот тип костюма всегда говорит «прямым» языком, упрощенным языком непосредственного сексуального контакта.
Эта стереотипичность готового эротического платья, кстати, очень влияет на коммерческие механизмы его бытования. В отличие от подавляющего большинства обычных одежных марок, выступающих с се зонными коллекциями, марки, создающие эротические костюмы, обновляют линейки товаров крайне редко. Обновления, если таковые и имеют место, приходятся не на начало модных сезонов, а на периоды карнавалов, в первую очередь — на Новый год и на Хэллоуин. Основой этих обновлений становятся в основном костюмы персонажей, которые успели приобрести актуальность в массовой культуре за истекшее время (такими, скажем, оказались в свое время персонажи из «Гарри Поттера» и «Людей Икс»). При этом костюмы из прошлых «коллекций» не переводятся в стоковые магазины и не снимаются с производства, а продолжают отлично существовать на тех же самых полках и в тех же самых каталогах до тех пор, пока (и если) не потеряют всякую узна ваемость (как например, костюмы персонажей позабытых фантастических сериалов).
Методы продажи эротического костюма способствуют его архаичности, требования узнаваемости и простоты способствуют успеху описанных механизмов продаж. Однако новация может приходить в мир эротического платья не только с появлением новых популярных «ролей», требующих костюмного оформления, но и из маргинальных субкультур, если эти субкультуры начинают по той или иной причине легитимироваться в массовом сознании. Так, розовые меховые наручники, вызывающие содрогание у BDSM-щиков старой закалки, в последние пятнадцать лет можно купить в любом секс-шопе «для домохозяек»; нижнее белье с гей-символикой прошло тот же путь от крошечных полуподвальных магазинчиков при полусекретных клубах до специальных отделов в магазинах эротического белья.
Как и в мире повседневной одежды, в мире эротического костюма параллельно с механизмом просачивания маргинальных субкультур в мейнстрим работает и обратный механизм — глобальные дизайнерские тренды иногда становятся частью популярного эротического платья. Движение, естественно, идет сверху вниз: элитные марки белья, такие как Agent Provocateur или Lejaby, нет-нет да и развлекут потенциальных потребителей щедрым использованием шотландки (один из главных трендов текущего сезона) или пеньюарами с модными сегодня рукавами буфф, или кружевными легинсами с игриво подчеркнутой линией бедра. Марки, работающие на более широкий рынок, осваивают этот механизм хуже: чем меньше усилий создатели хотят тратить на последующие обновления кол лекций, тем дальше они держатся от сверхновых, часто меняющихся трендов.
В своей архаичности эротический костюм снова оказывается близок к униформе, спецодежде и ритуальной одежде (как параллель с последней отметим еще декоративную нарочитость и избыточность некоторых разновидностей эротического белья). И близость эта только усугубляется тем фактом, что эротический костюм с поразительной тщательностью следует не только стереотипам в представлении тех или иных игровых ролей, но и стереотипам куда более глобальным, значительным, базовым, священным для культуры и общества: стереотипам гендерным.
Эротический костюм: гендерные аспекты
Секс — самое гендерное занятие на свете. Секс — это территория, где мы волей-неволей вынуждены признавать, что у нас есть не только гендер, но и пол; здесь законы пола и гендера могут создавать удивительную гармонию; здесь же они могут входить в тяжелейшие, наиболее мучительные конфликты, от которых нам зачастую не удается увернуться.
Одна из моих собеседниц, утверждавшая, что ее чулки с подвязками и кружевные корсеты совершенно не интересуют партнера, объясняла, что она покупала, покупает и будет покупать эротическое белье лично для себя — «потому что мне приятно чувствовать себя женщиной». В рекламе белья LoveKylie фотография модели, одетой в сет под названием Frisky (стринги и бюстгальтер из розового атласа, отороченные черным кружевом, с крупными декоративными бантами из черного атласа), подписана возгласом: Man, I feel like a woman[18]. Любая наша одежда — это, среди всего прочего, материальное выражение наших отношений с собственным телом; но эротический костюм всегда (пытаюсь придумать исключение, но не могу) оказывается материальным выражением наших отношений с телом, принадлежащим, во-первых, определенному полу, а во-вторых — живущим по законам определенного гендера. Эти две характеристики нашего тела становятся системообразующими, когда речь идет о выборе не просто костюма, но костюма эротического.
Соответствие и несоответствие гендерным установкам — еще одна шкала балансирования эротического костюма. В подавляющем большинстве случаев современный эротический костюм представляет собой оду гендерному архаизму (если, конечно, вычесть из традиционных гендерных правил максиму о том, что женщине грех чрезмерно украшаться).
Если речь идет об обычном, не подразумевающем четких игровых ролей или нетривиальных фетишей эротическом белье, то мы имеем дело с крайней избыточностью декора, барочностью стиля, театральностью форм. Мы наблюдаем не только элементы костюма, давно вышедшие из постоянного, повседневного употребления (чулки на подвязках и корсеты — самые простые из примеров), но и манеру отделки, исчезнувшую вместе с кринолинами и кружевными зонтиками. Массово распространенный эротический костюм (как и обсуждавшийся ранее эротический дресс-код) зафиксировал в себе тот момент в истории моды и платья, когда гендерные признаки носителя были абсолютно однозначны, когда мода неопровержимо разделяла маскулинное и фемининное, когда невозможно было спутать между собой мужские и женские панталоны, в отличие от сегодняшних черных синтетических трусов-плавок, зачастую продающихся производителями в разных пакетах только для того, чтобы не смущать покупателя словом «унисекс». Собственно, именно в этой области мы совершенно не готовы к унисексу: когда дело доходит до нижнего белья, мы хотим наверняка знать, кто есть кто. И нижнее белье тем более — эротическое белье в традиционном его понимании служит для нас семафором, однозначным методом заявить, что ты ни на секунду не намерен шутить ни с вопросами собственной половой принадлежности, ни с вопросами половой принадлежности партнера. Это белье не только эстетически соответствует наиболее утрированным представлениям о женственности и мужественности — оно строится так, чтобы максимально подчеркивать половые признаки тела: приподнимать и акцентировать грудь, демонстрировать пологость женского лобка, за счет цвета и рисунка зрительно увеличивать скрытый под трусами пенис, подчеркивать талию и бедра у женщин и плечевую зону — у мужчин. Вне зависимости от того, кто в паре «носит брюки», вопрос о том, кто носит чулки, решается однозначно.
В произведениях массовой культуры худшая судьба, которая может постигнуть персонаж мужского пола, — оказаться застуканным в момент ношения женского белья. Мужские костюмы — «Римский воин», «Египетский бог», «Король диско», «Вампир», «Пожарник» — не только подразумевают однозначно мужские роли, но и конструируются по одному и тому же принципу: утяжеленные, гипертрофированные плечи, пояс или плавки, зрительно сужающие таз, аксессуары, обычно символизирующие собой оружие или тяжеловесные рабочие инструменты (бессознательный штрих, подкупающий своим наивным обаянием). Мужские эротические костюмы, не призванные помочь носителю изображать конкретного персонажа, но служащие маркерами эротической игры как таковой (и используемые, например, исполнителями мужского стриптиза), допускают крайне малый диапазон вариантов: белый воротничок с прикрепленным к нему галстуком-бабочкой или обычным галстуком, манжеты с запонками, плавки, верх которых имитирует воротник (опять же с галстуком), или плавки с имитацией фрачных фалд на ягодицах, — словом, ничего, что могло бы хоть на секунду показаться элементом женского костюма. Даже материалы и цвета здесь используются принципиально иные — кружево и атлас почти полностью исключены (напомним, речь пока идет о массовом рынке), красный цвет используется предельно редко. Интересно, что здесь мы снова видим, как близок эротический костюм оказывается к парадновыходному, — на этот раз и в плане гендерной «правильности», нерушимости гендерного канона, и в плане использования конкретных элементов для подчеркивания этого канона.
Нарушение гендерных правил при ношении эротического костюма (да и просто нижнего белья) ставит мужчину в крайне неоднозначную ситуацию. Стринги, кружевные трусы, белье «немужских» цветов в общественном сознании немедленно маркируют мужчину как «гея» или «извращенца» (и хорошо еще, когда эти два понятия не сливаются в одно). Большинство опрошенных мной мужчин-гетеросексуалов с завидной твердостью заявляли, что ни при каких обстоятельствах не предстанут перед партнершами в кружевных или сетчатых «боксерах» или мужских «танга», продающихся в секс-шопах и магазинах гей-культуры. Гетеросексуальные женщины, спрошенные мной о желании видеть такое белье на партнере, по большей части или реагировали возгласами демонстративного неприятия, или рассматривали такую ситуацию как ироническую. Некоторые, но, безусловно, далеко не все мужчины-геи находили такое белье привлекательным, подчеркивая при этом маскулинность кроя и контраст между кроем и материалом. Намеренное переодевание в женское (или условно-женственное) белье или в женский ролевой эротический костюм в ходе эротической игры обычно либо означает желание «побыть женщиной», вместе с костюмом принять на себя женскую гендерную роль в сексуальной сцене (в том виде, в котором партнеры понимают эту роль), либо используется в качестве распространенной техники унижения мужчины в рамках субмиссивно-доминантных отношений. Последнее демонстрирует нам, насколько грубо и в то же время точно работает механизм «секс — костюм — гендер»: женское белье — женская роль — подчиненная роль. Любой переход в этой связке напоминает нам, что секс, пол и гендер по сей день связаны между собой в большей мере, чем нам иногда хотелось бы.
Ситуация с маскулинными элементами в женском эротическом костюме может показаться принципиально иной, но при ближайшем рассмотрении мы выясняем, что и здесь гендерные стереотипы действуют очень жестко. Когда речь идет о повседневном костюме, мы позволяем женщине носить вещи, когда-то считавшиеся мужскими, но при этом требуем от нее некоторой интуитивно понимаемой женственности. Мы считаем стильной женщину в брючном костюме, гангстерской шляпе, галстуке, подтяжках, ботинках на плоской подошве, если эти элементы одежды скроены по женской фигуре и подчеркивают гендерную принадлежность носительницы, если ее образ дополняется макияжем, бижутерией, дамскими аксессуарами. Мы даже готовы позволить женщине на определенных витках моды использовать подлинно мужские элементы костюма (например, мужские рубашки), но на тех же условиях женственности цельного облика. Но восприятие женщины в подлинно мужском (а не стилизованном под мужской) костюме сопровождается почти теми же сложностями, какими сопровождается восприятие мужчины в дамской шелковой блузе. Применительно к эротическому костюму действует тот же механизм — но опять в утрированной, заостренной, уплощенной форме: мужские элементы допускаются только при гипертрофированном, а зачастую и вульгарном соблюдении женственности костюма в целом. Так, если речь идет о ролевых эротических костюмах, можно найти немало вариантов, где женщине предлагается маркированно-мужская роль: «пиратша», «строительница», «военная», — но сам костюм всегда и обязательно вызывающе подчеркивает область груди и ягодиц, большинство элементов прозрачны или выполнены из кружева, аксессуары сугубо женственны, цвета смещены в женскую гамму (с доминированием красного и розового), отделка избыточна. Такие костюмы — равно как и использование в женском эротическом костюме мужских рубашек, шляп, галстуков — транслируют одновременно два очень важных сообщения. Первое: возможно, мужская роль или мужские элементы костюма сообщат носительнице некоторые признаки мужского (в стереотипическом понимании) поведения, привлекательные для партнера: сексуальную агрессивность, смелость, некоторую грубоватость, игривость, готовность к сексуальным экспериментам. Второе: речь идет только об игре, партнер не должен бояться подлинной смены гендерных ролей, он контролирует сексуальную ситуацию; какой бы грозной ни казалась «пиратша», наличие бантиков на треуголке и рюшечек на панталонах декларирует ее готовность сдаться первому, кто решится пойти на абордаж.
Кстати, мужская рубашка в качестве однозначного и очень распространенного женского эротического костюма заслуживает нескольких замечаний. В первую очередь, на ее примере удобно видеть, насколько разным интерпретациям может подвергаться один и тот же эротический костюм и насколько разными методами может фетишизироваться один и тот же объект одежды. Три базовые интерпретации: «Передо мной девочка-сорванец, но я ее приручу», «На ней моя рубашка, она моя, она полностью мне доверилась», «Передо мной самостоятельная, сильная женщина, но она готова мне отдаться» — не считая, конечно, индивидуальных интерпретаций, которыми каждый читатель может развлечь себя без нашей помощи, — вдобавок обнажают перед нами все тот же хрупкий баланс между гендерно допустимым и гендерно недопустимым в эротическом костюме: женщине позволено носить мужскую рубашку только для того, чтобы подчеркнуть свою женственность. Недавняя рекламная кампания духов Coco Mademoiselle от Chanel демонстрирует нам актрису Киру Найтли в белоснежной мужской рубашке на голое тело. Журнальные принты изображают ее сидящей на коленях, глядящей в камеру глазами потревоженного пятнадцатилетнего мальчика-гея и прикрывающей грудь мужским котелком. Видеоролик, транслируемый в рамках той же рекламной кампании, сообщает нам подробности: героиня возвращается домой через окно, босиком, в этой самой рубашке (на голое тело, разумеется); котелок летит в угол, рубашка падает на пол, героиня распахивает гардероб, чтобы преобразиться в роскошную диву (пурпурное вечернее платье, сверкающие подвески). Зрителю предоставляются две приятные возможности: пофантазировать о том, как Кира Найтли загорает на крыше в одной мужской рубашке, спасаясь от солнечного удара при помощи фетрового котелка, или о том, как именно Кира Найтли провела ночь, если домой она вернулась босиком, в одной рубашке и котелке. При просмотре ролика создается отчетливое впечатление, что героиня выдавала себя за мальчика; однако зрителя спешат успокоить, заодно подчеркивая: такое поведение мы можем простить только женщине, способной за двадцать секунд преобразиться в королеву бала. Если бы она упорствовала в желании носить мужские рубашки и шляпы, мы бы ее не одобрили: так и до «мартинсов» недалеко.
Интересно, что не только мужские элементы туалета привносят в женский эротический костюм некоторый элемент угрозы, требующий сглаживания. Сам факт переодевания женщины в эротический костюм вполне понятным образом нарушает определенные гендерные стереотипы; не только явное осознание, но и откровенная демонстрация женщиной своего сексуального «я» может вызывать дискомфорт, сообщая сцене элемент угрозы. Женщина оказывается в роли соблазнительницы, сексуального агрессора, провокатора, — роли, традиционно приписываемой ей и так же традиционно порицаемой. Не исключено, что именно из-за этого женский эротический костюм (и те разновидности мужского эротического костюма, которые призваны продемонстрировать некоторую женственность носителя) так часто сообщает зрителю смешанное ощущение невинности и угрозы, — примерно как дитя с пистолетом. Когда модели Victoria’s Secret демонстрируют очень эротичную, выполненную в ярких цветах коллекцию нижнего белья Angels, они не только ведут себя на подиумах и снимках как откровенные сексуальные агрессорши, — они подчеркивают свою способность соблазнять, склонять, доминировать; однако название коллекции выбрано не случайно, и за спиной у моделей подрагивают белые ангельские крылья. Безусловно, здесь сознательно сконструирована провокационная игра, но в ее рамках ангелы Victoria’s Secret демонстрируют свою способность к мгновенному преображению: это вызывающее белье — всего лишь надетый в шутку костюм, ангел же — подлинная сущность.
Тема ношения женщиной эротического костюма как проявления «нескромности» проглядывает и в ситуациях, когда мужчина (или женщина) однозначно предпочитает видеть партнершу в «обыкновенном», а не «сексуальном» белье. Эта тема — неприязни к эротическому костюму как таковому — может мотивироваться самыми разными способами и иметь самые разные механизмы. Иногда дело в том, как построен индивидуальный фетиш: например, игра в «неожиданность», в «неподготовленность» партнерши, в спонтанность, внезапность сексуального контакта может быть испорчена, если окажется, что на партнерше надето что-нибудь «специальное». Иногда причина — в желании видеть партнера или партнершу «подлинной» («Сними это, оно какое-то ненастоящее, я тебя в этом не узнаю») и вообще исключить элемент искусственности из сексуальных отношений. Иногда речь идет о страхе перед «роскошной женщиной» или об отсутствии интереса к этой категории женщин («Это какая-то картина маслом, а не баба, я не могу это трахать»). Иногда мотивом служит осуждение эротической одежды как признака развращенности и распущенности («Мой бывший муж терпеть не мог все эти эротические штучки, говорил, фу, какое блядство»). Но так или иначе, каждый из перечисленных мотивов декларирует один важный факт: эротический костюм выполняет свою роль тогда и только тогда, когда соблюдается строжайший баланс между чувством безопасности и чувством угрозы, между сексуальной агрессией и контролем над происходящим, между возможностью вступить на запретную территорию — и способностью не переступать некоторую условную черту, одна мысль о приближении к которой вызывает у нас сильный дискомфорт. Иными словами — эротический костюм полноценно выполняет свои функции только тогда, когда он безошибочно соотносится не только с нашими желаниями, но и с нашими страхами.
Эротический костюм как техника взаимодействия с сексуальным желанием
В предыдущей части статьи мы приводили примеры и обсуждали факты исходя из предположения, что желания партнеров по сексуальной активности находятся в пределах некоторой условной, плохо поддающейся определению территории, которую без особых надежд на ясность можно попытаться назвать «норма». Более емким (но не менее расплывчатым) можно считать термин «ваниль», изначально использовавшийся в секс-индустрии для обозначения порнофильмов без девиаций какого бы то ни было рода (иными словами — романтичный гетеросексуальный акт между двумя партнерами, в котором основной акцент делается на вагинальную пенетрацию). Однако на практике термины «ваниль», «норма», «конвенциональный секс» в равной мере ничего не означают: каждый человек имеет свой спектр сексуальных стимулов и желаний, каждая пара, группа, сообщество, естественно, по-своему рассматривает норму; то, что для одних входит в понятие «конвенционального», для других может оказаться вопиюще неприемлемым, неестественным и извращенным. Демаркационная линия между сексом «конвенциональным» и «неконвенциональным» пролегает в наших умах, по извилистым границам сугубо индивидуальных карт.
Однако вне зависимости от того, какие территории нанесены на карту, каков процент изведанных земель и какими значками размечены те или иные тропы, каждый из нас четко представляет, где именно располагается минное поле его индивидуальных запретов. И если составить еще одну карту — не карту дозволенных передвижений, но карту желаний, — естественно, выяснится, что минное поле представляет собой особый, зачастую непреодолимый интерес для каждого из нас.
Взаимодействие с запретными желаниями, какого бы рода они ни были, — один из самых сложных аспектов человеческой сексуальности. В равной мере мучительным оказывается и противодействие сугубо индивидуальным табу и табу социальным. В последнем случае ловушка оказывается по-настоящему опасной: поделиться с партнером правдой о собственном сексуальном интересе к животным, представителям своего пола, людям с нетривиальными телесными характеристиками, детям, насилию, тем или иным объектам, не сексуализируемым в рамках нормы (скажем, к определенным предметам мебели, игрушкам, пищевым продуктам, предметам одежды), к особым точкам пространства или особым телесным практикам зачастую означает высокий риск потерять его, породить слухи, поставить под угрозу свою репутацию и так далее и тому подобное. Еще более сложная ситуация — часто возникающая необходимость отдавать отчет в нетривиальности собственных сексуальных пристрастий не своему партнеру, но самому себе. Особенно серьезны случаи, когда желания индивидуума (например, стремление к сексуальному насилию или интерес к несовершеннолетним) идут вразрез не только с понятиями нормы, но и с буквой закона.
Каждый человек узнает способ получать «то, что нельзя, но очень хочется» — пусть в урезанной и ущемленной, но все-таки хоть в какой-то мере — еще ребенком; позже, погружаясь в серьезную взрослую жизнь, мы продолжаем использовать этот метод, но уже не готовы заявлять о нем вслух, да и сами не всегда понимаем, что именно делаем. Этот метод называется «понарошку». Если мы не готовы позволить себе осуществлять или провоцировать сексуальное насилие, если нам претит собственный интерес к сексу с животными или инопланетянами, если нам кажется, что здоровый человек не должен предаваться фантазиям о занятиях любовью с пленившей его дикаркой в пещере, застеленной шкурами мамонта, мы и не обязаны признаваться в таких желаниях ни себе, ни тем более партнерам: мы просто можем осуществлять их «понарошку». Возможно, эротическая игра — это «метод разнообразить отношения», как любят утверждать авторы глянцевых журналов; однако на практике волшебной пылью, способной намертво соединить распадающуюся пару, оказывается эффективная сублимация запретного желания, достигаемая в той или иной мере при эротической игре. И поскольку обычно табу или фетиш имеют вполне описываемые характеристики — будь то «детскость» образа или двенадцатисантиметровые каблуки на шпильках, — эротический костюм является ценнейшим техническим средством для того, чтобы получить хоть малую долю запретного (или просто «странного») желаемого, естественно понарошку.
Не существует широко распространенного табу или широко распространенного фетиша, который не был бы отражен в современном эротическом костюме. Существуют бесчисленные варианты костюма школьницы ценой от 20 до 400 долларов — и не менее бесчисленные варианты костюмов кошечки, лисички, волка и быка с прорезями для гениталий. Приобретение эротического костюма (если он не предназначен для сугубо аутоэротической игры) является безопасным методом коммуникаций с партнером на темы запретного: если партнер доволен и принимает игру — бинго! — нам повезло, если недоволен и отшатывается в сторону — ситуацию можно свести к шутке, вернув отношения в безопасную точку и продолжив мучиться молча. Эротический костюм используется здесь как метод склонить партнера на свою сторону, убедить его поиграть в интересующую нас игру, даже если сам он не разделяет в полной мере наших вкусов и фетишей: он ведь не обязан так же серьезно, как мы, относиться к тому, что делается «понарошку».
Еще эффективнее та же система действует, когда речь идет не о коммуникации с другими, а об элементарной рефлексии. Далеко не всякий готов признать, что его до дрожи возбуждают больничная обстановка и медицинские процедуры; в этом, кажется нам, есть что-то нездоровое, не сказать — извращенное. Игра же в доктора или медсестру — просто игра, и масштаб этого «просто» напрямую зависит от конкретных характеристик костюма: чем он наивней и утрированней, чем грубее выполнены его детали, чем условнее производимое впечатление, тем больше работы приходится на фантазию человека с «медицинским фетишем», тем меньшее удовольствие он, возможно, получает, — но тем безопаснее территория, на которой он находится. На протяжении многих лет цензура Соединенных Штатов соглашалась, что сексуальная сцена в том или ином фильме не является порнографической, если один из ее участников держит хотя бы одну ногу на полу[19]. Эротический костюм в таких ситуациях — метод «держать одну ногу на полу», обводить вокруг пальца внутренних цензоров — своего и партнера.
Эта техника подмены подлинных фетишей аляповатыми, но условноприемлемыми эротическими костюмами особенно остро касается уже упоминавшихся ситуаций, когда запретное желание оказывается не только «извращенным» по некоторой условной мерке, но и противоречащим закону. Одна из самых ярких и интересных тем здесь — тема сексуального насилия. Фантазии о сексуальном насилии, в которых фантазирующий является объектом, субъектом или, реже, сторонним наблюдателем, считается самой распространенной — и при этом одной из самых табуированных сексуальных фантазий[20]. В силу этого напряженного соотношения между популярностью и запретом вся область эротического костюма и аксессуаров, связанных с темой насилия, поражает разнообразием, причем не только в воплощении тех или иных атрибутов, но и в самом подходе к теме. Можно проследить градации от максимально «искусственного» — то есть наиболее «понарошечного» — подхода, представленного такими костюмами, как «пациентка психбольницы» или «средневековая хозяйка замка, готовая расстегнуть свой пояс верности перед смельчаком, сумевшим вырвать у нее ответ о том, где спрятан ключ», — через «условно-похожие» гламурные варианты — к простым прагматическим решениям, в которых каждый предмет одежды или аксессуар играет сугубо практическую роль. Кожаная повязка на глаза за 400 евро, хромовые кольца на пенис за 350 евро, ошейники со стразами от Elysia (знаменитой марки, создающей секс-игрушки и работающей на женскую целевую аудиторию), шелковые повязки на глаза с надписями «Свобода — это право выбрать, чьим рабом ты хочешь быть» (англ. Freedom is deciding whose slave you want to be) из знаменитого секс-бутика Coco De Mer[21] играют двойную роль — это одновременно метод остранения, «оцивилизовывания» собственного брутального и табуированного желания, форма маскировки насилия под игру — и в то же время зачастую метод подкупа партнера или партнерши, причем ценность такому подкупу придает не столько буквальная стоимость предлагаемых предметов, сколько их крайняя цивилизованность, модность, гламурность, превращающая идею приковать насторожившегося партнера или партнершу наручниками к горячей батарее в почти светское развлечение. Зачастую методом остранения D/s[22]-желаний и реализации фантазий подобного рода служит костюмная игра, в которой само распределение ролей подразумевает доминирование со стороны одного партнера и подчинение — со стороны другого (скажем, игра в лорда и служанку или в жителей планеты Гор[23]): здесь само согласие на игру со стороны партнера означает согласие на определенные действия, костюм же помогает делать вид, что ничего выходящего за пределы «нормы» здесь не происходит. В выборе между удовлетворением желания и сохранением приличий специальные костюм и аксессуары помогают оставаться на стороне приличий; но покупатели, приобретающие в Coco De Mer «шелковую веревку для связывания» за 65 евро и кляп за 129 евро, скорее всего, предпочли бы обойтись куском пеньки и туго скрученным шерстяным носком. Когда запретной или не вполне приемлемой частью эротической фантазии является не образ действия, а объект сексуального желания, костюм действует еще проще: монахиня, старушка, маленькая девочка — эти образы создаются при помощи соответствующего костюма с большей или меньшей точностью.
Нарушение правил «игры в игру», то есть игры в девиацию, подменяющей собой желанное девиантное поведение, караются весьма жестко: человек, нарушивший правила игры, рискует как минимум вызвать вспышку недовольства у партнера; как максимум — получить вызов в суд и стать объектом общественного остракизма. Применительно к эротическому костюму действие этого жестокого механизма когда-то испытала на себе команда американского журнала Bizarre, возглавляемого в 1942–1945 годах[24] Джоном Уилли[xxv], одним из первых дизайнеров фетишистского эротического костюма в истории моды. Авторы и иллюстраторы Bizarre, чьи работы до сих пор лежат в основе огромного числа современных эротических одежд и аксессуаров, отказались от кокетливой игры, принятой в те годы в эротических и порнографических журналах и стали работать с фетишем как с нормой, с прямым допущением. Несмотря на ироничность стиля и комментариев к изображениям, на нереалистичность представляемых сцен и утрированность персонажей, Уилли и его команда стали предъявлять фетишистский костюм как осознанно надетый носителем, как заявку с его стороны. На фоне распространенных в тогдашней эротической прессе стыдливых сцен, где любой ненормативный акт мог подаваться как «случайно происшедший» или «ненароком подсмотренный», работы, публикуемые в Bizarre (и смотрящиеся в наши дни трогательно и наивно) были крайне серьезной заявкой касательно демонстрации сексуального «я» — в том числе девиантного сексуального «я» — при помощи костюма. Именно работы Уилли, Клоу[26], Стентона[27] сделали эротический костюм самостоятельным предметом обсуждения и самостоятельным объектом моды, отличным от нижнего белья как такового.
Кстати, именно пародийность и ироничность подачи материалов в Bizarre (а также в его духовном наследнике — журнале Hustler[29] и в других изданиях такого рода) способствовала распространению идей и визуальных образов, создаваемых сотрудниками, — точно так же, как звериная (почти в буквальном смысле слова) серьезность ряда фетишистских журналов отпугивает от них потребителей. Бизарровские «дамочки в беде» и «жестокие госпожи» в обтягивающих костюмах для верховой езды, лопающихся на их могучих бюстах, были достаточно эротичными, чтобы возбуждать желание, и достаточно комичными, чтобы вновь срабатывал трюк с остранением: читатель имел возможность говорить себе, что он смотрит на эти (зачастую весьма жесткие) сцены не потому, что его интересует подчинение, насилие, групповой секс и другие демонстрируемые девиации, а потому, что он просто любит хорошую шутку.
Ирония, всегда являющаяся механизмом построения смысловой дистанции, в том числе — в языке костюма, зачастую оказывается совершенно необходимой, когда речь идет о костюме эротическом. Безусловно, любой костюм может трактоваться как иронический или как крайне серьезный: эротический костюм под Гарри Поттера может восприниматься партнерами со смехом — или с мелодраматической серьезностью, свойственной саге Джоан Роулинг. Мужские трусы с хоботом, куда вкладывается пенис, и со слоновьими ушами по бокам, могут восприниматься партнершей как очаровательно смешные — или как оскорбительные. «Патриотические» костюмы, то есть костюмы с патриотической символикой, весьма популярные, например, в США, могут восприниматься с иронией — или быть частью напряженной эротической ролевой игры, — например, в «спасение» или «завоевание». Однако именно ирония зачастую позволяет нам контролировать границы игры, регулировать степень нашей открытости перед партнером — и ту меру собственного потаенного, а возможно — и запретного желания, для сублимации (или даже реализации) которого служит нам эротический костюм. И уж, безусловно, только способность к восприятию иронии позволяет нам иногда делать эротический костюм частью костюма повседневного.
Underwear Out[29]: эротический костюм в роли повседневного
Тонкая полоска чулка на секунду выглядывала на свет божий из-под вороха нижних юбок и позволяла особо талантливым поручикам судить о красоте всего тела, скрытого от глаз кринолинами и палантинами. Кружевной верх чулка случайно демонстрируется партнеру по танцам, когда подол мини-юбки поднимается чуть выше положенного во время дискотеки в ночном клубе. Очевидно, ни в какие времена верхняя одежда и нижняя не вели подлинно раздельную жизнь. Разные элементы мужского и женского платья временами переходили из категории «белья» в категорию «одежды» и наоборот, но даже те части костюма, которые и сегодня продолжают сохранять свою однозначную принадлежность к сфере интимного, нередко играют самую значительную роль в построении современного костюма.
Простейший пример использования невидимого, интимного слоя одежды как видимого — белье, надеваемое под откровенно прозрачную повседневную одежду (чаще — блузы и топы, реже — юбки и брюки). Такое белье обычно можно смело причислять к эротическому: оно подчеркнуто декоративно и явно предназначено для того, чтобы бросаться в глаза. Интересно, что обычно такое белье не бывает вызывающим, — в противном случае создавался бы противоречивый, смущающий носительницу элемент наготы, костюм приобретал бы иной акцент: не «я позволяю вам видеть, что у меня под блузкой», а «я для проформы надела эту прозрачную штуку поверх моего суперэротичного лифчика». Последнее высказывание, кстати, бывает уместным и желанным — например при походах в некоторые ночные клубы. Более того, нарочитая демонстрация нижнего белья, его обыгрывание в качестве элемента повседневного костюма на протяжении почти тридцати лет является расхожим дизайнерским приемом, порождающим когда более, а когда и менее интересные результаты.
Самым простым методом использования этого приема можно считать underwear out — ношение «нижней одежды» вместо «верхней одежды» или прямо поверх нее. Корсеты в качестве топов появляются в нескольких коллекциях примерно раз в год; протестные девочки-подростки носили лифчики поверх футболок в начале девяностых, — очевидно, под влиянием знаменитого бюстье от Жан-Поля Готье, в котором Мадонна выступала в 1990 году (этот удивительный артефакт соединил в себе рестриктивную жесткость корсета и коническую форму грудей, одновременно угрожающую — и ностальгически отсылающую к белью сороковых–пятидесятых годов). Дизайнеры, желающие не просто вытащить underwear out, но и обыграть его, крепят к наружной стороне юбок ватные подушечки, при помощи которых викторианские леди увеличивали слишком худые ягодицы, или, как в текущем сезоне, превращают сверхширокие пояса в полноценные корсеты, подпирающие грудь и стягивающие талию поверх свободных платьев, — точно так, как сто с лишним лет назад подпирали грудь и стягивали талию поверх свободной нательной сорочки.
Другим вектором сближения эротической и повседневной одежды становится использование материалов и тканей, на протяжении долгого времени ассоциировавшихся только с приватным гардеробом, для создания повседневного костюма. В течение последних трех-четырех сезонов такая метаморфоза произошла с атласом, с середины 1980-х шедшим почти исключительно на гламурные пижамы. До этого, примерно в середине девяностых, произошел «кружевной бум», на короткий срок сделавший кружевные топы, брюки, вставки на джинсах приемлемыми и популярными. В конце девяностых латекс и бифлекс, до этого ассоциировавшиеся с эротическим бельем и с костюмами представителей BDSM-культуры, стали распространенным материалом, из которого не шилась разве что обувь. Последний сезон зима–осень легитимировал винил в качестве сырья для пошива не только пальто, но и топов, брюк и платьев, перекочевавших из секс-шопов на ведущие подиумы мира.
По мере того как человечество налаживает утерянный за много веков излишнего пуританства контакт с собственной телесностью, грань между эротическим и повседневным костюмом становится более зыбкой, разделявшая их когда-то стена дает новые бреши с каждым сезоном. Красное пластиковое бюстье, созданное Иссеем Мияке в 1983 году и в точности повторяющее формы женского тела, уже упоминавшийся топ-корсет Мадонны от Ж.-П. Готье, шорты-стринги Алекса Заботто-Бентли не столько демонстирируют нам способность эротической одежды превращаться в одежду повседневную, сколько настоятельно намекают на необходимоть пересмотреть саму постановку вопроса, с которого мы начинали нашу статью: действительно ли есть смысл разделять современный костюм на повседневный и эротический, на самом ли деле наша телесность и наша сексуальность требуют такой жесткой маркировки момента, когда социальное «я» подменяется сексуальным «я», и не окажется ли со временем, что для этого существуют куда более тонкие механизмы, чем весь этот в общем-то скучный маскарад.
Литература
Набоков 2003 — Набоков В. Лолита. М., 2003.
Hooper 2006 — Hooper A. Sex Play. N.Y., 2006.
Weisman 2002 — Weisman R. Queen Bees and Wannabes: Helping Your
Daughter Survive Cliques, Gossip, Boyfriends, and Other Realities of Adolescence. N.Y., 2003.
Greenfield 2006 — Greenfield A.B. A Perfect Red: Empire, Espionage, and the Quest for the Color of Desire. N.Y., 2006.
[1] «Она была Ло, просто Ло, по утрам, ростом в пять футов (без двух вершков и в одном носке)» (Набоков 2003: 31).
[2] BDSM — аббревиатура от Bondage, Discipline, Submission, Do mi nation (англ. — «связывание, дисциплина, подчинение, доминирование») — понятие, условно маркирующее сексуальные практики, связанные в нашем понимании с насилием/подчинением.
[3] В 1954 году журналист задал Мерилин Монро вопрос о том, что она надевает в постель. Монро ответила: «Пять капель Chanel № 5».
[4] Screwdriver подразумевает одну порцию водки на две порции апельсинового сока, Drivescrewer — одну порцию апельсинового сока на две порции водки. Соответственно, коктейли имеют разные цвет, вкус и текстуру и производят довольно разное действие.
[5] Фильм «Дрянные девчонки» (Mean Girls, реж. Марк Уотерс) рассказывает о наивной девушке, выросшей в Африке, переехавшей с родителями в США и оказавшейся в джунглях американской средней школы.
[6] «Отделай плеткой» (англ.)
[7] Букв.: «бюстгальтер, который можно сорвать» (англ.).
[8] Здесь автор статьи столкнулся с неизбежной сложностью перевода английских понятий kinky и cute.
[9] Английское слово code, вошедшее в состав выражения «дресс-код», по смыслу ближе всего к русскому «кодекс».
[10] Героиня фильма «Дневник Бриджит Джонс» (Bridget Jones's Diary, 2001) и последовавших продолжений.
[11] Фаллоимитатор, закрепленный ремнями в области паха.
[12] От англ. vanilla — «ваниль» — термин, изначально использовавшийся в порноиндустрии для обозначения сцен «конвенционального секса», впоследствии получивший значение «конвенциональный секс» в целом; использование этого термина нередко подвергается резкой критике как со стороны теоретиков, так и со стороны представителей BDSM-культуры, в том числе за неопределенность.
[13] Sylvie Monthule — дизайнер эротических украшений, Шампиньи, Франция; http://www.sylvie-monthule.com.
[14] Исполнитель песни — Джо Кокер (Joe Cocker), 1986. Песня начинается словами:
Baby, take off your coat real slow
Baby, take off your shoes,
I'll take your shoes.
Baby, take off your dress,
Yes, yes, yes.
Далее следует рефрен:
You can leave your hat on.
(Условный подстрочник: «Детка, медленно-медленно сними пальто; сними туфли — нет, я сниму с тебя туфли; сними платье — да, да, да. Шляпу можешь не снимать»).
[15] French maid, «горничная-француженка» — распространенный на Западе эротический костюм, в который обычно входит маленькое черное платье, белый фартук, белая наколка и черные чулки; возможны дополнительные аксессуары, обычно — метелка для смахивания пыли, используемая как секс-игрушка.
[16] Интересно, что в России и еще в некоторых странах, где фартук входил или по-прежнему входит в обязательную школьную форму, hadaka-apron-фетиш иногда смыкается с пластом «возрастных» фетишей разного рода.
[17] См., напр.: Greenfield 2006.
[18] Букв.: «Ух, я чувствую себя женщиной!» (англ.); каламбур строится на том, что слово man также означает «мужчина».
[19] В марте 1930 года особая комиссия, возглавляемая Уиллом Хейзом, главой Ассоциации продюсеров и дистрибьюторов кинофильмов, создала регулирующий документ под названием A Code to Govern the Making of Talking, Synchronized and Silent Motion Pictures («Свод правил для регулирования создания немых, говорящих и синхронизированных фильмов»). Среди прочих требований в данном документе говорилось, что если «мужчина и женщина одновременно лежат в постели», то хотя бы одна нога одного из партнеров должна постоянно находиться на полу.
[20] Популярность фантазий о насилии.
[21] Сеть элитных секс-бутиков в США и Европе.
[22] D/s — Domination/submission («Доминирование/подчинение») — условное обозначение соответствующих сексуальных отношений.
[23] Жители планеты Гор, описанной Джоном Норманом в серии из двадцати шести романов (первый вышел в 1967 году), соблюдают строжайшую гендерную субординацию: женщины фактически являются сексуальными рабынями мужчин. Терминологически и эстетически работы Нормана оказали очень значительное влияние на BDSM-культуру.
[24] Bizarre Fetish Magazine, 1946–1959.
[25] Джон Александр Скотт Коутс, более известный под псевдонимом Джон Уилли (John Willie, 1902–1962), был одним из первых знаменитых фетиш-фотографов, художником, уделявшим большое внимание темам сексуального насилия, дизайнером костюма, иллюстратором и издателем журнала Bizzare.
[26] Ирвин Клоу (Irving Klaw, 1910–1966) — американский фотограф, издатель, режиссер и кинопродюсер, специализировавшийся на эротике и фетишизме.
[27] Эрик Стентон (Eric Stanton, 1926–1999) — американский художник, комиксист, карикатурист и иллюстратор, специализировавшийся на эротике и фетишизме.
[28] Hustler — эротико-порнографический журнал, издающийся в США с 1974 года. Его основателем был Ларри Флинт.
[29] Букв.: «белье наружу» (англ.).
Магазин «Бусики-колечки» специализируется на продаже украшений и бижутерии из натуральных камней оптом и в розницу. Наша продукция производится нами самими или частными мастерами по нашему индивидуальному заказу, поэтому мы можем держать очень привлекательные цены для наших клиентов, желающих приобрести бижутерию оптом от производителя.
