Культуру, как и родителей, не выбирают. В ней вырастают, ее впитывают, только вот процесс этот никогда не кончается. Иначе кончается сама культура и начинается этнография, точнее, в сегодняшних условиях даже не этнография, а этнокультурные спекуляции людей неспособных к восприятию современной культуры. Они цепляются за позавчерашнее, о котором тоже не имеют ни малейшего понятия.
Выходит культуру все-таки выбирают. Политики, потребители, да и сами производители культуры. Похоже, что сегодня проблема культурного выбора становится главной. Именно в этом направлении смещается центр тяжести, здесь сплетаются проблемы культурной политики, практическая деятельность учреждений, индивидуальные инициативы, неясные томления обывателей.
Увы, лишенные права выбора в политике и экономике, не умеющие разобраться в хитросплетениях законов, просто не привыкшие задумываться над происходящим, люди не могут сделать и свой культурный выбор.
Однако все идет к тому, что в ближайшее время под напором обстоятельств выбор сделать все-таки придется, и профессионалам и рядовым гражданам. Для многих такой поворот событий является неожиданным. До этого мы по старой советской привычке ковали культуру для всех, мысля ее ценности несомненными, а сам факт культурного события чрезвычайно значимым.
Кончается эта лафа. Нет, не случайно депутатский корпус все чаще делает заявления по вопросам культуры, не случайно в закон об общественных организациях впихнули таки иезуитскую формулировку об «угрозе самобытности и наследию», не случайно, наконец, публично поссорились Иван Иванович с Иваном Никифоровичем.
Культура как-то очень быстро становится последним бастионом, вот только есть ли у этого бастиона гарнизон? И есть ли знамя, позиция, идеалы, которые стоило бы защищать? От современного культурного героя не ждут, что он подарит людям огонь, но пусть хотя бы заронит в них искру собственного достоинства.
Культура слишком долго пряталась за чужой спиной, надеясь на другие рубежи и «укрепрайоны» – на экономическое развитие, рынок, демократию. И вдруг осталась один на один с наглым и напористым невеждой.
Свершилось, социальный заказ, о необходимости которого так долго говорили работники культуры, наконец-то сформулирован, точнее, вытащен из нафталина. Державность, патриотизм, традиционность – чуть перелицованная уваровская триада широко шагает по стране. Последуют ли прямые указания сверху? Может да, а может, нет. Да и вряд ли в них есть необходимость. Деятели культуры, равно как и работники учреждений, давно привыкли угадывать по глазам, читать между строк, ловить из воздуха и вообще держать нос по ветру. Теперь, наконец, все стало понятно: любые государственные указания – это хорошо, любые общественные и частные инициативы – плохо или, по крайней мере, подозрительно. На государственную поддержку особенно не надейтесь, а пока, чтобы не скучать, подайте-ка сведения о планах вашего музея по удвоению ВВП. А спецсчета ваши мы пока что заблокируем. В общем, работать будем субботу и воскресенье в счет отпуска, а отпуск приплюсовывается к пенсии.
Даже поднаторевший за последние годы менеджер, начинает чувствовать себя как-то неуютно. И внутренний голос подсказывает, что делаем мы что-то не то и не ко времени. Ну, какие сейчас художественные акции, какие к черту творческие индустрии, ну можно ли реализовывать проекты на средства, полученные от «иностранных шпионов»?
Ощущение déjà-vu никак не проходит. Что-то подобное уже было в начале 1930-х, в начале 1950-х, да и раньше, к примеру, в 1880-х. И с чего это все? Не было выстрела Каракозова, никто не кидал бомбу в государя императора, даже в Кирова никакой Николаев не палил в коридорчике из пистолета. Зачем нам все эти новоявленные катковы и победоносцевы? Зачем замораживать страну? Ну, так что же коллеги, дружно лезем в холодильник, уходим в подполье или держим удар? Вот три дороги, перед которыми стоит сегодня сфера культуры. И четвертого варианта, похоже, не дано.
Культурная практика стремительно теряет пространство и аудиторию. Опять начинаются закрытые презентации, ну просто как мера предосторожности. Культурный оркестр, увы, не может ничего сыграть, если в обществе нет определенного настроя, настроя на восприятие культурных инноваций, если нет ожидания и напрочь утрачена способность удивляться. В безвоздушном пространстве звук не распространяется, и нет в вакууме места для творческих инициатив, как это ни банально звучит.
Проекты не живут в той среде, где они не востребованы. Теперь уже нет необходимости учить проектированию, поскольку все знают, что такое проекты. Это когда медсестрам и учителям начинают платить зарплату.
Тотальная профанация – вот вполне реальный вектор развития культуры. Ну, останется официоз, эрмитажи с большими театрами и идеологически выдержанная массовая культура. Впрочем, надежда все-таки есть. История, как известно, повторяется дважды, один раз как трагедия, другой – как фарс. Надежда есть еще и потому, что культура, в отличие от традиции, всегда штука «неправильная». Неправильная по содержанию и по форме, а потому держать ее в руках и даже в ежовых рукавицах неудобно, потому как выскальзывает она из рук.
Уже сегодня нельзя провести ни одной публичной акции без соответствующей санкции, а завтра санкции попросту давать не будут. Ведь в пресловутой оранжевой революции действительно трудно было понять, где кончается политика и начинается художественная акция. Может быть, культура и есть политика завтрашнего дня?
Условия стали такими, что к ним больше нельзя приспосабливаться. Порознь рынок, административная система, реорганизация бюджетных учреждений, реформа местного самоуправления были бы еще терпимы, вместе – нет. Невозможно работать в условиях сочетания администрирования и рынка, когда бюджет урезают, предлагая развивать платные услуги, а работать в рынке не дают.
Остается одно – сформулировать какую-то свою стратегию, не реагирующую на внешний императив, на официальный заказ, а формирующую опережающий социальный заказ. Это переход к прямому давлению на власть в варианте «попробуйте-ка теперь не дать нам на это деньги».
У культуры нет ни прогнозов, ни рецептов, ни заранее продуманных сценариев развития. Много лет работников культуры учили адаптироваться, причем адаптироваться к тому, чего еще не было. К социальному запросу, который еще надо было сформулировать, к рынку, которому еще предстояло сформироваться, к власти, которой еще надо было научиться ответственности.
Но вот наступил момент, когда вдали замаячили такие изменения, к которым приспособиться невозможно. И мучительно захотелось узнать, в какую игру мы играем, по правилам или «по понятиям». Сколько можно доказывать, пора, наконец, заявить свои права. Может, удастся сделать так, чтобы заискивала не сфера культуры, а заискивали перед нею.
Ситуация: хотим – дадим денег, а хотим – не дадим – более не терпима. Хватит обслуживать то рынок, то дурацкие реформы, то очередные административные фантазии, вроде пресловутого БОРа. Наверное, проекты должны превратиться в требования. Подкрепить эти требования можно только одним – поддержкой населения. Значит, и говорить надо с людьми, а не с властями. Просить надо у людей, и тогда есть шанс, что появится новая народная культура, созданная совместными усилиями. Это будет прорыв ужасающего одиночества культуры, и средство объединить все культурные политики. Конечно, страшно перестать цепляться за привычную господдержку, но пора понять, что культуру давно уже «кинули».
Культура привыкла к патернализму, она убежденная приживалка и живет милостынею, частной или государственной. Учреждения культуры существуют на «пособие по безработице». Они не платят налогов и являются получателями социальной помощи на том основании, что де-факто признаны нетрудоспособными, точнее неспособными заработать себе на жизнь. И главная проблема состоит в удовлетворенности подобным положением.
Сверхдоходы шоу-бизнеса и неэффективная высокая культура как-то уж очень подозрительно сочетаются друг с другом. Если, неровен час, сфера культуры начнет работать эффективно, шоу-бизнес может серьезно пострадать. К тому же групповые интересы внутри сферы (яркий пример – театральное сообщество) все сильнее воздействуют на государственную политику, не допуская реформирования даже того, что заведомо оказывает отрицательное воздействие на культурную практику.
Не все адекватно воспринимают ситуацию, поскольку последствия как принятых, так и непринятых решений сказываются не сразу. Срабатывает эффект запаздывания, а когда до работников культуры наконец доходит, что произошло, оказывается уже поздно. Такова печальная плата за отсутствие собственной социальной и политической позиции.
Среди работников сферы культуры, несмотря ни на что сохраняется вера в способность государства решить возникающие проблемы и никакой опыт не убеждает их в обратном. Точно также никто не решается признать, что возможности такой формы как госучреждение в сфере культуры давно исчерпаны. Рост финансирования не приводит к качественным изменениям, а только поддерживает ситуацию на прежнем уровне. Впрочем, и сокращение финансирования не влечет за собой катастрофических последствий. Так сохраняется привычный статус-кво в варианте «ни жив, ни мертв».
Проблемы культуры не могут быть решены с помощью увеличения доли бюджетного финансирования, даже если потребителей насильно прикрепить к соответствующим учреждениям культуры. То есть существует проблема непотребления производимого ведомственной культурой продукта. А рядом другая реальность: преобладание культурной составляющей в промышленной продукции, ажиотажный спрос и сверхприбыли в экономике звезд.
Новые законы и реформы только обостряют проблемы, которые призваны решить. Главная из них состоит в том, что бедность стала сознательным выбором и населения и работников культуры.
Можно отремонтировать здание, заново его оснастить, но нельзя изменить структуру потребления, нельзя проигнорировать корпоративные интересы работников культуры, стремящихся сохранить существующее положение. Это и есть сознательный выбор в пользу бедности – «бедный, но гордый».
В утверждении о культурном единстве страны таится большая ложь. В реальности есть много культур, много культурных моделей, совершенно разных и не желающих состыковываться друг с другом. Но в культуре и не требуется социальное выравнивание: у кого есть культурные потребности, а у кого их нет. Но зато есть другие потребности и очень большие жизненные проблемы – вот их то и надо подхватить.
Отсюда рождается идея, базовая для современной культуры – идея служения «слабым мира сего». И на первый план выходит функция социальной, психологической и культурной реабилитации людей. Сфера культуры сама убога, ну и пусть служит таким же, как она, нищим и обездоленным. Получится этакое «культурное народничество».
Сегодня «культурный герой» – это создатель новой народной культуры, культуры для бедных, не желающих становиться нищими. Он борец, готовый отстаивать свою позицию или человек, способный на внутреннее сопротивление, по крайней мере, из инстинкта самосохранения.
К сожалению, годы затворничества не прошли даром, и работников культуры всерьез никто не воспринимает. Если СМИ еще берут под контроль, то в культуре никто не сомневается: «сделают, как им скажут». Более того, культура забыла о своем предназначении, о том, что она просто обязана подобрать всеми брошенного обычного человека.
Культура вроде бы догадывается о сложившейся ситуации и знает, что надо «идти в народ». Однако она теряется, не зная, что там, снаружи, за стенами музея. Слишком много времени она провела взаперти и почти утратила представление о происходящем. Сфера культуры похожа на детдомовца, который никогда в жизни не видел заварочный чайник, потому что чай всегда заваривали в ведрах. Культура не умеет сама себя обслуживать, жить за стенами своего детдома, она боится чужих бед и горестей.
Да, в течение нескольких последних лет работники культуры прилежно слушали страшные сказки о менеджменте, маркетинге, фандрайзинге, но от учреждений культуры это было бесконечно далеко. Конечно, иногда можно было высунуть нос наружу и прогуляться в скафандре бюджетного финансирования. Можно было даже рискнуть, ведь рисковали не своими, а бюджетными или грантовыми средствами. Плохо, что, привыкнув играть на чужие деньги, многие уверились в собственной удачливости или, по крайней мере, в безболезненности проигрыша. Вопрос о доходности, чуждый не только отечественной, но и европейской сфере культуры, по существу никогда по настоящему не ставился.
Но времена меняются. Степень вмешательства государства в сферу культуры возрастает, а доля финансирования сокращается. Возобладал худший сценарий: чем меньше даю, тем больше лезу не в свое дело. Степень эффективности создаваемой системы очевидна и ребенку. Не сложно предсказать и результат: отчуждение реальной культуры от государства, а общества от культуры. Это не побочный эффект, именно к этому и стремятся власти – стабильность в ущерб всему и торжество самых примитивных форм культурной практики. Все делается не во имя какой-то цели, а для того, «чтобы повысить управляемость». Результат будет как раз обратным.
Что же все-таки делать? Есть несколько путей. Первый путь, привычный как сидение на кухне – это подполье, андеграунд. Второй путь – бегство. Из центра – на окраины, из большого города – в маленький, из маленького – в лес, в деревню, на природу. Третий путь – путь натурального хозяйства, делать культуру для себя и своих близких. Сам сделал проект, сам его потребляешь и радуешься. И четвертый путь, наиболее близкий моему сердцу, – делать культуру для убогих и обездоленных, то есть для людей.
Но нужно прикрытие. Нас призывают не работать, а делать вид, как было в счастливые советские времена. Что ж, давайте делать вид, что повышаем ВВП, что зарабатываем деньги, что выполняем тупой социальный заказ. Это не сложно, поскольку такова логика ложной вертикали. Она похожа на эхо. Кажется, что тебе кто-то откликается, что где-то там что-то есть, но это только эхо. Если об этом не знать или не думать, то все довольны. Проблема в том, что такой камуфляж плохо сочетается с главной задачей сферы культуры: находить истинные имена вещей и называть вещи своими именами. Это тоже вопрос личного выбора, а потому раскол на две культуры представляется неизбежным:
· культуру правильную, построенную по типу, «чего изволите»
· и культуру конфликтную, неправильную, а потому гонимую.
Эта последняя, некорректная и неудобная культура будет, конечно, смята в мгновение ока, если не получит поддержки людей. Напротив, соединившись с людьми, она наберет силу, и с ней вынуждены будут считаться. А вот с культурой правильной и подобострастной никогда считаться не будут, не будут принимать ее в расчет. Хотите оказаться в таком положении? Я лично нет. Если вокруг торжествует абсурд, принимающий форму управленческих решений, то противостоять ему способен только абсурд без рамок, зашкаливающий абсурд.
И еще есть мечта. Мечта о том, что культура и есть новая политика, политика будущего. Вот только трудно сказать, какого.
P. S. Вопрос о взаимоотношениях музея и местного сообщества лишь часть большой проблемы поиска локальной идентичности, обустройства нормальной жизни за пределами МКАД и, наконец, просто становления общества. Вот и получается замкнутый круг: музею необходимо самому себе сформировать внешнего партнера, но чтобы двигаться в этом направлении ему необходима поддержка со стороны того самого местного сообщества, которого пока нет как нет. Остается действовать как в песне: «Я его слепила из того, что было…» Не дождавшись знаков внимания со стороны людей, музей сам идет к ним и начинает ко всем приставать со своей любовью.
Власти и население смотрят на музей по-разному, впрочем, власти тоже бывают разные или, по крайней мере, были разными до недавнего времени. Для многих глав местных администраций и их замов по «социалке» музей подобен чемодану без ручки – нести тяжело, а бросить жалко. Ну не то чтобы жалко, просто как-то боязно, что потом все хорошие дела забудутся, и останется в памяти народной «тот самый Петров-Сидоров, который наш музей закрыл».
Итак, закрыть нельзя, зато можно третировать, как надоедливого попрошайку. Музей начинают выгонять из занимаемого здания, благо часто это церковное строение, переселяют в протекающий сарай, лишают финансирования. Затем снимают неуступчивого директора и ставят на его место проворовавшегося заведующего банно-прачечным комбинатом.
Местная администрация как бы просит: «Ну умрите же сами, не заставляйте нас руки марать». Но музей живуч и даже из барака на окраине, построенного хозспособами лет сорок тому назад, продолжает попискивать и чего-то требовать. Остается надеяться на вышестоящие инстанции, которые не оставляют своим вниманием даже самые глухие уголки нашей необъятной родины и нет-нет, да и преподносят законодательные подарки. К примеру, в новом Законе о местном самоуправлении на уровне муниципального района, где как раз и существуют все краеведческие музеи, оказание соответствующих услуг населению не предусмотрено.
Теперь музеям положено перейти на уровень поселений и получать финансирование из тощего, а фактически не существующего бюджета населенных пунктов. Получается, что музей можно и не закрывать: ну нету его более и все – пуста соответствующая графа. А вот коллекции надо будет передать в областной музей, как никак казенное имущество.
Но не все и не всюду так печально. Местным музеям плохо «посерединке», а вот там, где люди совсем нищие или, наоборот, там, где наблюдается экономический подъем, музеи любят, хотя и странною любовью. Голь перекатная, она, понятно, хватается за все и не хочет лишаться последнего. В богатых муниципальных образованиях в музеях постепенно начинают видеть визитную карточку города, средство продвижения территории и даже инструмент маркетинга. Музей должен быть таким, чтобы в него не стыдно было привести губернатора и потенциальных инвесторов, не все же их водить по кабакам и саунам.
Трудно сказать, чем закончится встреча музея с людьми, его выход из своих стен. Возможно, он все-таки получит необходимую общественную поддержку и, поддерживая других, поможет себе самому. Возможно, устав от равнодушия и лености, музей вернется домой. Но след его деятельности, по крайней мере, останется в памяти людей, которые, может быть, со временем тоже пересмотрят свою жизненную позицию. Как бы то ни было сегодня провинциальный музей остается единственным учреждением, реально работающее на формирование идентичности и консолидацию локального сообщества.
