В январе, как и обещали, было жарко – и это касается не только вечных плюс пяти на термометре, но и начала кинопроката 2007. Бедные зрители, желающие отметить первые десять дней нового года походом в кино, тыкались между «Волкодавом» Николая Лебедева и «Жарой» Резо Гигиниешвили. Первый – талантливо спертый из всех возможных источников, которых немало, новый русский фентези. Второй – талантливая вариация на все возможные отечественные фильмы о большом городе и прекрасных чувствах, от “Я иду-шагаю по Москве” до “Питер FM”. На ней и остановимся.
Четверо друзей встречаются в кафе на Москва-реке вскоре после окончания школьных лет: вернувшийся с флота Леша (Алексей Чадов), богатый мальчик Костя (Константин Крюков), не сильно удачливый актер Артур (Артур Смольянинов) и рэппер Тимати, которому в этой компании повезло больше всего – ему и в фильме повезло больше всего, поскольку эта юная картинка с фабрики смотрится лучше всего в предлагаемых обстоятельствах. Остальным повезло меньше – Артура на пути к актерскому успеху пытается соблазнить Игорь Верник, у Кости проблемы с папой-олигархом, а Лешу по непонятным причинам девушка со флота не дождалась (брутально так не дождалась, с младенцем). Но все меняется благодаря одному почти невероятному в современной Москве обстоятельству – у богатого Кости есть только стодолларовые купюры, а больше ни у кого никаких денег нет. И нет, чтобы расплатиться за съеденные фруктовые салатики, непринужденно вынимая из кармана Visa Gold, все герои по очереди бегают к обменнику за русским деревянным, чтобы уже не вернуться оттуда и капитально изменить себе жизнь.
Режиссер Резо Гигиниешвили вертит Москвой как хочет, подставляя ее камере только с тех боков, с которых она выглядит более-менее прилично. Его жара – как из первых сцен «Мастера и Маргариты» - что-то вроде плохо продуманного антуража. Москва сияет желтым песочным цветом и живет счастливо: счастливые пенсионеры радостно зарабатывают копеечку, распевая счастливые песни в электричках, красивые милиционеры, почему-то в белом, пьют минеральную воду, катаясь на белой машине, куда ни глянь – роскошные длинноногие девицы и каждому, кто попадает в кадр, приказано только одно: улыбаться, улыбаться, улыбаться. Радуйся всему, что ни видишь. С этого ракурса Москву трудно отличить от Парижа или от Тбилиси восьмидесятых. Так, Артур, внезапно утвержденный на роль в фильме Бондарчука, не устает идиотски улыбаться даже когда вместо съемочной площадки он по глупости целый день работает с гастарбайтерами на стройке у гостиницы “Россия”. А Леша, столкнувшийся на улице с девушкой своей мечты, сразу влюбляется в нее обоюдно, и вот они ходят по улицам и улыбаются друг другу, в то время как вся женская часть аудитории недоумевает – не слишком ли ей жарко в тридцатиградусную жару в этих плюшевых сапожках. Не думайте девочки, не слишком. То есть – неважно.
Неважно, потому что фильм “Жара” не выдерживает никакой критики, потому что заведомо ее игнорирует. Он вообще не об этом – не о дружбе, любви или чем-то таком – и вовсе не содержит в себе никакой истории. То, что предлагается в качестве сюжетов, сюжетами назвать трудно – хотя бы из-за неправдоподобности предлагаемых обстоятельств. Даже монтаж фильма получается такой, коллажный – почти невозможно найти сцену, которая бы логически вытекала из другой. Зрителя, как утлую лодчонку, швыряет из кадра в кадр, от Кости к Леше и снова к какому-нибудь Артуру, и даже в финале все нити не сводятся в одну. Чья история рассказана? Ничья, разве что – Москвы.
«Жара» оказалась чем-то вроде молодого вертопраха, который, раскинувшись перед восхищенными взглядами прекрасных дам, не уставая, порет пургу, подменяет понятия и щебечет-щебечет-щебечет, пока все прекрасные дамы не окажутся его – от недоумения. Меж тем, он так прекрасен и по молодости нелеп сам по себе и несет такую чушь несусветную, что хочется взмолиться: только молчи! Самое мучительное, когда смотришь “Жару” – это острое желание лишиться слуха всякий раз, когда начинаются диалоги больше двух фраз, а монологи так особенно. Если герои настроились потрепаться – то уж все, жди напыщенных фраз, песен Пугачевой и невпопад и непрестанно цитируемого Пушкина. Когда же они, наконец, умолкают, остается только московский калейдоскоп: яркие, живые картинки нигде не подсмотренного и на самом деле несуществующего города, в котором все Чадовы и Тимати являются не более, чем частью декораций. Хотелось бы, чтобы она и правда была такой.
