Мы публикуем резюме регулярного вторничного "Открытого семинара "Полит.ру", созданного для обсуждения позиции и содержания нашего экспертного круга и сообщества. Основным докладчиком во вторник, 12 сентября, выступил Виталий Найшуль (см. также текст «Три вектора. Пространство обсуждения ситуации России»). Участники обсуждения (кроме собственно "Полит.ру") – Виталий Найшуль, Симон Кордонский, Вячеслав Широнин, Даниил Александров, Михаил Арсенин, Алексей Песков, Григорий Глазков, Сергей Ениколопов, Валерий Абрамкин, Галина Скрябина, Елена Ковалевская, Петр Ореховский, Константин Сутягин.
Пределы “естественного хода вещей”
В разговоре с исследователем, который занимается сейчас сравнением градостроительных проблем и коррупции на примере Италии после Второй мировой войны и России последнего десятилетия, появился интересный общий вывод. Очень много совпадений в итальянском и российском материале: спекуляция земельными участками, "откаты", "распилы" и государственный подряд. Все похоже очень. Но есть одно коренное отличие. В Москве, Сочи, Хабаровске есть примеры, когда в результате коррупции в частных интересах принимаются совсем абсурдные градостроительные решения. Грубо говоря, дом строится поперек дороги, которая нужна всем. В Палермо, Неаполе – известных мафиозных центрах – дом поперек дороги просто не может быть построен никаким “авторитетом”. Почему? Потому что, по собственной идентификации, он "местный", он тут живет.
Данный пример, конечно, только пример, и его не следует понимать в жанре парадоксов постсоветской жизни и самобичевания. Речь идет о том, что спонтанные процессы, в том числе основанные на частной инициативе, всегда имеют предел в социальной жизни. Причем предел может быть поставлен и формально, и неформально.
На протяжении 15 лет в России наблюдается развитие спонтанных процессов, инициированных экономическими реформами и распадом СССР. Одна группа таких процессов связана с частной инициативой во всех формах, другая – с регионализацией. В обоих случаях очевиден предел спонтанному развитию в современной политике. Предел не означает, что там все благополучно и что в области частной инициативы у нас имеется экономическая свобода, а в области регионализации – расцвет земель. Предел поставлен не логикой этих процессов, а вовне их. Например, очевидно, что отсутствие судебной системы заставляет административную систему выполнять ее функции, а значит, препятствовать экономической свободе.
Важнейшие политические конфликты последних лет как раз были показательными ударами государства по лидерам и символам экономической и региональной инициативы. То есть формальным и силовым образом. И эта ситуация не только неэффективна, но и нестабильна. На самом деле, административное вмешательство не способно помешать строительству дома посреди дороги. Скорее – наоборот.
В какой-то момент проповедники либеральных подходов получили в России неприятную кличку – “либерасты”. За что? Они говорят правильные вещи, но только вне контекста. Хорошо было бы, конечно, больше свободы, да только не получается. Там есть естественный тупик, не преодолимый одними пожеланиями и простыми административными решениями.
Самая интересная область обсуждения находится за пределами спонтанных процессов – там, где возможны общественно-политические институты, основанные на неформальных нормах, способах создания хорошей социальной плотности, когда поведение диктуется не только опасностью насилия со стороны государства, но, например, из логики “я здесь живу”. То есть там, где свободу не нужно ограничивать силовым образом, потому что она ограничена институционально и социально.
Требование цельности
На лучших экспертных семинарах постоянно обсуждаются разные острые проблемы нашей страны: судебная реформа, ЖКХ, наука, образование, здравоохранение, милиция и т.д. Можно правильно устроить такую работу, можно приглашать самых знающих экспертов, но продвинуться, как выяснилось, невозможно. Обсуждение наталкивается на то, что без общего дизайна страны многие частные вопросы бессмысленны. Как реформировать РАН – бессмысленный вопрос, пока не сказано, какая наука нам нужна. И кому нужна, какой стране. Это примерно так же, как обсуждать, какой холодильник нужен семье, при том что молодые люди еще не приняли решение, будут ли они жить вместе. Рассмотрение технической спецификации холодильника, предпочтение той или иной модели теряет в этом случае рациональный смысл.
Есть группа терминальных проблем России – проблем, без решения которых невозможна страна. И очевидно, что в логике регулирования и направления спонтанных процессов дальше продвинуться уже нельзя. Можно и даже часто полезно в государственном управлении принять фразу Жванецкого “граждане воруют – страна богатеет”, однако понятно, что многое остается за пределами этой логики. Если граждане воруют, то и милиция ворует, все занимаются своим делом, а терминальные проблемы решены не будут.
Есть разные способы увидеть целое, самоопределение страны. Например, одно из самоопределений Америки, которое возможно в идейном, идеологическом языке, – это фраза, принадлежащая президенту Кальвину Кулиджу: “Business of America is business”, дело Америки – это дело, в смысле – бизнес. Это самоопределение появилось, конечно, не тогда, когда работали отцы-основатели, а гораздо позже, но понятно, что это не просто фраза. Как признаются предприниматели, “что ни говори, все-таки очень приятно делать бизнес в Соединенных Штатах”. Там создан режим благоприятствования для выполнения той задачи, которую страна считает своей миссией. С другой стороны, успехи в выполнении этой миссии, наверное, оправдывают какие-то погрешности в некоторых других отношениях. Вопрос в том, что является делом России.
Понятно, что при этом речь идет не о каком-то произвольном решении, вроде того, что будем повсюду сажать кукурузу, речь идет о том, что, кроме материальных способов принуждения к социальному поведению, лучшим из которых является экономический либерализм, должны быть включены и другие мотивационные системы – “бесплатный бензин” государственного строительства. Там, где существуют ответы на вопрос, почему мы живем в своей стране, вместе с конструкциями вроде “я здесь живу, и поэтому не буду строить дом посреди дороги”. И это – вопрос картины мира, идеологий.
Новое и старое
Идеологическое поле в России не пустое. Здесь невозможно осуществить любое, произвольное действие, например, заимствовать миссию США просто не удастся.
Однажды в ученом разговоре о роли различных мотивационных систем в современной России один студент сказал “я не хочу жить в православном государстве”. Его преподаватель ответил: “Вы уже и так в нем живете”. Это верно в том смысле, что мотивационные и идейные системы в России должны строиться с учетом того, что уже есть в традиции и культуре.
Мы уже живем в некоторой не нами созданной идейной постройке. Градостроительный план города Москвы уже надо делать с учетом того, что в Москве есть Кремль, который не согласятся снести и на этом месте построить какое-то развлекательное сооружение или Сити. В сфере идеологий – то же самое.
Радикальный тезис Виталия Найшуля состоит в том, что идеология России в общих чертах была создана уже ко времени Ивана Грозного. Так, многие идеологические конструкции так или иначе восходят к идеологеме “Москва – Третий Рим” и связанными с ней конструкциями, вроде идеологемы “единство русской земли”. Это включает и такие современные дериваты, как “великая держава”. К такой же группе культурных констант относится “стояние за правду”. Среди деривативов этого – название коммунистической газеты – “Правда”. К производным от этих культурных констант Найшуль относит идеократические конструкции и времен империи, и времен СССР.
В свое время Арон Яковлевич Гуревич написал великую книгу “Категории средневековой культуры”. Он впервые поставил вопрос о том, что в коллективном сознании можно выявить два пласта таких представлений. Одни представления, которые не дискурсивны, но которые живут в массовой коммуникации. Население, например, может считать, что его держава обязана соревноваться со всей Европой и вообще со всем миром, не подозревая о том, что когда-то это было оформлено в концепцию о том, что Москва есть Третий Рим. Это то, что можно назвать категорией культуры, – то, что живет в массовом сознании без названия, но с чем соглашаются. Это общепринятые представления, штампы, внутренний смысл культуры.
А есть некоторое концептуализирование, дискурсивное уже представление, которое выражается в некоторых словах, идеях и т.д. Пример с идеей американского бизнеса – это тот самый пример. И продуктивно работать сейчас, анализируя и эксплицированные концепты, и категории культуры.
Мы должны достаточно четко отличать то время, когда та или иная идеологема появляется, от того времени, когда она впоследствии уже начинает осмысляться. Сама по себе идея “Москва – Третий Рим” появилась в ту пору, когда, собственно говоря, не предполагалось никакого соревнования с какими-либо другими странами. “Москва – Третий Рим” – это последнее царство на земле перед Страшным Судом. Эта идея с разной интенсивностью функционировала уже с начала XVI века.
Потом, начиная с Петра I, она деформируется. Каким образом? Россия – не последнее царство перед Страшным Судом, а Россия – первое царство среди всех остальных. И отсюда тот самый самозваный акт, который был совершен 30 октября 1721 года: Сенат преподнес Петру I титул императора по образу римских императоров. До этого была только Римская империя и ее наследники, и тут появляется еще одна империя, Российская империя.
Понятно, что произвол в, иронично говоря, "семинарской работе" сенаторов, предложивших царю императорский титул, не мог быть полным: они воспользовались концептом прошлой эпохи, идеологией византийского наследства. Но кроме того, идейная работа реагировала на современность – именно в то время в Европе идея конкуренции национальных держав была чрезвычайно актуальной, а идея скорого конца света уже потеряла остроту.
Есть гипотеза, что современные конструкции переосмысления идеи Третьего Рима должны делать акцент не на военном и технологическом превосходстве, а на соревновании общественно-политических институтов, на превосходстве цивилизационном – включая устройство судов, милиции, образования, регионального устройства, свободного развития земель с разной культурой и др. То есть там, где в России наиболее востребованы не только денежные мотивации. Там, где у нас исторически имеется провал.
Третий Рим или второй Суслов?
На этом месте, конечно, немедленно возникают мировоззренческие споры. Дело в том, что учитывая исторический опыт, любой произвол и конструирование “по идеологической части” вызывает настороженность. Слишком легко можно пройти путь от “жить не по лжи” через “православное царство” до идеологического отдела ЦК.
Рациональное мышление видит в тезисе о том, что идеологическое пространство уже размечено, способ навязать нерефлексивные представления, бытовую веру. Отсюда есть опасная вероятность эволюции рационального обсуждения до клуба народовольцев или до собрания сенаторов, подобострастно предложивших Петру I новый титул. Это очень глубокая российская традиция – поиск “существующих” в истории архетипов, а потом их реализация. Якобы все заполнено, есть пространство, в котором все остальные люди – просто пешки, которыми эти архетипы двигают. “Мы наш, мы новый мир построим”, опираясь на глубинный конструированный, эксплицированный Рим, архетип русского народа. Каким образом это относится к реальности, вообще не обсуждается.
И если Гуревич исследовал отношение к сознательно выделенным исследователем понятиям, то Андрей Юрганов сделал иное – он построил свой метод на попытке как бы вычитать, вычленить в русских средневековых текстах их собственные категории. И тут сразу возник вопрос строгости метода вычленения и обоснования центральной роли конкретных категорий. Любой список концептов, “констант культуры”, будет всегда оспорим и в общественной коммуникации употребим, естественно, не как "научный факт", а как часть политического (культурного, исторического) самоопределения, авторского действия.
Но и во время царя Алексея Михайловича шла идеологическая работа, потом получились петровские реформы, переменившие смысл концептов, потом были Екатерина II и Панин, когда "ни одна пушка в Европе не стреляла" без позволения русской царицы, потом был Сперанский, потом были реформы 1861 г., потом был Столыпин, потом были Ленин и Сталин. Это неизбежный процесс, нравится нам это или нет, – он будет идти.
В истории науки есть примеры и негосударственных обсуждений такого рода. В 1919 или 1920 году московская профессура собиралась и обсуждала, что нужно будет делать с экономикой, когда большевики уйдут. Николай Константинович Кольцов написал работу о том, как восстанавливать высшее образование после Советов. Всех их ВЧК, естественно, посадила, но потом выпустила. Потому что, в общем, было понятно, что люди рассуждают всерьез, но безвредно. И, в общем, никакого греха в этом смысле нет, может, даже какая-то польза будет. Все равно с идейным, символическим, идеологическим полем будет работа, и лучше, чтобы она в рамках возможного произвола и разных позиций, была сделана более осмысленно. Лучше, если следующий этап будет мобилизовывать на создание “совершенных” общественных институтов, а не на военное противостояние, которое все равно в современном мире не может быть само по себе эффективно. СССР погиб, несмотря на наличие ядерного оружия.
Целое и локальное
Если вернуться к примеру со строительством частного дома посреди дороги, то изначально непонятно, почему ключ находится в общегосударственном идейном пространстве. Есть коммуникация по поводу частной инициативы – “воруй и богатей”, есть коммуникация по поводу регионов – “бери себе свободы, сколько хочешь”, мы говорим о стране: “У нас должна быть великая держава”. Но есть объект, прямо привязанный к реальности. Именно в пространстве локальной общности человек говорит “я здесь живу”, именно там нельзя поставить дом поперек дороги. И есть предположение, что именно этот уровень у нас очень неплотный, в результате чего происходит апелляция к начальству, к большим идеям или только к своему личному интересу.
Отсюда наш интерес к российской социальной реальности и к языкам ее описания. Но следует помнить, что социальная эмпирика, которая может быть осмыслена как материал для строительства политических и общественных институтов, имеет разные пласты. Есть пласт текущего социального уклада, который может быть изменен реформистскими действиями. Есть пласты и более глубоко укорененные в культуре и традиции, которые изменяются в другом масштабе времени.
В любом случае институты должны создавать не на пустом месте, иначе будут получаться муляжи, нефункциональные пародии. Эмпирическая ценность изучения текстов культуры, укорененных в традиции, не меньше, чем у изучения укладов выживания в последние 15 лет постсоветской жизни. А страновые институциональные решения не могут быть созданы “снизу”, из локального опыта. Такие системы как милиция, образование, здравоохранение, устройство федерации, армия – не самозарождаются. Это вопросы государственного созидания, что, в свою очередь, невозможно без мышления о целом, а не об “отдельных недостатках” и ведомственных проблемах.
Резюме обсуждений “Открытого семинара “Полит.ру”
- Россия и Запад: трудности перевода
- «Соотечественники» за рубежом: есть ли Отечество?
- Преемственность-2008: плановая катастрофа
- Жилищная программа и социальная революция
- Государство, олигархи и деньги гражданского общества
- Коррупция, гражданское общество и Россия сущностей
- Образование: реформа и трансформация
- Последняя жизнь административного рынка
- Реформа армии всерьез
- Фашисты и нацпроекты
- Россия-2006: ситуация.
Данный текст содержит следы полемики, дискуссии, различных реплик, но никакая фраза или тезис в нем не могут быть однозначно соотнесены с кем-то из участников или с мнением редакции, если об этом специально не сказано. Отдельные линии, позиции и оппозиции, возможно, найдут отражение в других жанрах и формах нашей работы.
