Большой театр показал первую серию спектаклей нового «Евгения Онегина» - постановки, которая задолго до своего появления претендовала на звание главного события московского сезона. На такие ожидания наталкивало сочетание названия оперы Чайковского, пребывающей в ранге национального достояния, и имени известного своей бескомпромиссностью режиссера Дмитрия Чернякова, который за нее взялся.
Считать Чернякова разрушителем всего святого постепенно уже становится дурным тоном – слишком очевидны его талант, профессионализм, искренность и уникальные для отечественной оперной режиссуры успехи на западе (самая свежая новость – приглашение новенького «Онегина» в Парижскую оперу, которое сделал ее знаменитый интендант Жерар Мортье, посетив в Москве два спектакля подряд). Но все же от черняковского «Онегина» ждали в первую очередь провокации. И самое упоительное свойство этого спектакля – что, заставляя взглянуть совершенно новыми глазами на хрестоматийную историю нескольких несчастных любовей, он прекрасно без этой провокации обходится.
По крайней мере, с формальной точки зрения: никакого осовременивания – этого главного мучения добропорядочных операманов – в спектакле не найти. На сцене изображено какое-то условно старое время, лишенное какой бы то ни было национальной принадлежности. И только огромная хрустальная люстра в последних двух «столичных» картинах, которая сменяет тоже хрустальную, но попроще, люстру первых пяти «деревенских» картин, почти дословно копирует висящий по соседству светильник зрительного зала (надо сказать, это первый оперный спектакль Чернякова, где он дал волю своему очень разнообразному чувству юмора – там есть и горькая ирония, и гротеск, и просто обаятельная дурь).
Конечно, имеется ряд расхождений с общеизвестными сюжетными фактами. Вместо куплетов месье Трике – клоунада измученного Ольгиным равнодушием Ленского. Вместо его дуэли с Онегиным – случайный, нелепый и оттого гораздо более страшный выстрел из охотничьего ружья. Вместо одиноких страданий Татьяны втайне от ни о чем не подозревающего Гремина – искреннее признание испуганной девочки, укрывающейся в объятиях уверенного в себе, умного и будничного мужа. Вместо балов – бесконечное застолье с аппетитным звоном посуды: для этого Черняков, как всегда, сам оформивший свой спектакль, придумал себе сложнейший экзамен и блестяще его сдал – все действие проходит за огромным овальным обеденным столом, и эта неизменность ни разу не оборачивается скукой.
Но, честно говоря, эти расхождения просто тонут в том огромном и, в общем-то, не охватываемом с одного просмотра количестве новых подробностей в психологии всем известных персонажей, которые с устрашающей проницательностью вскрывает режиссер. Нельзя сказать, что эти подробности переворачивают все с ног на голову, что мы ни о чем таком раньше не догадывались - нет, но они делают замыленный сюжет гораздо более объемным, правдивым, последовательным и жестким.
Элегантно, но ядовито Черняков акцентирует тему фальши брака и привычки, которая «свыше нам дана». Всякий раз, когда об этом заговаривает няня, Ларина, Онегин, сама Татьяна, дело идет как-то очень натужно. Кульминация - ария «Любви все возрасты покорны», спетая у всех на виду и являющаяся, прежде всего, демонстрацией не столько любви, сколько полного мужского благополучия Гремина и его превосходства над Онегиным.
До логического конца доведены симпатии Чайковского (во всех предпремьерных интервью Черняков не скрывал, что о Пушкине заставил себя забыть), который Татьяну и Ленского одарил более вдохновенной музыкой, чем Онегина и Ольгу. Ольга агрессивно доказывает право на свое место под солнцем – вот такой вот нормальной, стервозной девушки, которая «не способна к грусти томной» и которая с первой сцены заглядывается на Онегина. Тот – тоже вполне земной персонаж, любит быть на виду, ценит успех, в том числе и у женщин, смертельно боится выглядеть неудачником и именно так, в конце концов, и выглядит. Чем не пара?
Татьяна же – совершенно из другого теста, чужеродное существо на этом празднике жизни. В своей сцене письма она исступленно просит не столько о любви, сколько о спасении из этого уютного и пошлого быта, который с таким гротеском представлен за обеденным столом ее матери. Оставшись одна, она поначалу притворничает сама с собой, наигранно подпирает бочок, оглядывает опустевшие после гостей стулья и пытается вообразить себя «верною супругой» и «добродетельной матерью». Но быстро срывается на почти религиозный экстаз, и падает на колени перед тем стулом, на котором недавно сидел Онегин.
Хотя ей бы на другого человека обратить внимание - на Ленского, такого же нелепого, смешного, чужеродного и живого, как она. Черняков максимально укрупняет и драматизирует эту роль, любуется ею и делает еще одну, после сцены письма, кульминацию спектакля из арии «Куда, куда». Ее слышали и, главное, видели по телевизору даже те, кто никогда не бывал в опере. И Черняков намеренно не идет вразрез с общенациональной культурной памятью. У его Ленского есть и тулуп, и меховая шапка, и сидит он примерно в той же позе, в какой должен сидеть. Только за его спиной горничные собирают со стола грязную посуду, а Ольга ищет потерянную в танцах с Онегиным сережку, и только уморительная престарелая слушательница - поклонница тенорового искусства - жеманно всплескивает ручками, постепенно понимая горечь происходящего. Еще одна понимающая старушка – невероятно трогательная няня - приставлена к Татьяне. Этот печальный взгляд со стороны – очень важная тема спектакля.
Вообще же, про спектакль и его тончайшую вязь, про его геометрию и рифмы стоит писать не статью, а книгу, и обучать по нему студентов. Это такая плотная и сложная работа, что волей-неволей забываешь про реверансы в сторону дирижера Александра Ведерникова и его честно выполняющего свою работу оркестра. Мастерством «Онегин» выделяется даже из всех других спектаклей Чернякова, а уж об остальном отечественном оперном театре и говорить нечего. Он тянет на гораздо более серьезное место в искусстве, чем просто место главного события сезона.
Вместе с тем, сложно мечтать о том, чтобы этот хрупкий шедевр оказался таким же долгожителем, как его главный конкурент – «Онегин» Бориса Покровского 1944 года (его будут давать, когда откроется после реконструкции основная сцена Большого). Слишком детальна работа каждого солиста, из-за чего спектаклю сильно осложняет жизнь даже ситуация с двумя певческими составами. Многое теряется даже при отсутствие на сцене Маквалы Касрашвили (Ларина) и Эммы Саркисян (няни). Любимых персонажей режиссера невероятно вдохновенно исполняют Татьяна Моногарова (Татьяна) и Андрей Дунаев (Ленский), обоих этот спектакль должен немедленно переместить в ранг звезд. Лучший Онегин оказался заграничный – это американский поляк Мариуш Квечень с роскошным голосом, прекрасным произношением и статной повадкой. Ольгу отлично спела Маргарита Мамсирова. Вряд ли каждый раз Большой театр может обеспечить именно такой состав. Так что, по хорошему, спектакль надо записать на DVD (что, вроде, будет сделано) и смотреть, как хорошее кино.
