«Полит.ру» публикует статью главного редактора журнала мировой политики «Космополис» и основателя Института национального проекта «Общественный договор» Дениса Драгунского «Большой правозащитный софизм». Что такое права человека и что является их нарушением? В каких случаях должна осуществляться защита прав человека и с чьей стороны исходит угроза им? «На наших глазах происходит печальное превращение. Вот великий демократический парадокс правозащиты: защищайте права тех, кого судит, обвиняет и казнит государство, даже если судят за дело, даже если преступник отвратителен, потому что несоблюдение прав человека-преступника очень скоро обернется презрением к правам любого человека. Этот парадокс превращается в банальный оппозиционный софизм: угроза правам человека исходит только и исключительно от государственной власти, поэтому надо становиться на сторону любого, кто против этой власти», - считает автор. Статья опубликована в журнале «Неприкосновенный запас» (2006. № 1 (45)).
См. также: Российские правозащитники и тема угрозы безопасности
Знаменитый английский контрразведчик, подполковник Орест Пинто, в своей книге «Охотник за шпионами» рассказывает такую историю. Судили сбитого немецкого летчика. За военные преступления - поскольку он бомбил мирные города и села. Летчик вел себя нагло - ни в чем не раскаивался и жалел только, что мало этих поганых англичан уничтожил. В ответ на одну особо злобную и циничную реплику государственный обвинитель, английский офицер, ударил его стеком. И был немедленно отстранен судьей от участия в процессе. И даже подвергся дисциплинарному взысканию.
Вот перед нами правозащита в чистом виде. Хотя дело происходило в самом начале Второй мировой войны. До Всеобщей декларации прав человека надо было еще дожить. Поэтому в роли правозащитника выступал старый добрый английский судья. Наверное, наследник того судьи, который отпустил голодного мальчишку, укравшего булку, а булочнику впаял штраф за ненадлежащую охрану своего имущества.
Хотя, конечно, нацистский бомбардировщик совсем не был похож на Маленького Оборвыша, а британский офицер - на жирного жадного лавочника. Однако - «никто не должен подвергаться жестокому или унижающему человеческое достоинство обращению». Никто-никто. Включая жестокого врага - если он взят в плен.
Однако - вспомним того же Маленького Оборвыша и прочих оливеров твистов - старая добрая Англия была большой специалисткой по части жестокого и унижающего человеческое достоинство обращения. Особенно с теми, кто мал, беден, слаб. «На стороне врагов - законы». С другой стороны, англосаксонское право позволяло защитить униженных и оскорбленных - согласно здравому смыслу присяжных и усмотрению судьи
Впрочем, пора вернуться в наше время.
Во время захвата заложников на Дубровке нужно было срочно сделать заявление от «Народной ассамблеи» (неформальное сообщество неправительственных организаций)[1]. Вышло так, что набрасывать первоначальный вариант текста пришлось мне. Я начал так: «Мы, нижеподписавшиеся, возмущены массовым, жестоким, циничным (и что-то в этом роде) нарушением прав человека в ходе захвата террористами мирных граждан… Требуем немедленно…» - и все такое прочее. Было вполне складно и эмоционально.
Позвонил с этим текстом в «Мемориал» Арсению Рогинскому. Он текст в основном одобрил. Что-то добавил. Но буквально через пять минут перезвонил мне и объяснил, что в тексте есть ошибка, на которую ему указал коллега. Ошибка чисто теоретическая, но недопустимая. Что текст должен звучать примерно так: «Мы, нижеподписавшиеся, возмущены массовым, жестоким и циничным (дерзким, омерзительным и далее в этом роде) - преступлением террористов. Насилием над личностью. Издевательством над мирными ни в чем не повинными гражданами…» - и все такое прочее.
Но - не нарушением прав человека.
Потому что права человека - это совершенно, если можно так выразиться, другая проекция. А именно - отношения гражданина (подданного) и государства. Грубо говоря, если меня побьют на улице - это хулиганство. А если в милиции - нет, даже не побьют, а просто откажутся принять у меня заявление о том, что меня побили хулиганы, - вот это настоящее нарушение прав человека.
Получается, что «права человека» как универсальный правовой и этический концепт возникают только тогда, когда человек сталкивается с государством. Точнее говоря, с другим человеком, но являющимся государственным чиновником и находящимся «при исполнении». Поскольку трансцендентального выражения государства нет и, кажется, никогда не было.
Здесь возникают разные логические тонкости. Необходимо, например, чтобы облеченный некими полномочиями человек «при исполнении» занимал агрессивную (или какую-то иную, но явно нехорошую и притом непременно доминирующую) позицию по отношению к обычному человеку. Проще говоря, если частный человек побьет должностное лицо, то он будет просто уголовным преступником. Если же должностное лицо ударит частное, то налицо - вдобавок к преступлению - вопиющее нарушение прав человека.
Человек имеет право на получение интересующей его информации. Любой человек. Вопрос: если подозреваемый отказывается честно и подробно отвечать на вопросы следствия - нарушает ли он тем самым права следователя как человека, которому очень интересно, что делал подозреваемый в ночь совершения преступления? В более общем виде: относятся ли сотрудники государственных, в том числе репрессивных, органов к категории «любой человек»? Есть ли права человека у тех, кого мы считаем их потенциальными нарушителями?
Разумеется, есть! Если милиционера побил его начальник, если высокопоставленного государственного чиновника еще более высокопоставленные люди произвольно лишили гражданства, собственности, возможности судебной защиты своих интересов - то да, конечно. Даже у «силовиков» и министров права человека есть, и их можно нарушить. Но смотрите - права человека всегда нарушает тот, кто занимает в иерархии более высокое положение.
Впрочем, нарушения прав человека внутри государственного аппарата или внутри спецслужб - это скорее казуистика. Хотя, конечно же, такие ситуации не исключены.
Но в общем случае перед нами явное неравенство возможностей. Одни люди никогда не смогут нарушить права человека, как бы они к этому ни стремились. Другие же люди должны всегда быть настороже, поскольку любое их телодвижение может обернуться нарушением прав человека.
«А ты не работай в силовых структурах, - предвижу ответ. - А если работаешь, то возлагаешь на себя дополнительные обязательства. Принимаешь на себя дополнительные правовые риски».
На деле так оно и есть. В очень политкорректных американских университетских городках всякое случается. Но жалобы профессоров на sexualharassment со стороны студенток (студентов) встречаются крайне редко, если вообще имеют место. А вот жалобы на нескромные взгляды и некорректные шутки профессоров сыплются в деканат как горох. Особенно если это сексуальное чудовище не поставило зачет или снизило балл. Что заставляет профессорско-преподавательский состав быть начеку.
Невыгоды подчиненной позиции компенсируются некими весьма специфическими правами. Что это за права? Рискну предположить, что в прагматическом аспекте речь идет о сильно артикулированном праве заявить о своих правах. Причем не о каких-то особых правах, а о правах на равный доступ к праву, то есть на защиту закона, на правосудие - поскольку нарушения прав человека не образуют особого состава преступления. Нарушения прав человека - это скорее повод для привлечения к ответственности согласно существующему законодательству. Приговоры Страсбургского суда, мне кажется, лишь подстегивают государства соблюдать законы, а не создают особую правовую реальность. В конечном итоге нарушителя прав человека привлекают к ответственности за те или иные преступления или проступки - от убийства и насилия до ненадлежащего исполнения служебных обязанностей. Выше я говорил, что нет трансцендентального выражения государства - это всегда конкретные группы людей, просто люди. Точно так же мне представляется, что нет и трансцендентального (то есть как бы «существующего отдельно от всего») выражения прав человека - это всегда те или иные законы. Или - представления о том, какими эти законы должны быть. «Но горе, горе племенам, где дремлет он неосторожно, где иль народу, иль царям Законом властвовать возможно».
Идеальные представления о законе - это всего лишь другой, желательный закон. Иногда для торжества желательного (гуманного и демократичного) закона применяются довольно жестокие и необычные меры. Вот пример. Понятие «права человека» вошло в политический обиход после Второй мировой войны, а по-настоящему закрепилось в нем с 1970-х годов (Хельсинкский акт и международная кампания президента Картера). Однако в террористической листовке «Смерть за смерть» (1878), где Степняк-Кравчинский объяснял, почему и с какой целью он убил шефа жандармов Мезенцева, эти слова встречаются неоднократно: три раза «человеческие права» и один раз «права человека». Проще говоря, царские сатрапы пренебрегали правами человека, нарушали их (вернее, не подозревали, что у этого быдла могут быть какие-то там права). За что и получали бомбу, пулю, кинжал.
Декларация прав человека пестрит словами «никто», «любой» и «всякий». То есть права человека универсальны в том смысле, что пользоваться ими могут все люди. Но «все люди» разделяются на сильных и слабых, богатых и бедных, хитрых и наивных, на людей у власти и рядовых граждан. Как правило, небольшое (относительно населения страны) сообщество обладающих властью сильных, богатых и хитрых людей не нуждается в правозащите. Как и вообще в защите закона, внешнего по отношению к ним. Поскольку они сами - в своей властной ипостаси - олицетворяют институты права, сами защищают, карают, милуют. Вяжут и разрешают. И наоборот, рядовые, слабые, небогатые и наивно верящие в торжество государственной справедливости люди (их большинство в любой стране) - это и есть реальные обладатели прав человека. Точнее сказать - обладатели ущемленных прав человека. Поскольку они же - наиболее вероятные объекты нарушения этих прав.
Права человека возникают при их нарушении. Права человека - негативная констатация. Словосочетание «торжество прав человека» звучит лицемерно или смешно. «Нарушения прав человека» - увы, звучит привычнее. Естественнее.
Поскольку права человека - это некий комплект законодательно защищаемых прав индивида (пусть взятых в специфическом моральном или политическом аспекте), тут же появляется вопрос о нарушителе. Кого можно считать нарушителем прав человека, а кого - нельзя? В чем отличие нарушителя прав человека (который является вдобавок и преступником, уголовным или административным) от просто уголовного или административного преступника?
Много лет назад я разговаривал с незабвенной Ларисой Иосифовной Богораз как раз на эту тему. Она говорила, что ее беспокоит чрезмерно расширительная трактовка понятия «нарушения прав человека». Речь, как ни странно это покажется, шла о Чечне. Она говорила, что не следует путать нарушения правил ведения войны, и вообще войну как таковую, с нарушениями прав человека. «Война - это всегда смерть и разрушения. Если в мой дом попала бомба, - вслух размышляла она, - значит ли это, что мои права человека нарушены? Не знаю. Не могу сказать точно. Я могу точно сказать лишь одно - что идет война и мой дом разбомбило. Это ужасно. Это страдания. Но идет война».
А ведь действительно. С одной стороны, Всеобщая декларация прав человека появилась как реакция на осознание ужасов войны, военных преступлений, геноцида, репрессий, как реакция на всеобщее бесправие, которое принес нацизм. С другой стороны, ни у кого не повернется язык сказать, что гитлеровцы нарушали права человека. Особенно в ходе вторжения и оккупации. Хотя именно их-то они и нарушали. Но нарушали столь тотально и кроваво, что речь о правах человека уже как бы и не шла.
Получается, что нарушения прав человека - это материя более нежная, чем военные преступления или преступления против человечности. Чем агрессия и геноцид. Права человека - это феномен более мирной и благоустроенной жизни. Где есть достаточно четкая граница между властной элитой и простыми гражданами. И где простые граждане могут заявлять о нарушении своих человеческих (а также гражданских и политических) прав некоей третьей стороне - общественным организациям. Или общественные организации могут инициативно выявлять нарушения указанных прав, обращаться в суды или в органы законодательной и исполнительной власти, в различные международные организации.
Но вернемся к вопросу о нарушителе прав человека.
Человек имеет право на свободу в самом простом смысле. Не только как бессмертная душа, но и как физическое тело. То есть его нельзя насильственно удерживать, нельзя не позволять ему идти, куда вздумается. Если, разумеется, нет ордера на арест. Или нет должностных (полицейских) полномочий на задержание.
Поэтому правомерен вопрос: противоправное удержание многих сотен людей в ходе террористической акции на Дубровке - это нарушение прав человека? Или просто уголовное преступление?
Если считать, что права человека возникают только в проекции «гражданин - государство» и нарушителем этих прав может являться только государственный институт, - тогда террористы не нарушали прав человека. По определению.
Но это очень опасное и, боюсь, неверное определение. Не только с точки зрения простого здравого смысла - ибо человеку все равно, кто нарушил его простые, обычные, стереотипные права, те права, которые стали его образом жизни. Это определение загоняет правозащитников в очень неуютную нишу. Об этом говорилось и писалось много раз, и я не хочу повторяться. Согласен с Александром Верховским: общество весьма часто видит в правозащитниках защитников экстремистов и преступников. Меж тем для эффективной защиты прав человека нужна, прежде всего, общественная поддержка.
Разумеется, одинокого ночного хулигана нельзя назвать нарушителем прав человека, хотя он приносит массу неприятностей. Но иначе мы почти все преступления и проступки сведем к нарушениям прав человека. Припишем к каждой статье уголовного кодекса эти волшебные слова. «Нарушения прав человека в виде кражи». А также в виде грабежа, разбойного нападения, нанесения телесных повреждений, мошенничества, превышения служебных полномочий, незаконного врачевания, неоказания помощи и так далее и тому подобное.
Но, может быть, действия организованной (не обязательно преступной) группы могут считаться нарушающими права человека? Если эта группа, например, осуществляет незаконное удержание людей - здесь речь идет о террористах. Или препятствует разрешенному властями строительству молельного дома нетрадиционной конфессии - здесь речь идет о приверженцах традиционной религии. Думаю, что да, такие действия могут считаться нарушением прав человека.
Возможно, для того чтобы некое деяние квалифицировалось как нарушение прав человека, нужен «виновный умысел»? То есть субъект должен ведать, что он творит. А если не ведает, должен получить соответствующее разъяснение. И что потом? Если он это разъяснение получит, но будет упорно стоять на своем? «Заведомое и злостное нарушение прав человека» не является отягчающим обстоятельством. Ни в России, ни в других странах, кажется.
А как быть с теми, кто пропагандирует нарушения прав человека?
Александр Верховский совершенно справедливо пишет, что опасна толерантность правозащитников к врагам демократии и прав человека. Правозащитники защищают права тех, кто выступает против прав человека в принципе. Например, радикальных исламистов, национал-большевиков. Что, естественно, отдаляет правозащитников от той части общества, которая исповедует и практикует оппозиционную лояльность, она же лояльная оппозиционность. Это довольно большая и при этом, несомненно, демократически (а то и либерально) настроенная часть общества. Терять связь с ней опасно. Можно оказаться вовсе без общественной поддержки. Можно в глазах общества превратиться в маргиналов, что не легче.
Позволю себе ужесточить задачу: допустим, государство преследует группу «Московский тоталитарий» (название условное), которая пропагандирует уничтожение правозащитников. Группу арестовывают по обвинению в подготовке к убийству всех членов Московской Хельсинкской группы. Но в ходе следствия правоохранительные органы ведут себя слишком круто: ограничивают свидания, например. Появляются сведения о психическом и даже физическом воздействии на подследственных. Далее выясняется, что данная группа всего лишь только призывала перебить МХГ в своих листовках, но непосредственно акцию не готовила. То есть «Московскому тоталитарию» шьют дело куда более серьезное, чем просто пропаганда насилия. Вопрос: будут ли правозащитники защищать права своих потенциальных убийц?
Боюсь, что да. А зря.
Права человека - это отнюдь не универсальная ценность. Более того, именно в качестве универсальной ценности они наиболее уязвимы. Я неоднократно писал об этом, но готов повторять еще и еще раз: универсальные права личности не являются универсальными, потому что универсальность прав личности подразумевает, в частности, ее право не признавать эти универсальные права. Это создает асимметричную правовую ситуацию - когда некое сообщество как бы получает право (моральную санкцию) на агрессивное и недружественное поведение по отношению к тем, кто провозглашает и поддерживает право этого сообщества на самобытность. Чтобы избежать этой асимметрии, приходится действовать, так сказать, на основе взаимности - не признавать универсальных прав личности за теми, кто их не признает.
Выбор между саморазрушением и отграничением я бы сделал в пользу отграничения. Права человека действительно не универсальны, и не только в силу вышеприведенного логического рассуждения, но и исторически, культурно, цивилизационно.
Права человека - это плод развития западной либеральной государственности, это плод христианской и постхристианской этики. В основе идеи прав человека - христианская метароль Человека, по сравнению с которой все остальные роли вторичны. Излишне напоминать, что данную концепцию права разделяет не более 1/5 населения Земли. А то и меньше. Никто не говорит, что другие системы хуже. Они просто другие. Например, в иных религиозно-правовых системах есть четко прописанные и рационально обоснованные права мужчин и женщин, стариков и детей, богачей и бедняков, вдов и сирот, местных жителей и иноземцев. Даже права преступников, представьте себе, есть. И эти права соблюдаются со всей возможной скрупулезностью. Нет там только прав человека. Потому что нет социально-политического концепта человека. Есть концепты мужчины и женщины, старика и ребенка… в общем, см. выше.
Трудно найти с такой системой общий язык в том, что касается индивидуальных прав. Может быть, общий язык будет найден в других областях существования. А может быть, нет.
Это не трагедия. Каждый из нас живет и умирает, узнавая за свою жизнь в самом лучшем случае несколько сотен человек (из шести с половиной миллиардов живущих) и прочитав не более трех тысяч книг (из десятков миллионов написанных). Трагедия - если мы будем фанатично бороться за право нас ликвидировать.
Парадокс - это истина, внешне похожая на ложь.
Софизм - это ложь, внешне похожая на истину.
На наших глазах происходит печальное превращение. Вот великий демократический парадокс правозащиты: защищайте права тех, кого судит, обвиняет и казнит государство, даже если судят за дело, даже если преступник отвратителен, потому что несоблюдение прав человека-преступника очень скоро обернется презрением к правам любого человека. Этот парадокс превращается в банальный оппозиционный софизм: угроза правам человека исходит только и исключительно от государственной власти, поэтому надо становиться на сторону любого, кто против этой власти.
Не надо. «За власть» и «против власти», оппозиционность и лояльность - вряд ли следует использовать эти невысокие и непостоянные критерии в правозащитной работе. Вряд ли следует с помощью больших, громких и вроде бы убедительных софизмов обманывать самих себя. Власть всегда «эта». «Той», то есть хорошей, демократической, внимательной к правам человека, власти не будет, потому что не может быть никогда. Любой режим вечен, пока он не сменится другим, таким же вечным, самодовольным, жестоким и наглым. Задача не в том, чтобы окультурить, усовестить или опозорить власть. Это недостижимо, да и не нужно. Задача в том, чтобы возможно более широкие круги нашего общества усвоили ценности свободы и права. Усвоили непреходящую и основополагающую для нашей цивилизации ценность прав человека. Человека вообще. Это трудно, но необходимо. Тут нужен диалог не с властью, а с обществом. Добиться признания общества, даже не всего общества, а его демократически ориентированной четвертушки, может оказаться сложнее, чем вести переговоры в кремлевской администрации. Но деваться некуда.
[1] Более подробно о «Народной ассамблее» см. в рубрике «Новые институции» пятого номера «НЗ» за 2004 год (Клуб «Народная ассамблея» // Неприкосновенный запас. 2004. № 5(37). http://www.nz-online.ru/index.phtml?aid=25011183).