В издательстве ОГИ, в рамках «Московской библиотеки МИАН» выходит в свет новая книга Ирины Кулаковой «История московского жилья».
Это первый опыт целостного описания истории пресловутого московского «квартирного вопроса» в широкой исторической перспективе — от основания города до наших дней. Книга о том, как исторически складывалась московская жилая застройка от деревянных изб и каморок до современных пентхаусов, как возникали и исчезали усадьбы и слободы, какк посады и деревни превращались в микрорайоны, образуя привычную нам сетку московских улиц и переулков... Поэтому в определенном смысле - очерк истории городских жилищ представляет собой вариант социальной истории в целом.
Город с огромным прошлым — это сложный многослойный текст, в который каждая эпоха вписывает свою историю, а каждая последующая эпоха эту историю редактирует, если не отменяет. Текст городского пространства невозможно прочитать и понять без его важнейшей составляющей — жилой среды. Все исторические процессы — великие и мелкие, социальные и культурные — так или иначе оказывают влияние на бытовую жизнь человека и на пространство его жилья. С этой точки зрения история жилья и жилой повседневности представляет собою своеобразный вариант социальной истории. Существует огромный пласт повседневного опыта, который связан с жилищем и реализуется через него. Строительные материалы, среда обитания, объемно-пространственная композиция, декор и его функции — все это сложная, чаще всего даже неосознаваемая символика. Место жилья в городе, поведение людей как застройщиков, собственников, жильцов, соседей — все, что можно назвать невербальным языком повседневности, — отражают особенности эпохи, затрагивая различные культурные сферы. Жилище и его обустройство предполагает определенную этику, жизненный уклад, ценностные ориентиры и способы самоидентификации. Пространство всегда организуется для того, чтобы обусловить отношения между отдельными людьми и группами людей (на основе существующей в обществе иерархии, корпоративных правил подчинения, принятой на вооружение идеологии и дисциплины). Но и характер построек, планировка, архитектурные формы зданий оказывают обратное влияние на саму организацию протекающих в них процессов, диктуя систему и нормы поведения, отдавая «безмолвные приказы».
Итак, тема «жилище» для нас предполагает две составляющие, две смысловые единицы: дом с его архитектурными и пространственными формами и повседневность, с ним связанная. Через устройство жилища проявляется то, что Пьер Бурдье [1] обозначил термином habitus, обратив внимание на то, как пространство связано с социальными процессами и человеческим опытом, объективирующимися в реальном физическом мире [2].
Повседневность представляет собой такую область жизни человека, которая обычно ускользает от взгляда исследователей. Она многолика, обладает множеством вербальных и невербальных языков выражения, реализуется с помощью обусловленных действий. Поэтому изучать повседневность нужно прежде всего через семиологическую интерпретацию ее структуры [3]. Разнообразные «тексты» эпохи можно пытаться «прочитать», пользуясь знанием языка архитектурных стилей или разгадывая знаковый характер языка вещей. Бытовую повседневность можно раскрыть, изучая особенности взаимодействия людей друг с другом, оценивая соотношение приватного и публичного, которое проявляется в организации жилья, домашних ритмах и ритуалах, в отношениии с двором и улицей и далее — кварталом и городом. Российская повседневность как таковая только становится объектом внимания исследователей: рутинность происходящего, бытовые культурные практики редко привлекали внимание историков культуры. Это касается и Cредневековья, и Нового времени, и ХХ века. Советский период пока еще хорошо обеспечен источниками. Но этот опыт недавнего прошлого, останься он неописанным, также рискует превратиться в terra incognita [4].
В идеале все перечисленные сложные связи проблем жилья возможно изучать только с применением разнообразных методов широкого спектра гуманитарных дисциплин, прежде всего методов культурной социологии, микроистории, исторической антропологии и истории ментальностей, используя всевозможные виды источников.
Разумеется, описать все эти процессы, проходившие в огромном городе почти за две тысячи лет — задача не только амбициозная и самонадеянная, она просто безумная. В рамках этого очерка мы попытаемся лишь прочертить пунктиры, наметив основные тенденции развития форм московского жилища, обозначив направления, которыми возможно идти дальше; мы будем останавливаясь на самых показательных примерах и казусах, указывая на самое характерное. В любом случае, хотелось бы не упустить из вида, что всякое «типичное» жилье (будь оно особняком, комнатой в коммуналке или в казарме) — это прежде всего чей-то дом, «центр мира», одомашненное пространство, прямо или косвенно связанное с историей предков.
С этого мы и начнем.
Москва допетровская (XII-XVII века)
Жилище, жилье, обиталище, обитель, кров, приют, жительство, местожительство, местонахождение, местопребывание, квартира, постой, гнездо, притон, пристанище...
Словарь русских синонимов
Москва, как и всякий средневековый город, начиналась с крепостных стен. До этого на берегах реки Москвы были лишь небольшие поселения вятичей. В один из таких поселков суздальский князь Юрий Долгорукий приглашал приехать новгород-северского князя Святослава: «Приди ко мне братъ в Москов». Это событие упоминается в Ипатьевской летописи под 1147 годом. Дата, фигурирующая в записи, условно «назначена» быть началом. Князь Юрий Долгорукий «назначен» основателем, а вот маленькое поселение, название которого и упомянуто-то только в косвенном падеже, на самом деле становится Москвой. На Боровицком холме в междуречье Москвы-реки и Неглинки построена деревянная крепость, о чем мы узнаем уже из Тверской летописи в записи под 1156 годом, и хотя название «града» снова не удостоилось именительного падежа, именно с этого года мы говорим о Москве как о городе.
Москва действительно росла, развивалась и крепла, как любой город, расположенный географически прекрасно, построенный стратегически умно и исторически вовремя, — она была просто обречена богатеть и расцветать. Москва XII-XIII веков, видимо, имела стандартный облик средневекового русского города: крепость (детинец, город, кремль) — в центре поселения, рыночная площадь (торг), примыкающая к крепости, и ремесленно-торговое поселение (посад, слобода) — вокруг крепости. Кремль был центром притяжения окрестного населения. Это очень существенная особенность русского города, в отличие от европейского, в котором замок сеньора и торгово-ремесленные поселения представляли два изолированных и часто враждебных друг другу мира. Плотная застройка крепости делала ее «городом в городе», а слободы лепились прямо у крепостных стен. Сами стены постепенно раздвигались, охватывая все большую территорию. Посад стал распространяться по берегу Москвы-реки в сторону Яузы, а затем в междуречье Москвы-реки и Неглинки.
С ростом Москвы шло интенсивное строительство: избы, хозяйственные помещения, церкви, башни, княжеские хоромы — все это дает право предполагать, что уже в ХI-ХIII веках плотничье ремесло превратилось в подлинное искусство. Судить о нем позволяют более поздние постройки, и им можно верить, поскольку формы русского жилища очень консервативны. То же самое можно сказать о традиционности символики украшений древнерусского дома. Резьба по дереву была распространенным и востребованным ремеслом Москвы и всей Древней Руси. Щедро представленная в более позднем крестьянском искусстве ХIХ-ХХ веков, архитектурная домовая резьба прочитывается как насыщенный и сложный текст, по которому историки пытаются восстановить картину мира средневекового человека. Семантика резных украшений, безусловно, восходит к языческим представлениям, но феномен многовекового бытования этого традиционного народного искусства в практически неизмененном виде говорит о прочном двоеверии средневековой Руси, которое позднее трансформировалось в народное православие. Сложная деревянная резьба, украшавшая дом, выполняла, помимо эстетической, очень важную функцию оберега от нечистой силы, поэтому внутри своего дома человек чувствовал себя в безопасности — всякое жилое помещение — это микрокосм человека, обитающего в нем, и в особенности человека средневекового, с ярко выраженной традиционной культурой.
Повседневная жизнь средневековой Москвы мало привлекала внимание летописцев; у города не было своих «берестяных грамот» и, как правило, быт ремесленников и торговцев реконструируется по археологическим находкам, среди которых особую роль играют клады — своеобразные «сейфы» того времени. Традицию летописцев продолжили исследователи и ученые. История московского жилища довольно скудно освещена в нашей литературе. Планировка древнего города, обычного жилого квартала, отдельных усадеб и домов «простых людей» изучалась редко и фрагментарно. Причин этому несколько. Во-первых, внимание исследователей чаще привлекали центральные, богатые кварталы города, дающие большее количество фактического материала: жизнь высокого слоя общества — князей, бояр, государственных чиновников, богатых купцов, позже дворянской аристократии — не широко, но шире, чем быт низших сословий, отражена в письменных и изобразительных источниках. Во-вторых, древнерусское жилище (а если мы говорим о быте средних и низших социальных слоев, то вплоть до начала XX века) строилось в основном из дерева, которое сохраняется далеко не всегда. Этому во многом способствовали знаменитые московские пожары, некоторые из них уничтожали не только отдельные дома и дворы, но практически весь город. Сведения и исторические свидетельства о жилище, обустройстве дома, о быте средневекового москвича собираются по крохам, хотя эти знания помогли бы ответить на многие вопросы не только материальной культуры, но и традиционной духовной истории русского народа.
Постараемся собрать эти «крохи» и составить хотя бы общее и очень мозаичное представление о том, в каком доме жил, из чего и как его строил, каким образом организовывал пространство вокруг себя средний москвич XII-XVII веков.
Что представляла собой Москва этого периода? Прежде всего — она была деревянным городом. И прежде всего — она была городом, который очень быстро рос и застраивался. Вокруг не было недостатка в строительном материале, а быстрота, с которой возводились деревянные дома, действительно была удивительной. Позднее процесс упростился еще более: москвичу достаточно было пойти на «лесной рынок» и выбрать подходящий сруб. Такой рынок существовал, например, у стен Белого города, выше нынешней Трубной площади. Мастерам хватало одного-двух дней, чтобы на пустом месте выросло новое жилище. На лубяных рынках можно было купить окна, двери, лестницы, кровлю, резные наличники для украшения нового дома. При раскопках в Кремле и Зарядье, в Занеглименье и Замоскворечье археологи находят подклеты, срубы домов, частоколы, бревенчатые погреба, мощеные настилы улиц. Все это сделано из дерева. Для строительства использовали сосновые (реже еловые) бревна. Эта древесина не только легко обрабатывается, но и противостоит гниению. Дуб — сам по себе прекрасный строительный материал, но очень сложный в обработке (у него нет таких прямых стволов, как у сосны) и довольно редкий и дорогой — употреблялся при строительстве очень богатых домов и для наземной кладки.
Древняя Русь вообще создала уникальную деревянную цивилизацию: от «курных изб» до боярских хором и княжеских палат. Но это — лишь внешнее разнообразие, связанное с социальной и эстетической стороной жизни, а технологически основным видом жилища, который русский народный быт сохранил и поныне, была клеть — простейшая четырехугольная срубная конструкция из цельных брусьев. Обычно древнерусский дом состоял из одного сруба, собственно, самой клети; реже к ней пристраивались сени, а клеть, служившая нижним этажом постройки, называлась подклетом. Такая простая и удобная система зодчества применялась не только при строительстве жилых помещений и хозяйственных построек — структура деревянных церквей, крепостей и всех сложных зданий тоже представляла собой разную комбинацию клетей. Результаты археологических раскопок 1946-1950 годов в Москве подтверждают, что подавляющее большинство построек москвичей, как хозяйственных, так и жилых, имело срубную конструкцию и характерную для нее двускатную крышу.
Окна были в основном двух типов: «волоковое» — не разрушающее цельность бревна и задвигающееся изнутри доской, врезанной в продольные пазы, и «косящатое» — большое окно с косяками, которые удерживали концы перепиленных бревен. Заполнителями окон служили материалы, бывшие под рукой в собственном хозяйстве: бычий пузырь, рыбий паюс, промасленный льняной холст, тонкие липовые пластинки; а вот слюда была уже малодоступна для простого горожанина. К концу XVII века появилось оконное стекло, зеленоватое и непрозрачное, но использовалось оно еще редко.
Типичным жилым помещением среднего москвича являлась изба, поставленная на подклет, которая называлась горницей (горенкой), — та же клеть с хорошей двускатной крышей и часто с косящатыми окнами. Размеры горниц различались в зависимости от состоятельности владельца. Подклет чаще всего использовали как хозяйственное помещение, иногда он служил нижним этажом, где жили слуги, кто-то делал из него «приемную». Ближе к концу ХVII века все чаще встречается светлица — комната с большими (не волоковыми) окнами. Сначала она, видимо, служила дополнительным и не всегда отапливаемым помещением, где занимались рукоделием «сенные девушки». Но постепенно светлица превращалась в жилое помещение, замещая собой горницу, именно ей суждено в будущем стать основным барским покоем во дворах помещиков.
Внутреннее пространство дома всегда было организовано вокруг источника тепла. Вначале дома строили с одним очагом, затем — с печью, превращавшую жилище в теплое помещение. Восточноевропейская духовая печь своей конструкцией отличалась от западноевропейской, где долго сохранялся открытый очаг с дымоходом. Так называемая русская печь имеет форму куба, и отверстие топки одновременно служит для выхода дыма. Эта относительно новая конструкция — по сравнению с печью, существовавшей еще в домонгольской Руси, — появляется, вероятно на рубеже ХV-ХVI веков. Изба рядового горожанина была курная, то есть топилась «по-черному»: дым выходил через специально прорубленное дымовое окно («волоковое»), дверь и щели. На редких рисунках можно встретить изображение деревянных труб («дымниц»), не печных, а для вытяжки дыма. Курные избы в Москве сохранялись очень долго. Москвичи побогаче ставили печь с трубой, то есть дом топился «по-белому». В очень богатых домах печь в горнице могла быть изразцовой (муравленной), круглой или четырехугольной, вроде голландской, а дымоходы облицовывали поливными изразцами. Но даже для зажиточного горожанина такие печи были большой редкостью.
Пол был деревянный или представлял собой плотно утрамбованный и утоптанный песок. Полы в двухэтажном жилище настилались не только в верхних помещениях, но и в жилых нижних. В богатых дворах поверх досок настилали еще и лещадь, то есть дубовые досочки, похожие на современный паркет (иногда этот «паркет» раскрашивали). Столь же тщательно отделывали и потолки, заботясь прежде всего об их утеплении. В богатых и даже просто состоятельных домах в XVII веке сводчатые потолки заменялись плоскими, современного типа. Такие потолки могли быть двойными. Первое («черновое») перекрытие промазывали по щелям глиной и присыпали сверху просеянной землей. Затем снизу подшивался «подволок» («подволока») из тщательно обработанных досок, иногда резных, которые раскрашивались или обивались сукном. Особенно распространилась мода на подобную отделку потолков к концу века под влиянием западных образцов в домах вельмож. Высота комнат и горниц была около 2,65 метров, но двери делали невысокими, стараясь сохранить тепло в помещении. Если жилье рубилось из бревен, а не из брусьев, то двери вытесывались внутри стены почти плоскими. Их можно было обивать тканями, а к концу все того же XVII века у богатых хозяев наблюдается стремление обивать стены тиснеными привозными кожами и даже «шпалерами», как, например, было в доме В.В. Голицина.
Мебель горожанина была простая. Даже в богатых домах вдоль стен стояли лавки (правда, они украшались различными «опушками»). Специальная лавка у входа («коник») служила постелью главы семьи. Под лавками устраивались ящики для хранения имущества (рундуки). Были лавки передвижные. Стол с массивной столешницей мог быть украшен росписью и резьбой. Он помещался в красном углу, как и иконы. Напольные полки (поставцы) использовались для посуды. Были также ларцы, в ларцах-подголовниках хранилась семейная документация, их брали в поездки, на ночь подкладывая себе под голову. Имущество большой семьи хранилось в амбарах и подклетах, спрятанное в сундуки, лари и коробья. У московской знати примерно с середины ХVII века появляются некоторые образцы западной мебели (стулья, обитые кожей, наборные столы с фигурным подстольем, кресла, высокие кровати с пологом).
Городская жизнь диктовала свои условия при освоении жилой среды, и строителям приходилось искать новые формы, видимо, поэтому в деревянном московском зодчестве наблюдается такое их разнообразие. Конечно, основным типом жилища рядового москвича оставался однокомнатный дом, но богатые люди пристраивали к клети еще несколько срубов. Известны и двух- и даже трехэтажные деревянные дома. Над средним этажом часто надстраивали чердаки, которые назывались теремами и светлицами; они делались светлыми и украшались резьбой. Около теремов устраивали разнообразные галереи и балконы (гульбища). Вертикальной связью между срубами служили лестницы, горизонтальной — сени. Лестница с кровлей, ведущая в верхние помещения снаружи сруба, обычно называлась крыльцом. Парадное крыльцо было особой заботой хозяина, стремившегося сделать его как можно красивее и представительней. Хоромы и терема имели шатровые завершения, украшенные резьбой и раскраской.
В средневековом европейском городе дома стояли плотно, так как земля была дорогая, особенно участки вдоль улиц, но фасады домов были всегда открыты улице. Для Москвы характерен совсем другой тип застройки — дворовый, или усадебный: открытый двор с расположенными в свободном порядке хозяйственными помещениями и чаще всего с домом не связанными, а в глубине находился само жилье. Во владении зажиточного хозяина (великокняжеский, а потом и царский двор в этом отношении ничем не отличался) обычно все постройки располагались отдельно друг от друга, не составляя цельного ансамбля, лишь иногда они были соединены между собой крытыми переходами — сенями. Для каждого члена семейства пристраивались особые избы. Такой дворовый комплекс зданий назывался хоромами, причем высота дома была показателем благосостояния хозяина. Одним из главных признаков богатой боярской усадьбы были сторожевые, оборонительные башни — повалуши. Они представляли собой все те же срубы, только намного выше жилого дома, их высота тоже символизировала более высокий социальный статус домовладельца. Крыши были нескольких видов: двускатные, четырехскатные, крытые фигурной кровлей — бочками и т.п. Верхняя часть с несколькими окнами-бойницами, сообщавшаяся с нижней через люки («западни»), была приспособлена для оборонительных целей: она как бы нависала над нижней на выступах (повалах — отсюда «повалуша»). В нижнем этаже размещались хозяйственные помещения. В XVII веке функции повалуши меняются, она утрачивает свое оборонительное предназначение (укрепление государственной власти и ликвидация боярского своеволия сыграли в ее жизни решающую роль) и превращается в хозяйственное или жилое помещение, или же вовсе исчезает, заменяясь светлицами. Рядом с повалушей ставились сени — обязательный элемент богатого двора. Обустраивались они как жилые хоромы, с лавками, окнами и внутренними украшениями, сени больших размеров часто использовали для пиров. Собственно жилой постройкой усадьбы была горница. Во дворе могло быть несколько повалуш, в то время как горница всегда была одна. В состав построек боярского двора могли входить приворотная изба, баня с предбанником («мыльня с сенями»), погреб с напогребницей, ледник, сушило, конюшня, скотный пригон. В такой усадьбе нередко строились отдельные избы для дворни и даже ремесленников. И венчала все это усадебное хозяйство обязательная ограда. Знатным боярам могло принадлежать по нескольку таких дворов. Дворы московской знати были заселены весьма густо, от семидесяти до пятисот человек. Фактически такая усадьба больше напоминала небольшой городок со своим управлением: дъяк с канцелярией, ключник, дворовая церковь с собственным попом, а также многочисленная родня, дворня, прихлебатели и все это в свою очередь дробилось на отдельные семьи.
Двор москвича мог быть, судя по описанию, и очень богатым, мог быть и среднего достатка, были и совсем бедные дворы; естественно, обычный состоятельный горожанин не возводил башни и больше половины тех хозяйственных построек, о которых мы только что прочитали; у совсем несостоятельного стояла одна курная изба с сараем. Но все московские дворы типологически были созданы по одному принципу: клеть-горница (клети) и забор. Еще одна характерная черта московского двора — в нем обязательно были огороды и плодовые сады, а данные археологических раскопок показали, что даже у рядовых москвичей во дворах находились благоустроенные погреба с ледниками.
Застройку Москвы нельзя полностью назвать стихийной, такой она кажется лишь на первый взгляд. Периферию города населяли «черные» люди, то есть непривилегированное население, — и этим Москва ничем не отличалась от других крупных городов. Бояре и богатые купцы, привилегированные «беломестцы», разбивали крупные усадьбы в центральных, самых защищенных и потому престижных, районах. Чем ближе к центру, тем солиднее был хозяин. А тон всему, конечно, задавал сам центр.
Крепость на Боровицком холме со времен Юрия Долгорукого становится местопребыванием русских князей. Деревянные княжеские палаты перестраивались, обновлялись, достраивались другие помещения, возводились новые стены. Особенно бурное переустройство началось с середины XIII века, когда Москвой перестали править владимиро-суздальские князья и началась эпоха московских. Огромные последствия для развития города имел переезд резиденции митрополита из Владимира. Москва становилась центром государства, прирастала землями, наполнялась новыми горожанами и вместе с нею рос Кремль. Мы уже можем называть его своим именем, так как в 1331 году в Воскресенской летописи это слово было впервые зафиксировано для обозначения крепости. Каменным он становился постепенно. Сначала Дмитрий Донской в 1367 году построил белокаменные стены, при этом сама территория была расширена почти до нынешних границ. Иван III приступил к полному переустройству уже внутри стен, и с его правления начинается систематическая и целенаправленная каменная застройка Московского Кремля. Для жизни всего города это имело колоссальное значение, так как каменное строительство инициировало множество важных и интересных начинаний, прежде всего — привлечение иностранных специалистов и рост собственных мастеров, а также появление новых строительных материалов и новых технологий.
Белый камень использовался в Москве издавна. Известняковые штольни в районе старинных сел Мячкова, Тучкова и Домодедова, видимо, разрабатывались уже в XII веке, и известняк стал легкодоступным, удобным в обработке местным строительным материалом. Его даже начинают вывозить в другие города. Белый камень сообщал постройкам простоту и естественность и одновременно — солидную массивность, именно это и придает неповторимый колорит архитектуре Владимиро-Суздальской Руси, наследницей которой стала Москва. Правда, в самой Москве до XV века, кроме крепостных стен, соборов и трапезных монастырей, не появилось ни одного каменного дома. В конце XVI века Борис Годунов выпускает «Приказ каменных дел» — строительство московских укреплений вокруг Белого города потребовало четкой организации добычи и поставки известняка. Начиная с XVII века уже ни одно значительное сооружение не строилось без чертежей (царь Алексей Михайлович в исключительных случаях лично утверждал схемы важнейших сооружений). Именно во второй половине XVII века расцветает строительство белокаменных московских палат и соборов. «Приказ каменных дел» был ликвидирован Петром I, увлеченным строительством на Неве, с тех пор добыча известника под Москвой пошла на убыль. Но свою новую жизнь белый камень получил в ампирных московских особняках, о чем речь впереди.
Вернемся к теме «престижности» московских районов — самым почетным считалось построить жилье в Кремле, вблизи от великого князя. Поэтому вокруг кремлевской «жилплощади» плелись интриги и завязывались многолетние тяжбы. По европейским понятиям, московский Кремль был крепостью на редкость просторной — в момент опасности здесь могло укрыться все население посадов, — но немилость властителя и утрата фамилией могущества сразу же влекли за собой изгнание с территории. Иван III, например, присвоил кремлевскую усадьбу своего дяди, осужденного на пожизненное заключение князя Владимира Серпуховского, и сразу же выстроил на его земле новые палаты. Иногда такие выселения диктовались простой целесообразностью, так, начиная перестройку стен и прокладку улиц, Иван III выселил некоторые известные купеческие семьи. Вторым по значимости был посад вокруг кремлевских стен (Большой, или Великий посад), который активно рос, особенно в восточном направлении, где этому не мешали реки. Веером расходились от Кремля три главные улицы — Никольская, Ильинка и Варварка. На дальних подступах сооружались монастыри-крепости. В XVI веке это место, лежащее между «замком» и предместьем, оформляется в средний город, а после того как прикремлевский посад был окружен мощной каменной стеной, его стали называть Китай-городом.
Городские земли Москвы постепенно начинали считаться государевой собственностью, и населению как бы «позволялось» на них жить. Принцип «государева города» резко отличал Москву от европейских городов, в которых «сам воздух делал человека свободным». Патернализм стал для власти удобным и выгодным инструментом в отношениях с подданными и в решении многих вопросов, в том числе и «квартирных» — великолепной формой манипулирования, подкупа и устрашения. Государь одарил, государь же и отнял. Практически такой способ взаимоотношений власти и элиты продолжал существовать до недавнего времени.
Новый Кремль с его великолепными каменными соборами, палатами и замками, конечно, украшал Москву, но не был единственной составляющей ее жизни. Море изб — так выглядит картина московского посада на старинных планах. Четко прочерчены лишь главные — «мостовые» (замощенные) улицы, от которых отходила масса прихотливо извивающихся улиц, улочек и переулков. Рядовая застройка города оставалась деревянной. Москвичи по-прежнему любили дерево, так как при русском климате, при тогдашней системе дренажа, вентиляции и отопления деревянные дома были и теплее и гигиеничнее каменных. Каменные жилые постройки появляются в ХVI веке, но архитектурно повторяют планировку деревянных хором — об этом говорят археологические данные. В Москве получает некоторое распространение кирпичная кладка. Уже при Борисе Годунове, в соответствии со стандартом, стали делать кирпич толщиной около девяти сантиметров (так называемый «большой государев»). Иностранцы, посещавшие русскую столицу в конце XVII века, отмечали высокое качество такого кирпича.
Московская жизнь вне стен Кремля создавала скорее картину деревенского быта, а не городского. Улица Москвы представляла собой линию заборов с затейливыми воротами и глухими стенами хозяйственных построек. Дворы за заборами тянулись в направлении, перпендикулярном улице. Дом был обращен внутрь приусадебного участка и не был рассчитан на «любование». Со временем дома стали постепенно «продвигаться» из глубины усадьбы ближе к улице — причем, судя по археологическим данным, переосмысление пространства началось во дворах ремесленников, и уже позже — в дворянских усадьбах. Видимо, такая тенденция связана с родом деятельности хозяина двора или усадьбы — быть ближе к заказчику и к покупателю. Закрытость улиц «взрывалась» быстро меняющимся экономическим и социальным укладом жизни, дома поворачивались «лицом» к улице — и первыми это сделают знаменитые московские торговые лавки.
Москва в XV-XVI веках становится центром единого Российского государства, этим определяется ее рост, планировка и застройка, но прежде всего — ее характер. Здесь собираются богатства всех бывших княжеств и сюда стекается народ, который строит, развивает ремесла и торгует. В ней появляются органы государственного и военного управления. Москва, с одной стороны, державный город царей, церковников и чиновников, с другой — город купцов, ремесленников и челяди, монахов и военных. Столица формируется как город многоликий, пестрый и открытый.
Царские дворцы стали публично-приватными сооружениями: помимо праздников и торжественных приемов там регулярно совершали приемы повседневные, комнатные (именинников и именинниц из знати, ближних людей и челобитчиков). Правление Ивана Грозного потребовало увеличения размеров и блеска царского двора. Вокруг государя сосредоточилось огромное количество «приближенных», и уже не только территория самого Кремля, но и полукольцо Китай-города были не в состоянии вместить палаты новой знати. Царский двор представлял собой огромное хозяйство: заготовка и хранение царских припасов для кремлевских погребов, изготовление тканей и одежды для царского двора, оружейное производство (наиболее пожароопасное и поэтому всегда отдаленное от центра города), изготовление украшений и предметов быта. Кроме собственно обслуживающей челяди на Кремль работала целая армия ремесленников; все они жили в особых слободах и разделялись по профессиональному признаку — каждая слобода специализировалась на каком-то одном виде производства. Названия московских улиц до сих пор хранят память о тех поселениях: на Варварке находились соляные вари, в Хамовниках жили ткачи, названия же Поварская и Кузнецкий мост говорят сами за себя; Оружейная, Бронная, Палашевская — слободы, где занимались производством вооружения. Купцы и ремесленники, переселившиеся в столицу из других городов, также селились особыми слободами, давая им названия своих родных мест. Охрана государя требовала непосредственного присутствия в столице войска. Необходимо было расселить в Москве стрелецкие полки и большое количество пушкарей — так появились пушкарские и стрелецкие слободы.
Податное московское население называлось «московским миром», состоящим из посадских, «черных», людей и крупного купечества, «гостей». Дворы — помимо того, что там просто жили люди — числились как податные единицы. Дворы объединялись в улицу, «общину». Дворовые участки складывались в сотни и слободы. Жители их имели сходный бытовой уклад, однотипное хозяйство, и судить об их благостостоянии можно было только по количеству клетей, пристроенных к основному дому. С ростом Москвы сотни и слободы потихоньку утрачивали свои территориальные и профессиональные признаки, прежними оставались лишь сбор податей и повинностей да институт старост и сотских. Жизнь москвича — частная, социальная и профессиональная — все больше формализуется, естественно, что этот процесс затронул и городскую торговлю. Ее структурной единицей становится торговый ряд, который из временного, выносного места превращается в постоянное. Приблизительно с XV века ряды торга возглавляли выборные старосты, а члены ряда (своеобразной корпорации) назывались «рядовичами». Источники, как правило, указывают не только на принадлежность посадского человека к сотне (слободе), но и из какого он ряда, а часто — только последнее. Название ряда постепенно утрачивало смысл (в источниках нередко встречаются самые неожиданные сочетания вроде «купил чан в лапотном ряду»).
Примечания
[1] Взгляды П. Бурдье сформировались под влиянием классических работ по социокультурному анализу М. Вебера. Именно М. Вебер наглядно продемонстрировал «давление» социальных отношений, институтов и групп на все области культуры (см., например: Вебер М. Избранные произведения. М., 1990).
[2] Bourdieu P. Homo Academicus. Paris, 1974; Bourdieu P. Outline of a theory of Practice. Cambridge, 1977; Bourdieu P. The Logic of Practice. Cambridge, 1990; Бурдье П. Социология политики. М., 1993; Бурдье П. Современная социальная теория. Новосибирск, 1995 и др. Взгляды П. Бурдье сформировались под влиянием классических работ по социокультурному анализу М. Вебера. Именно М. Вебер наглядно продемонстрировал «давление» социальных отношений, институтов и групп на все области культуры (см., например: Вебер М. Избранные произведения. М., 1990).
[3] См., например: Forgas J. Perspectives on Everyday Understanding. London, 1981; Certeau M. de. The Practice of Everyday Life. Berkeley, 1984; Ludtke A. A History of Everyday Life. Princeton, 1985.
[4] Исключением является исследование И. Утехина (см.: Утехин И. Очерки коммунального быта // www.geocities.com/Athens/Pantheon/7049/rch5.htm).