На 77 году жизни скончался известный российский писатель, общественный деятель и врач Юлий Крелин. "Полит.ру" публикует очерк о нем другого замечательного российского писателя и правозащитника Феликса Светова (1927 - 2002).
Для меня московский чудак — чин очень почетный. Я назову только одного, кого сейчас вспомнил. Их, кстати, было на Москве не так уж и много. Полтораста лет назад жил в Москве такой человек, звали его Федор Петрович Гааз, и был он, как и Юлий Зусманович Крелин, тоже доктором. Или, чтоб быть все-таки корректным: Крелин, как и Гааз, — тоже доктор. А Гааз был, несомненно, московским чудаком. Так что чин действительно высокий...
Крелин — врач, хирург и занимается своей профессией более полувека. Не мне судить, какой он профессионал, на мне он свой ножик не опробовал, но я знаю десятки людей, которые это пережили.
А еще Крелин — писатель. Казакевич перед смертью Крелина благословил. С тех пор наш доктор написал и издал полтора десятка книг — толстых и тонких: романы, повести, рассказы.
Большая часть этих книг посвящена больнице, жизни больницы. Но это никак не производственные романы, идея которых изначально бессмысленна: никто из читателей романов о сталеварении и добывании угля не научился варить сталь и рубать уголь. Книги Крелина населены людьми — муравейник: врачи, сестры, санитары, больные, их родственники и друзья; невероятные сюжеты, драмы и трагедии, отношения между людьми — и все это в одном здании больницы, для кого-то — первом, для кого-то — последнем…
Среди множества очень любопытных людей, его книги населяющих, есть один, думаю, самый удивительный — доктор Мишкин, хирург от Бога. Телевидение повторяет порой крелинский сериал о докторе Мишкине, героя играет Ефремов, участвуют в фильме Евстигнеев и другие наши звезды. Хороший фильм, он и сегодня, спустя годы, живой. Но пусть простят меня поклонники покойного Ефремова, которого я тоже высоко ценю, — не получился у него Мишкин таким, как у Крелина. Там действительно удивительный характер, даже не просто хирург от Бога, но личность — неожиданная, необычайно обаятельная, бесконечно живой человек, он навсегда остается с читателем. Я очень советую тем, кто ее не знает и кому она попадется, прочесть эту книгу — «Хроника одной больницы», толстый том, несколько повестей, в каждой — Мишкин, а в конце — авторское послесловие, своеобразный комментарий к повестям, к судьбе главного героя: Крелин рассказывает о прототипе героя — докторе Михаиле Жадкевиче.
Это написано с такой страстью, силой, любовью и яростью, там столько сказано о человеке, с которым Крелин работал вместе много лет, его ровеснике, о том, как он умирал, заболев тяжелой формой рака, причем сам Жадкевич такие именно случаи оперировал, у него была, если не ошибаюсь, своя методика лечения и операций такой формы, он был ученым-хирургом, не только практикующим; о том, как все они — врачи больницы — боролись за жизнь товарища; как ему неожиданно стало лучше, он даже вернулся к работе, стал оперировать, а потом вынужден был снова уйти домой — и…
Думаю, если бы Крелин не написал больше ничего, одного этого было бы достаточно, чтобы убедиться: Казакевич был прав, герой Крелина останется и будет жить в нашей литературе.
...Позволю себе рассказать свой собственный сюжет, хотя знаю: это дурной тон в мемуаре о ком-то. История о том, как мы с доктором познакомились. Надеюсь, эта история все-таки не обо мне.
Тридцать пять лет назад я неожиданно заболел. Опыта у меня не было — кроме кори и ангины, со мной никогда ничего не случалось. А тут внезапно заболела нога, я не падал, не спотыкался и ногу не подворачивал, но — заболела… И если бы не некое обстоятельство, я бы на это внимания, конечно, не обратил: поболит — перестанет. Но дело было в том, и я об этом помнил, что мой дедушка, человек могучего здоровья (рассказывали, гнул подковы), однажды отправился париться в баню, там крепко выпил — и помер. У него оторвался тромб, а перед тем болела нога.
Я слышал эту историю в детстве, дедушка умер, когда мне было пять-шесть лет, запомнил, и она всегда внушала мне ужас: тромб летит, как разрывная пуля, по венам и артериям, попадает в сердце — и… Дедушка не был старым, ни одного седого волоса в бороде.
Мне исполнилось сорок, а я уже лысел и седел и подкову согнуть бы не смог. Нога болела. Я нащупал вену и понял — дело плохо.
У меня было много друзей, а в медицине, как известно, все всё понимают. Главное, говорили мне в один голос, надо лежать и по возможности не шевелиться. Я лег и старался не шевелиться.
Прошел один день, другой. Нога болела, но порой приходилось двигаться. Когда же он оторвется? — думал я. Надо успеть сделать то-то и то-то…
У меня был товарищ, который в ту пору стал моим учителем жизни и много рассказывал о том, что предстоит в жизни следующей. Он тут же пришел и выдал множество советов. Объяснил, что нужно делать, чтобы в предстоящей после смерти жизни было комфортно. Потом задумался и сказал, что следует, быть может, все-таки обратиться к врачу: вдруг положение не такое уж и катастрофическое?.. Мне это последнее его соображение не понравилось, я был настроен серьезно и представить, что какой-то врач способен решить столь сложную проблему, не мог.
У меня есть приятель, сказал мой продвинутый друг, он, если не ошибаюсь, написал диссертацию о тромбофлебите, давай попробуем, хотя медицина тут, разумеется, ни при чем, речь идет о другой жизни, а она нам все равно предстоит, важно ли — сегодня или завтра?.. Я с ним согласился: сегодня или завтра — разницы никакой.
Вечером он мне позвонил и сообщил, что доктор Крелин придет завтра в двенадцать с частным визитом. Ты все-таки не шевелись, неожиданно добавил он, хотя, пожалуй, это уже неважно.
Вот тут я испугался и понял, что на самом деле мне не все равно — сегодня это произойдет или завтра.
Утром я проснулся живым. Жена, которой уже давно надоело сидеть возле умирающего, ушла по своим неотложным делам, я попросил ее не запирать дверь: он позвонит, я дернусь открывать — тут он и оторвется…
Ровно в двенадцать в дверь позвонили. Я крикнул, стараясь не напрягаться, что открыто. Врач вошел, разделся, сел у письменного стола в пяти метрах от моего ложа, посмотрел на меня и спросил: что случилось?
Я принялся подробно и обстоятельно рассказывать про дедушку, добрался до его трагической кончины в бане, счел необходимым сообщить, что он крепко выпил, но не знаю точно — до бани это было или во время… Быть может, до и во время. После бани он уже выпить не успел. Здесь важна очередность, поинтересовался я, — до, после или во время?.. Доктор не ответил и, мне показалось, к моей страшной семейной истории остался равнодушным.
— С вашим дедушкой все более-менее ясно, — сказал он. — А что с вами?
Это его равнодушие мне сразу не понравилось: какой же он ученый врач, диссертацию написал, а историей вопроса не интересуется…
Я попробовал вернуть его именно к истории вопроса: дедушка был человеком очень крепким, настаивал я, ни одного седого волоса и гнул подковы…
— А вы? — спросил доктор.
— Что я?
— Что с вами случилось, и чем я могу вам помочь?
— Не знаю, — сказал я. — У меня наследственный тромбофлебит, я лежу уже три дня, стараюсь не шевелиться, нога…
— Хорошо, — сказал доктор. — Встаньте, я вас посмотрю.
— Доктор, — сказал я, — мне нельзя вставать, тромб может оторваться, и тогда…
— Ну а как же я вас посмотрю?
Я откинул одеяло.
— Нет, — сказал доктор, — так мне ничего не видно, вам следует встать.
— А вы возьмете ответственность за то, что может произойти?
— Возьму, — сказал доктор с полнейшим, как мне показалось, безразличием, — вы же меня пригласили.
Я встал… Он посмотрел на меня, на мои ноги. Посмотрел равнодушно и незаинтересованно. Даже не встал со стула, так и сидел в пяти метрах от меня…
Впрочем, следует быть справедливым, тут я могу ошибаться, потому что, когда спустя годы напомнил Юлику эту историю, он сказал, что этого не могло быть, разумеется, он мои ноги щупал. Но я здесь свидетельствую только о том, что помню. Щупал не щупал, но увиделась и запомнилась полнейшая его незаинтересованность.
Какое-то время он глядел на мои голые ноги, потом отвернулся, достал ручку и стал что-то писать.
Еще минуту я выждал.
— Можно лечь? — спросил я.
— Как хотите, — безразлично сказал доктор.
Я лег, накрылся одеялом и уже с ненавистью думал об ученом специалисте по тромбофлебиту, оказавшемся обыкновенным халтурщиком. Да любой врач из районной поликлиники сделал бы хоть вид, что его это занимает, важно щупал бы меня и сокрушался. А этот… Ему еще придется платить за частный визит, вспомнил я.
Я поднял голову и увидел, что доктор уже не пишет, а смотрит на меня безо всякого выражения.
— В квартире больше никого нет? — неожиданно спросил он.
— Никого, — изумленно ответил я.
— А в холодильнике у вас есть хоть что-нибудь?
— В каком смысле? — спросил я.
— В прямом, — сказал доктор. — Или вы не закусываете?
Он открыл свой портфель и вытащил большую бутылку виньяка. Был в то время такой югославский коньяк, мы все его тогда пили.
— Доктор, — сказал я в полной растерянности, — у меня же наследственный тромбофлебит. Мой дедушка…
— Феликс, не валяйте дурака, — сказал доктор Крелин.
В холодильнике я что-то обнаружил, мы выпили с ним его бутылку, и с тех пор о тромбофлебите я никогда не вспоминал…
Нет, был случай — двадцать лет спустя, в тюрьме. Я к тому времени устал от пребывания в общих камерах, стало мне совсем невмоготу — шестьдесят—семьдесят человек в камере! — и решил косить. Посоветовал кто-то из бывалых зэков: есть, мол, у тебя хоть что-то? Есть, подумал я, вспомнив о наследственном тромбофлебите. Конечно, есть!.. Но в больничке, куда меня привели, повторилась история с Крелиным, только без бутылки коньяка. Меня повели обратно в камеру — слава богу, не в карцер. В тюрьме с этим строго...
Вот одна из самых последних историй с Крелиным. Ехал наш доктор на своих стареньких «Жигулях» из больницы домой. Вспомнил, что в холодильнике у него пусто, припарковал машину возле магазина и отправился за покупками. Все, что хотел, купил, забрался в машину и стал свои товары рассматривать: не забыл ли чего?
И тут — удар. Теракт, землетрясение?.. Полетели стекла, доктор приложился лбом о ветровое стекло. Пожалуй, сотрясение, мелькнуло у него. А понять все равно ничего не может — машина у тротуара…
Выбрался доктор из машины и видит: «Волга» врезалась сзади, возле нее стоят три человека явно кавказской внешности, растерянные, и смотрят на него.
А вокруг уже толпа. «Понаехали, — кричат, — жизни от них нету, нашему брату не пройти, они нас уже средь бела дня курочат; давай, мужик, зови ментов, мы все свидетели — в тюрьму их всех!..»
— Погодите, — говорит доктор, — надо разобраться.
— Да чего тут разбираться, — кричат ему, — хватай их, пока не убежали, пускай тебе новую покупают или мы их сейчас…
Но у нашего доктора свои представления о патриотизме и справедливости.
— Вы что, — обратился он к «черным», — не видали меня?
— Не видали, — отвечает старший из них, — из-за троллейбуса, он вас объезжал, а мы за ним — ничего не было видно, за ним сразу ехали… Конечно, наша вина, возместим, у нас брат в автосервисе, загоним туда машину, завтра будет бегать…
— Дело в том, — говорит доктор, — что мне завтра в семь утра, в полвосьмого — край, надо быть в больнице, а у меня нога плохо ходит, перелом, без машины я туда не доберусь…
— Да мы вас отвезем, — говорят, — давайте адрес, отвезем, куда скажете, а потом за вами заедем в больницу. А машину… Если ее сегодня загнать в автосервис, завтра…
— Не теряй время! — кричат соотечественники доктора, жаждут крови, — как же, наговорят, починят они тебе…
— Погодите, — говорит доктор, — у нас свой разговор, а вы бы лучше разошлись… Давайте так сделаем, — говорит он своим обидчикам. — Забирайте машину, вот вам ключи и документы на нее, а как сделаете, привезете по адресу, сейчас напишу… А если сможете утром за мной заехать, большое вам спасибо, я в больницу опаздывать никак не могу, работа…
— Так ты им машину отдал и ушел? — спросил я: у нас по телефону с ним разговор, он мне всю эту историю художественно описал. — Машину, ключи, документы?.. А у них-то спросил паспорта? Ты знаешь, где их искать?
— Во-первых, — сказал доктор, — я не ушел, они меня довезли до дома и завтра обещали за мной заехать утром. А документы их мне зачем? Я не прокурор.
— А ты уверен, что они с твоей машиной не исчезнут? — настаивал я.
— Зачем мне такое лишнее беспокойство, — говорит доктор, — уверен, не уверен… Я вообще предпочитаю людям верить, это, если хочешь, выгоднее, во всяком случае — проще…
Но ведь прав оказался. Не на другой день, конечно, неделя прошла — подогнали ему машину. Он доволен: «Бегает! — говорит. — А кроме того, — добавил он, — целую неделю меня, как большого начальника, утром отвозили на работу, а потом из больницы домой, сидел рядом с водителем и балдел…»
Объяснил ли я хоть что-то о нашем докторе? Но мне он на самом деле еще с первой встречи стал ясен, я его понял, полюбил и, думаю, нашел хорошее название для мемуара о нем — «Московский чудак».
Источник: