Эрнст Блох (1885-1977) – крупнейший немецкий философ, социолог и публицист, создатель так называемой «философии надежды» (именно так называется один из его фундаментальных трудов). Блох стал по сути первым мыслителем ХХ века, который наполнил понятие «утопия» совершенно новым смыслом: не проект будущего, не негативное обозначение чего-то несбыточного и призрачного, как это было ранее, а неотъемлемое качество человеческого существования и мира в целом. «Полит.ру» публикует работу Ивана Болдырева «Эрнст Блох об утопии и утопическом», в которой автор обозначает истоки и смыслы блоховской концепции утопии, понимаемой философом как постоянное исследование скрытых возможностей мира, актуализация чего-то реально присутствующего, но еще не проявленного. В конечном счете утопия, по Блоху, оказывается тесно связана с, казалось бы, противоположной ей материальностью и проявляется в любом творческом акте. Статья опубликована в последнем номере журнала «Космополис» (2005. № 2 (12)).
Одним из самых талантливых бойцов утопического фронта, подчинившим идее утопии почти все свое творчество, несомненно, был Эрнст Блох. Необычайная эрудиция и литературное дарование помогли ему облечь по-новому понятое диалектическое мышление в оригинальную форму, оживить к тому времени уже помертвелый марксизм, придать атеизму и материализму религиозный, эсхатологический оттенок. Вообще-то сознательный атеизм как превращенная форма религиозности — давно замеченное явление. Об этом писали русские религиозные философы, в частности С. Булгаков в статьях «Религия человекобожия Л. Фейербаха», «Карл Маркс как религиозный тип». Однако у Блоха этот религиозный аспект атеизма осознан и диалектичен.
Именно марксизм, как представляется, послужил отправным пунктом его рассуждений об утопии. Разумеется, Блох был подвержен многообразным влияниям, но марксизм явился стержнем его теоретической концепции, и первая большая книга Блоха — «Дух Утопии» (вышла в 1918 г., второе издание — в 1923 г.) [Bloch 2000] — задумывалась как особый, ни на что не похожий, но все же марксистский проект. Кстати, эта книга оказала заметное влияние на молодого Георга Лукача, а впоследствии — и на Вальтера Беньямина. До сих пор обращение к теме утопии в западной философии ассоциируется с наследием Блоха.
Почему Блох обратился именно к утопии в марксизме, хотя сами его родоначальники заявляли, что в их лице социализм совершил переход «от утопии — к науке»? Не следует забывать прежде всего о духе времени, выразившем себя, в частности, в искусстве. На рубеже веков возникает немецкий экспрессионизм, движение, превратившее кризис и переход (неважно, куда и откуда) в предмет искусства. Эстетизация трепетного мгновения, мимолетности, неопределенности, исполненной глубокого смысла, — вот основные черты экспрессионистского языка и художественной практики. Блох на всю жизнь остался верен тому же самому мироощущению. Большинство исследователей указывают на родственность его собственного стиля поискам экспрессионистов. Блох стремился увидеть в любой картине мира переход и движение в будущее. Неудовлетворенность настоящим — вероятно, наиболее существенная черта утопизма как мироощущения, в высшей степени свойственная Блоху.
Блох берет на вооружение известную критику Марксом утопии как совершенного состояния общества, как некоторой идеальной, статичной и самодовлеющей конструкции, однажды соорудив которую, мы доводим историю до конца. Но если за утопией нет ничего, кроме нее самой, то мир скучен и неинтересен. Еще более печальной картина становится тогда, когда заранее ясно, что утопия никогда не воплотится в жизнь по определению, разделяя судьбу небытия в парменидовском универсуме, которое никогда не будет существовать. Поэтому Маркс и писал, что коммунизм — это не будущая идиллия, гармоническое общественное устройство, а процесс, реальный процесс освобождения. Освобождения ради чего? — спросим мы.
Вопрос неуместен. Свобода и развитие, по Блоху, ценностно автономны. Видимо, если и существует подлинный, последовательный, доведенный до конца либерализм, то характеризуется он чем-то схожим с социальным идеалом Блоха. Но к политической позиции нашего героя мы еще вернемся.
Важнейшей чертой, фундаментом мысли Блоха была онтология процессов, которую сам он назвал онтологией «еще-не-бытия». И утопия в его онтологии имманентна миру, без нее не существуют ни человек, ни бытие, его окружающее. Блох называет ее конкретной (то есть реально возможной) утопией. Утопия прорастает изнутри мира как результат определенных исторических обстоятельств и тенденций, в ней осуществляет себя горизонт будущего. Путь такого осуществления нелегок, это постоянный эксперимент, в который, по Блоху, были вовлечены все великие творцы европейской культуры и их создания.
Примером утопического эксперимента может служить жизненный путь Фауста у Гете. Фаустовский архетип — это постоянное исследование скрытых возможностей мира, таких возможностей, которые хотя и ведут в заоблачные дали, все же глубоко укоренены в материальности, в одухотворенной плоти мирового процесса. Именно творческая активность материи оказывается, согласно Блоху, тем результатом философского развития (начавшегося с Аристотеля), который позволил Марксу «поставить Гегеля с головы на ноги», сделать идеологию зависимой от материальной действительности. Но если в историческом материализме эта действительность оказывается лишь соотношением производительных сил и производственных отношений, то Блох избегает подобного выхолащивания, реализуя таким образом одну из многочисленных творческих потенций, заложенных в марксистском дискурсе per se.
Впрочем, Блох не отказывается от материализма. Материальность тоже может пониматься (и понималась) мистически, материя — не просто индифферентный и пассивный участник мирового развития, гегелевский «кочан капусты». Она переполнена возможностями, в ней слиты в постоянном взаимодействии аристотелевские «дюнамис» и «энергейа». Утопия и оказывается ответственной за такую вселенскую одухотворенность материи.
Имманентность утопии миру, ее необходимое присутствие в любом творческом акте придают ей особого рода объективность. Нет смысла сетовать на утопичность каких-то проектов, на их неосуществимость. Блох настаивает на том, что в научном познании, в религиозной практике, в художественном творчестве нам сопутствует утопическое мышление как реализация скрытых возможностей мира, актуализация чего-то реально присутствующего, но еще не проявленного.
Теория идеальных типов Вебера, математическая интуиция, эстетический акт пред-видения или пред-явления (Vor-schein), религиозный порыв Мюнцера, наконец, вершина спекулятивной мысли, «Феноменология духа» Гегеля, — все это бесчисленные примеры вторжения утопии в реальность, осознание того, что мир не есть нечто от века заданное, статичное, застывшее, что человек постоянно находится на линии фронта, он постоянный творец нового, а горизонт его принципиально необозрим.
Новое, novum, Блох считает одной из важнейших категорий своей поздней «Философии надежды» [Bloch 1959]. В рамках западноевропейской философии и теологии так и не удалось последовательно сконструировать мир как открытую систему. Для классической мысли мир обязательно должен завершиться. И у Гегеля, при всей подвижности и диалектичности, онтология выстроена на представлении об альфе и омеге, которые в конце сливаются воедино, процесс угасает в результате. И здесь субъект «Феноменологии» вместе с Фаустом оказываются на небесах, вне процессуальной действительности, исключенные из потока времени и обретшие подлинное бессмертие, хотя такое бессмертие сродни смерти. Но если novum встроено в мир, окружающий субъекта, мир, который субъект воспринимает, вбирает в себя, с которым взаимодействует? Такой мир только и может заслужить право быть предметом диалектико-материалистического рассмотрения.
Здесь важно упомянуть, по крайней мере, двух известных теоретиков ХХ в., идеи которых близки идеям Блоха: это Теодор Адорно и Жан-Поль Сартр. Утопическое мировоззрение есть мировоззрение критическое, а потому негативное (негативность понимается не как банальное разрушение, а как конкретная, укорененная в объекте критика). В то же время тезис Блоха о том, что «человек не непроницаем», что в нем есть особая «полость», то есть утопическое пространство, чрезвычайно схож с идеями «Бытия и ничто» о проективности и особой свободе человеческого бытия. Но если Сартра интересуют прежде всего личностные, психологические, собственно экзистенциальные последствия (самообман, мазохизм и т.д.), то Блоху интереснее общественное переустройство, преобразование объективного мира. В отличие от Сартра, он почти чужд феноменологии. Бросается в глаза тот факт, что все эти мыслители были заметными участниками политической жизни своего времени. Это объясняется, в первую очередь, той ролью, которую сыграл в их интеллектуальном развитии марксизм: и Сартр, и Адорно со своими последователями, и, разумеется, Блох никогда не забывали «Тезисов о Фейербахе» с их превознесением действия над созерцанием, изменения мира над его объяснением. Поэтому неудивительна родственность не только философских концепций, но и идеологических, политико-социальных доктрин левых мыслителей в XX в.
Блох, тем не менее, не прогрессист. Для него основывающееся на прогрессизме мировоззрение узко и абстрактно, будущее в нем оборачивается переодетым прошлым. Он чурается идеализма (хотя и признает порой его неизбежность) и в 1920–1930-е годы становится известен как антифашист. Имманентность утопии не мешает ему четко формулировать свою политическую позицию. Он связывает свои надежды с социалистическим рабочим движением и с партией, которая его представляет. В разное время эти партии были различны, однако именно социализм служил Блоху наиболее близким и реальным ориентиром. Трудно сказать, насколько нынешняя правящая в Германии социал-демократическая партия близка идеалам Блоха, но не подлежит сомнению, что генезис европейского социал-демократического движения как такового следует соотносить в том числе и с неомарксистской интеллектуальной традицией, одним из крупнейших представителей которой был автор «Философии надежды».
Неокончательность и неортодоксальность политической позиции Блоха созвучна духу его философии. На закате жизни он покидает ГДР, где ему недостает свободного воздуха, и таким образом порывает с официальным немецким марксизмом. Его жизнь пестрит взлетами и падениями. Его популярность среди студенчества, да и общее направление мысли, ему свойственное, превращали кабинетного ученого в реальный фактор идеологической борьбы.
Живой мятущийся ум, постоянный гамлетовский поиск, беспокойство и неравновесие — вот антропологическая и онтологическая модель политической теории Эрнста Блоха.
Примечания
Bloch E. 1959. Das Prinzip der Hoffnung. Frankfurt.
Bloch E. 2000. The Spirit of Utopia. Stanford.