Итак, слова произнесены, призывы сформулированы: сплотиться вокруг Михаила Касьянова, коему следует собрать теневой кабинет. Умные же люди должны программу этого кабинета формировать уже сейчас.
Прямо скажем: это движение навстречу тем людям во власти, которые ныне мучаются вопросом, как им дальше жить и жить ли вообще. И пускают пробные шары. Их сейчас два: “номенклатурная оппозиция”, а также “реакционный режим Путина и как его преодолеть”.
Независимо от них появилось еще одно клише - “реставрация будущего России”. И стало ясно, что виден свет, но не видно конца туннеля. С одной стороны, нечто надо реставрировать, и это нечто – Советский Союз. А с другой стороны, все ж таки на вооружение была взята модернизационная лексика, а значит, надо думать о будущем.
Когда в заказчиках согласье есть
До сих пор в России без будущего власть обходилась, а без прошлого – никак и никогда. Историческая легитимность – основа любой российской власти. Когда эту легитимность потеряла власть советская, она и кончилась. Ельцинская ее и не пыталась обрести – слишком рано она занялась самообслуживанием. В этом приятном деле у нее была одна… не помеха даже, а так – несколько раздражающий фон – собственно, страна. Власть упрощалась, страна усложнялась. И потому к 1999 году созрел властный заказ на упрощение общества. Это и был “проект Путин”. Действительно, реакционный. Но вот только на что была та реакция? Наиболее распространенный ответ: на развал страны, ельцинский раздрай и прочее. Ой ли? То есть можно сказать и так, но сам этот раздрай был показателем изменчивости, роста, усложнения общества. А этого во власти не хотелось никому.
Нельзя отрицать очевидного – означенный проект был плодом внутриэлитного консенсуса, а не результатом чей-то победы. Другое дело, что проект зажил своей жизнью, в результате чего тут же появились проигравшие. Но победивших не было Просто потому, что реакция не является функцией победителей. Победители утверждают нечто новое, опираясь на завоеванную легитимность, пример тому – решительные действия новой украинской власти. Путинский же режим внутренне никогда не был уверен в своей легитимности. “Внутренне” - это значит скрытно, даже от самого себя скрытно, и вопреки всем внешним показателям – рейтингам, результатам выборов и проч.
Итак, заказ на упрощение был поручен и стал выполняться. Упрощение информационного пространства, политического поля, идеологических клише создавало ощущение стабильности и многим нравилось. Тем более, что, вообще-то говоря, критики путинского режима у нормального человека симпатий не вызывали. Однако наметились две тенденции, которые самым дурным образом стали сказываться на общественной атмосфере.
Первое и главное – межклановая борьба стали вестись от имени государства. В результате противоречивый Березовский и самодовольный Ходорковский были произведены в политические деятели. Их просто подтянули до этого уровня, превратив в людей, преследуемых по политическим мотивам. Более того, борьба с Ходорковским начала разлагать само государство – иначе нельзя охарактеризовать борьбу с адвокатурой как институтом (да и вообще со всей системой независимого судопроизводства), ведущуюся прокуратурой и Басманным судом.
Второе – упрощение коснулось не только информационного пространства и политического поля. Оно оказалось направленным против современного менеджмента и управления. Неслучайно, что были разрушены две самые сильные с этой точки зрения компании – НТВ и ЮКОС. А это уже несколько более чем реакция, на это заказа не было. Одно дело – предложить обществу упрощенную картину политической жизни и совсем другое – упрощать систему управления сложными структурами. А российское общество – структура сложная и продолжающая усложняться.
Новый заказ
Критики власти любят повторять: вся эта стабильность до поры до времени, пока держатся цены на нефть, а вот начнут снижаться – все будет очень плохо. Ответ на подобные рассуждения может быть только один: успокойтесь, все гораздо хуже. Режиму, нацеленному на реакцию и упрощение, угрожает не ухудшение ситуации, а улучшение, не стагнация, а рост. Рост, выражающийся не в количественных показателях, не в удвоении (почему не утроении, учетверении?) ВВП, а в качественных изменениях социальной структуры, образа и уровня жизни, ценностных ориентаций и многого другого – измеряемого и не измеряемого, но оцениваемого.
Рано или поздно должен наступить момент выбора. Либо власть упрощает общество, либо власть встает на путь самоусложнения. Первый путь – это выбор ВКП(б) в конце двадцатых годов. Начинается он не с репрессий – к ним он ведет – а с политики, сознательно направленной на обнищание страны, самоизоляцию, превращение России в страну-изгоя.
Второй путь – это рефлексия и самоанализ, ведущие к ревизии последних пяти лет российской истории, признанию того, что многое не сделано, а то, что сделано, нуждается в коррекции. Но никто не поверит в искренность подобных намерений без прекращения басманного фарса, пересмотра дел липовых шпионов из числа ученых, урегулирования в Чечне и независимого расследования терактов последних пяти-шести лет, начиная со взрывов домов. И никакое обращение к будущему, никакие стратегические изыскания не заменят подобного пересмотра ближайшего прошлого.
Это вопрос очень серьезный. Главный это вопрос. По Москве ходит слух, что ближний круг на попойках провозглашает тосты за “десять ярдов”, контролируемых правящим кланом и его представителем в Кремле. Так вот пусть пьют себе на здоровье. Правозащитники двадцать пять лет тому назад не считали нужным реагировать на романовские оргии и забавы брежневской семьи. Пусть это заботит номенклатурную оппозицию. А те, кто может ее поддержать, обязаны формулировать именно такие – неприличные в аппаратной среде требования. Опыт есть. Ничего бы не вышло из горбачевской затеи, если бы в самом начале перестройки “Московские новости” не опубликовали бы письмо диссидентов-эмигрантов, называвшееся, кажется, “Горбачев должен представить доказательства”. Так речь шла о вещах эфемерных, для аппаратчика несущественных – политзаключенных и правах человека. Но именно позиция этих людей, в конечном счете, вывела горбачевскую затею за рамки внутриэлитных разборок.
Весьма показательно, что защитники даже не нынешнего режима, а просто существующего положения уговаривают нас не заниматься такими мелочами, как политические заключенные. Вместо этого, мол, надо собраться в строгом соответствии с законом о партиях, то есть в количестве 50 тысяч человек и... Не надо. Не надо собираться в таком количестве. Надо с тем числом людей, что уже есть, ясно сформулировать еще одно требование: отмену всех (во многом антиконституционных) законов, направленных на ограничении демократии в России. В частности, это законы о референдуме, о политических партиях, о назначении губернаторов, об отмене выборов по округам.
Предвижу возражения: это ж все “против”! А где “за”? Не согласен. Это и есть “за”, потому что все совершавшееся в последние пять лет – “против”. Против нормальной жизни, против жизни вообще. Чекисты более всего подошли для этой роли, поскольку их главной задачей при советской власти было именно не давать людям жить. Все наиболее одиозные действия последнего времени нацелены на то, чтобы напугать целые социальные группы, отбить охоту к жизни у бизнесменов, физиков, ветеринаров, писателей. Бессистемный набор этих групп свидетельствует, что единого плана нет – просто старые инстинкты стихийно выходят наружу.
Что же касается того: Касьянов или не Касьянов... Ну, это уже зависит от степени восприимчивости Касяьнова-Некасьянова к сформулированным выше требованиям.
Перспективы
Вернемся к перестройке. Тогда поиски исторической легитимности перекрыли пути поиска политических перспектив. Собственно, и в девяностые все получилось так коряво именно потому, что страна и те, кто претендовал быть ее интеллектуальной элитой, шагнули в открытое историческое время из закрытой эпохи, занятой исключительно переосмыслением своего прошлого. Сейчас, однако, все не совсем так. Если речь не идет о реставрации Советского Союза и о возвращении к “холодной войне”, если действительно страна готова к неизведанному будущему и собирается его не реставрировать, а строить, то ревизия последних пяти лет неизбежна. Однако, в отличие от перестроечной ревизии, она технологична, направлена на коррекцию курса, а не на заполнение словесного пространства историческими рассуждениями. И является средством, а не целью, что принципиально отличает власть от оппозиции любого рода.
Именно “любого рода”. Если в чем и заключается “своеобразие текущего момента”, так это в единодушном неприятии политики и личности президента как “Новой газетой”, так и газетой “Завтра”. Симптом, на самом деле, тревожный, отсылающий нас к той критике самодержавия, в которой сходились в последние его годы все политические силы, за исключением разве черносотенцев. Можно, конечно, остаться вместе с “Нашими”, но они либо разбегутся, либо обойдутся без покровителей. Сами захотят взять власть. Такое бывало.
Но это частности, к слову пришлось. Главное же в другом. Как таковой идеологической и политической оппозиции нет – у нее, как и у власти отсутствует образ будущего, образ будущей России, а только это и может служить основой собственно оппонирования. Другое дело, что стремление власти к упрощению выводит в ситуативную оппозицию тех, кто не может быть оппозицией по определению – просто компетентных людей, профессионалов, лишенных, во-первых, возможности социального роста; во-вторых, возможности обсуждения с властью проблем страны в целом и своих задач в частности; в-третьих, не имеющих широкой общественной трибуны. Причем, в последнем следует обвинять не столько власть, сколько демократическую оппозицию (опять же – любого рода), превращающую всякую дискуссию в пожелания скорейшего краха и разрушения.
У меня вообще за последнее время сложилось впечатление, что любой человек, который может быть назван экспертом, специалистом, просто знающим человеком, - стихийный оппозиционер. То есть это ситуация начала восьмидесятых. Как раз такие люди – люди, не могущие быть в оппозиции, практические люди, но им надо что-то делать со всем этим. Просто в силу своей деятельности они стихийно нелояльны, и выстраивание организованной оппозиции оказывается (окажется со временем) естественным следствием их профзанятий.
Для власти один из выходов из создавшейся ситуации – сознательное стимулирование неуправляемой общественной дискуссии, ведущейся в традиционной, но не политической форме. И без конкретной привязки к уже существующим политическим группам и экспертным сообществам. Но поставить рамки такой дискуссии (исключить определенные темы, принудить участников к демонстрации лояльности), в принципе, невозможно – вот из этого и следует исходить. Как невозможно и слепить некий синтетический образ будущего из тех, что будут предложены в ходе таких дискуссий. Да и не для того необходимы такие дискуссии. Речь идет о средообразующей функции, о развитии политического и общественного языка – его обогащении и расширении.
Будет ли это воспринято как показатель слабости власти? Да, нет – этих показателей и без того хватает. Но вывести власть из нынешнего смыслового вакуума, наверное, сможет. В конечном счете, придаст власти субъектность, которой ей пока не хватает – ведь мы наблюдаем сейчас не только атомизацию общества, но и атомизацию власти. Которая проявляется, прежде всего, в том, что ни власть, ни общество не знают, на каком языке следует описывать свое нынешнее состояние.
См. также:
- Арсенин. Что делать?
