Монтеррейский консенсус

22 марта в городе Монтеррей в Мексике завершился проходивший в рамках ООН международный форум, посвященный финансовой помощи развивающимся странам, который, по сути дела, официально оформил новую, постсентябрьскую доктрину отношений Запада ("всемирного города", "промышленного Севера") со странами третьего мира, новую доктрину глобализации и общественного прогресса. Доктрина эта, конечно, родилась не на пустом месте, а вырабатывалась на протяжении всего последнего десятилетия v и вот теперь соответствующие идеи официально приняты на Западе и стали частью интеллектуального мэйнстрима. В Монтеррее Запад предложил не-Западу новый общественный договор - "Монтеррейский консенсус".

В последние месяцы лидеры Запада уделяли проблеме бедности все больше внимания; США и Евросоюз увеличивали объемы финансовой помощи, обещанной развивающимся странам. Согласно официальной американской доктрине, терроризм как таковой не может быть объяснен бедностью: как любит повторять Джордж Буш, и Осама бен Ладен, и угонщики 11 сентября вовсе не были нищими. Бедность, однако, "отнимает надежду и порождает отчаяние", а от отчаяния рукой подать до моральной и политической поддержки терроризма. Иными словами, Запад признает, что его собственная безопасность, возможность спокойно наслаждаться невиданным в истории благосостоянием зависит от способности разрешить проблему безнадежного отставания развивающихся стран. Вопрос в том, как это сделать.

глобальная неудовлетворенность

То, о чем этим летом демонстранты кричали в Генуе, сегодня оказалось на страницах The Washington Post и New York Times: ведущие газеты западного мира фактически объявляют, что надежды на глобализацию не оправдались. Саму глобализацию никто не отменял; но исчезает уверенность, что развитие международной торговли, информационных технологий, транснациональная интеграция производственных процессов и т.д. способны сами по себе вывести мир из нищеты и обеспечить становление демократических институтов.

По сути своей вера в глобализацию как двигатель социального прогресса отрицала необходимость и даже желательность прямой финансовой помощи странам третьего мира. Само представление о том, что богатые страны должны помогать бедным, родилось после II Мировой войны, но если в Японии и в Западной Европе борьба американского правительства с коммунистическим влиянием (в виде плана Маршалла) действительно привела к экономического подъему, то в других регионах с течением времени финансовая помощь все более превращалась в плату различным малосимпатичным режимам за их лояльность.

В 90-е годы, однако, бесперспективность такого подхода стала очевидна. Зависимость многих стран от прямой финансовой помощи уподобляется наркотической; львиная доля их бюджета уходит на обслуживание внешнего долга. К тому же коммунистическая угроза исчезла, и Западу более не было резона содержать африканских и азиатских диктаторов. В этой ситуации было решено, что прямая финансовая помощь является злом, развращая народы и правительства. Теперь, в эпоху глобализации и свободной торговли, страны третьего мира должны были помочь самим себе, интегрируясь в мировую экономику - сначала производя дешевый ширпотреб, но постепенно поднимая уровень своей экономики и сложность производств.

Такой подход, конечно, предполагал открытие странами Запада своих рынков для дешевой продукции из развивающихся стран (причем речь шла о базовых и наиболее социально чувствительных отраслях v сельском хозяйстве, текстиле, черных металлах). Можно предположить, впрочем, что главная проблема была даже не в этом. Решив во всем полагаться на глобализацию, Запад сразу же столкнулся с фундаментальным противоречием между стремлениями добиться в развивающихся странах, с одной стороны, экономического прогресса, а с другой v прогресса социального. Дилемма была проста: либо на индонезийской фабрике швеям мало платят и заставляют их много работать (забудьте про профсоюзы, санитарные нормы, охрану труда и оплачиваемый отпуск) v либо Индонезии навязывают западные стандарты прав человека, но тогда фабрика становится экономически нерентабельной. Стандартная теория объясняла это противоречие болезнью роста: когда-нибудь уровень экономического развития в Индонезии поднимется настолько, что неизбежно подтянет за собой и социально-политические нормы. Однако после 11 сентября оказалось, что "когда-нибудь" v это недостаточно скоро.

государственный подход

По сути дела, саммит в Монтеррее возвел в ранг официальной доктрины новую теорию развития, снимающую это противоречие, - так называемый "Монтеррейский консенсус" (названный по аналогии с "Вашингтонским консенсусом", которым в 80-х годах был кодифицирован неолиберальный подход к экономическому развитию, лежавший, в частности, в основе идеологии российских реформ). С одной стороны, новый "консенсус" не расстается вовсе с верой в глобализацию: в частности, страны Запада обещают открыть свои рынки для товаров из третьих стран, особенно сельхозпродукции. С другой стороны, увеличивается и объем прямой финансовой помощи v но на определенных условиях. По словам мексиканского президента Винсенте Фокса, "конференция стремится поддержать стратегии и институции [в развивающихся странах], необходимые для мобилизации внутренних ресурсов и привлечения иностранных инвесторов, подчеркивая, что именно развивающиеся страны в первую очередь ответственны за проведение разумной экономической политики, усиление власти закона, создание честной и беспристрастной судебной системы". Западные (и особенно американские) лидеры прямо заявляют, что теперь помощь будет выделяться только тем правительствам, которые последовательно проводят у себя политические реформы.

Таким образом, именно слабость государства признается сегодня главным препятствием на пути экономического роста, и развивающимся странам настоятельно предлагается "укрепить властную вертикаль". Никакой натяжки в аналогии с главной темой путинского президентства тут нет. Подобный акцент на укреплении государственности, конечно, обусловлен войной с терроризмом, а вернее, с особо слабыми государствами, неспособными навести порядок на своей территории. Однако важно и то, что и Россия, и страны третьего мира воспринимаются западными экспертами на фоне популярной институциональной теории в экономике. В значительной степени новая стратегия развития основана именно на уроках российских реформ: еще в середине 1990-х западные эксперты пришли к выводу, что в России слишком полагались на "невидимую руку" рынка и недостаточно делали для формирования институциональной базы капитализма, борьбы с коррупцией и т.д. Российская доктрина укрепления властной вертикали складывалась на основе отечественной политической традиции, но в глазах МВФ и Всемирного банка Путин, конечно, является примерным учеником корифея институциональной теории Дугласа Норта.

Государственный подход к борьбе с бедностью удобен во многих отношениях. Во-первых, он снимает уже упомянутое противоречие между борьбой за экономическое развитие и борьбой за социально-политический прогресс. Во-вторых, глобальная бедность как бы разбивается на множество отдельных бедностей - нигерийских, цейлонских, колумбийских, - бороться с которыми можно по очереди. К тому же, объявив государственность фундаментом международного развития, страны Запада приняли на себя довольно существенные обязательства v ибо коррумпированность и неэффективность того или иного режима не является более его внутренним делом. Борьба с бедностью (и анархией) перестала быть родом добровольной государственной филантропии v Запад фактически обязался побороть бедность. В этом и состоит принципиальное отличие нынешней (третьей с окончания II мировой войны) попытки победить глобальную бедность и нестабильность. Две предыдущие, напомним, закончились ничем.