Ориентализм

Полит.ру знакомит читателей с книгами, вошедшими в длинный список претендентов на премию «Просветитель.Перевод» 2022 года — в этом году в него вошли 16 книг по биологии, истории, физике и другим наукам. За выход в финал будут состязаться научно-популярные переводы с английского, немецкого и норвежского языков. Всего на конкурс было прислано более 120 заявок. Короткий список премии «Просветитель» будет объявлен в октябре 2022 года. Лауреатов книжных премий «Просветитель» и «Просветитель.Перевод», а также победителя в новой номинации «ПолитПросвет» наградят 22 декабря, в годовщину смерти основателя премий Дмитрия Борисовича Зимина.

Музей современного искусства «Гараж» опубликовал новый перевод классического труда Эдварда В. Саида «Ориентализм» (пер. с англ.: Катарина Лопаткина; научный редактор Антон Ихсанов, выпускающий редактор Екатерина Суверина).

В центре внимания автора вышедшего в 1978 году исследования — генеалогия европейской мысли о «Востоке», функционирование этого умозрительного концепта и его связь с реальностью. Автор подробно характеризует возможные истоки этого концепта, поднимая проблему «канона». Но основной фокус его рассуждений сосредоточен на сложных отношениях трех структур: власти, академического знания и искусства в рассуждениях и действиях различных деятелей политики, науки и литературы в XIX веке. Саид доказывает, что интертекстуальное взаимодействие сформировало идею («платоновскую сущность») «Востока» — образ, который лишь укреплялся из поколения в поколение как противостоящий идее «нас» (европейцев). Это противостояние было связано с подчинением территорий, необходимостью говорить за колонизированные народы, формулируя свои «правила игры» со стороны метрополий и их представителей. Все эти идеи получали свое отражение в реальности — в войнах, колонизаторских завоеваниях, деятельности колониальных администраций, а впоследствии и в реализации крупных стратегических проектов, например, в строительстве Суэцкого канала. Автор находит связь этих идей и с современным ему миром, например, с американской политикой на Ближнем Востоке. Книга Саида стала основой для пересмотра подходов к истории, культуре, искусству стран Азии и Африки, ревизии существовавшего знания и появления новых областей академического анализа.

Предлагаем прочитать фрагмент книги.

Пребывание на Востоке и наука: требования лексикографии и воображения

Взгляды Ренана на семитов как на представителей Востока в меньшей степени принадлежат области расхожих предрассудков и типичных проявлений антисемитизма и в большей — области научной ориентальной филологии. Читая Ренана и Саси, мы сразу же видим, как культурные обобщения облекают в броню научной аргументации и окружают вспомогательными исследованиями. Как и многие другие академические специальности на ранних фазах становления, современный ориентализм железной хваткой удерживал тот предмет исследований, который он себе определил. В процессе была выработана необходимая лексика, чьи функции и стиль помещали Восток в рамки компаративного исследования того рода, который использовал Ренан. Такой компаративизм редко носит описательный характер, гораздо чаще он одновременно оценочен и объяснителен. Вот пример типичного сравнения Ренана:

Очевидно, что во всех своих проявлениях семиты предстают перед нами как народ несовершенный по причине своей примитивности. Этот народ, смею прибегнуть к такой аналогии, относится к индоевропейской семье как карандашный набросок к живописному полотну, ему недостает разнообразия, размаха, изобилия жизни — тех условий, которые способствуют совершенствованию. Подобно индивидам, чьи жизненные силы настолько слабы, что, выйдя из миловидности детского возраста, они достигают только самой посредственной мужественности, семитские нации пережили свой наивысший расцвет на заре своего существования и так и не сумели достичь подлинной зрелости¹.

Эталоном здесь выступают индоевропейцы, как и тогда, когда Ренан говорит, что восточная восприимчивость семитов никогда не поднималась до высот, которых достигли индоевропейские народы (Indo-Germanic races).

Сказать с полной определенностью, стоит ли за подобным компаративным подходом научная необходимость или же этноцентрические расовые предрассудки, невозможно. Но можно утверждать, что они идут рука об руку и подкрепляют друг друга. И Ренан, и Саси пытались свести Восток к своего рода легкообозримой человеческой схеме, откуда изъята всё усложняющая многомерность человечества. В случае Ренана такой подход задавала сама филология, идеологические принципы которой побуждают сводить язык к его корням, после чего филолог считает возможным связать эти лингвистические корни с народом, характером и темпераментом у самых их истоков, как это делали Ренан и многие другие. Так, свою близость к Гобино Ренан оправдывал общностью позиций филологов и ориенталистов². В последующих изданиях «Общей истории» он использовал некоторые работы Гобино. Таким образом, компаративизм в изучении Востока и восточных народов стал синонимом очевидного онтологического неравенства между Западом и Востоком (Occident and Orient).

Стоит кратко остановиться на основных чертах этого неравенства. Я уже упоминал об увлеченности Шлегеля Индией, сменившейся впоследствии отторжением — ее и, конечно же, ислама. Многие из ранних ориенталистов-любителей начинали с того, что видели в Востоке спасителей от повреждения (dérangement) европейского ума и духа. Восток превозносили за пантеизм, духовность, стабильность, древность, простоту и так далее. Шеллинг, например, видел в восточном политеизме предтечу иудеохристианского монотеизма: предшественником Авраама был Брахма. Однако почти без исключений подобное поклонение сменялось обратной реакцией: Восток вдруг представал ужасающе бесчеловечным, антидемократическим, отсталым, варварским и так далее. Маятник, отклонившись в одну сторону, стремительно возвращался обратно: Восток недооценивали.

Ориентализм как профессия вырастал из этих крайностей, из компенсаций и поправок, основанных на неравенстве, из идей, питаемых и питающих аналогичные идеи в культуре в целом. Действительно, сам этот проект по ограничению и реструктурированию, связанный с ориентализмом, можно проследить непосредственно вплоть до того самого неравенства, посредством которого сравнительная бедность (или богатство) Востока требовала научного подхода, подобного тому, что существует в таких дисциплинах, как филология, биология, история, антропология, философия или экономика.

Настоящая профессия ориенталиста состояла в закреплении этого неравенства и порожденных им парадоксов. Чаще всего тот или иной человек приходил в эту профессию потому, что Восток влек его к себе, однако нередко его ориенталистская подготовка, так сказать, открывала ему глаза, и он оказывался перед лицом уже разоблаченного проекта, вследствие чего Восток утрачивал изрядную долю некогда привидевшегося исследователю величия. Чем еще можно объяснить, например, недюжинные усилия, предпринятые Уильямом Мьюром³ или Райнхартом Дози, и их поразительную антипатию к Востоку, исламу и арабам? Характерно то, что Ренан был одним из тех, кто поддерживал Дози, так же как и Дози в своей четырехтомной работе «История мусульман Испании до завоевания Андалузии Альморавидами» (1861) использовал многие из антисемитских суждений Ренана, собрав их в 1864 году в один том, где утверждалось, что примитивный бог евреев — это вовсе не Яхве, а Баал⁴, и доказательства тому следует искать именно в Мекке. Работы Мьюра «Жизнь Магомета» (1858–1861) и «Халифат, его становление, закат и падение» (1891) до сих пор считаются достоверными научными памятниками, хотя свой подход к исследуемому предмету он отчетливо выразил в следующей фразе: «Меч Мухаммеда и Коран — самые непреклонные враги Цивилизации, Свободы и Истины, которых мир когда-либо знал»⁵. Множество подобных выражений можно найти в работе Альфреда Лайалла⁶, одного из тех, кого одобрительно цитировал Кромер.

Даже если ориенталист осуждал предмет своего исследования в явной форме, как это делали Дози или Мьюр, принцип неравенства всё же оказывал на него влияние. Задачей профессионального ориенталиста было и оставалось создавать собирательный портрет, восстанавливать картину, реконструировать, так сказать, облик Востока и его народов. Фрагменты, как те, которые раскопал Саси, поставляют материал, но форму повествования, связность и образы конструирует сам исследователь, для которого наука состоит из попыток обойти непокорную (не-западную) не-историю (non-history) Востока при помощи упорядоченной хроники, портретов и сюжетов. Трехтомный труд Коссена де Персеваля «Очерк истории арабов до принятия ислама в эпоху Магомета» (три тома, 1847–1848) — это профессиональное исследование в полном смысле этого слова, оно опирается на источники — документы, введенные (made available internally) в научный оборот другими ориенталистами (и в первую очередь, конечно же, Саси), или документы, такие как тексты Ибн Халдуна⁷, на которые Коссен ссылается особенно часто, хранящиеся в востоковедческих библиотеках в Европе. Тезис Коссена состоит в том, что именно Мухаммед сделал арабов народом, и потому ислам — это по преимуществу инструмент политический, а не духовный. Прежде всего то, к чему стремится Коссен, — это ясность посреди огромной массы противоречивой информации. И потому результатом исследования ислама является в буквальном смысле одномерный портрет Мухаммеда, представленный в конце книги (после того, как мы прочитали описание его смерти) с фотографической точностью⁸. Не похожий ни на демона, ни на прототип Калиостро, Мухаммед Коссена — это человек, соответствующий истории ислама (его наиболее подходящей версии) как исключительно политического движения, чей образ выстроен при помощи бесчисленных цитат, которые ставят его над и в некотором смысле вне текста. Замысел Коссена состоял в том, чтобы не оставить о Мухаммеде ничего недосказанного. В результате Пророк предстает перед нами в искусственном свете, лишенный как своей огромной религиозной силы, так и любых следов способности внушать страх европейцам. Дело в том, что при этом Мухаммед как фигура, принадлежащая своему времени и месту, полностью стирается, от него остается лишь слабое подобие.

Близка Мухаммеду Коссена и не-профессиональная версия Мухаммеда (a Mohammed) у Карлейля — Мухаммеда, принужденного подтверждать тезисы автора при полном игнорировании исторических и культурных обстоятельств времени и места жизни Пророка. Хотя Карлейль и цитирует Саси, его эссе явно плод работы автора, оспаривающего некоторые общие представления об искренности, героизме и миссии Пророка. Такой подход оказывается благотворным: Мухаммед предстает уже не как легенда и не как бесстыжий сластолюбец или потешный мелкий кудесник, приучавший голубей клевать горошины у него из ушей. Скорее, это человек трезвомыслящий и имеющий твердые убеждения, пусть и написавший Коран — «утомительное, бессвязное нагромождение, сырое и бездарное, полное бесконечных повторов, длиннот и путаницы; или, короче говоря, — сырую, бездарную, невыносимую глупость»⁹. И сам не являвший собой образец ясности и изящества стиля, Карлейль излагает всё это с целью уберечь Мухаммеда от применения к нему бентамовских стандартов¹⁰, из-за которых в равной мере осудили бы обоих — и его, и Мухаммеда. И всё же Мухаммед Карлейля — это герой, перенесенный в Европу с того же самого варварского Востока, который лорд Маколей¹¹ счел неполноценным в своей знаменитой «Памятной записке» (1835), в которой он утверждал, что это «нашим местным подданным» следует учиться у нас, а не нам у них¹².

Иными словами, и Коссен, и Карлейль уверяют нас, что о Востоке не следует и беспокоиться — столь неравнозначны достижения Европы и Востока. Здесь взгляды ориенталиста и неориенталиста совпадают. В пределах поля компаративистики, где ориентализм оказался после филологической революции начала XIX столетия, и вне него — в расхожих стереотипах или образах Востока, каким его представили философы вроде Карлейля, и стереотипах, подобных тем, что создавал Маколей, Восток сам по себе был интеллектуально подчинен Западу. Став материалом для изучения и рефлексии, Восток приобрел все признаки врожденной немощи. Он стал зависеть от капризов теоретиков, которые использовали его в качестве иллюстрации для собственных концепций. Кардинал Ньюмен — не самый крупный ориенталист — избрал в 1853 году восточный ислам темой своих лекций, оправдывавших вступление Британии в Крымскую войну¹³, ¹⁴. Кювье счел нужным упомянуть Восток в своей работе «Животное царство» (1816). Тему Востока к месту вставляли в беседы в различных парижских салонах¹⁵. Список ссылок, заимствований и изменений, обрушившихся на идею Востока, поистине необъятен, но в основе всех достижений ранних ориенталистов и того, что использовали западные неориенталисты, лежала одна и та же урезанная модель Востока, удобная для доминирующей культуры и ее теоретических (и вслед за теоретическими — практических) потребностей.

Иногда встречались и исключения — или, во всяком случае, более интересные и сложные варианты понимания этого неравного партнерства Востока и Запада. Анализируя в 1853 году владычество Британии в Индии, Карл Маркс ввел понятие «азиатская экономическая система»¹⁶, но наряду с этим отметил, что обнищание народа было вызвано вмешательством в эту систему английских колонизаторов, их жадностью и неприкрытой жестокостью. От статьи к статье он возвращается к этой идее со всё растущей уверенностью в том, что, даже разрушая Азию, Британия создает там предпосылки для подлинной социальной революции. Стиль Маркса подталкивает нас к тому, чтобы мы, пусть и против воли, подавили в себе естественное возмущение, вызванное страданиями наших восточных собратьев, пока их общество в силу исторической необходимости подвергается насильственной трансформации.

Однако как ни печально с точки зрения чисто человеческих чувств зрелище разрушения и распада на составные элементы этого бесчисленного множества трудолюбивых, патриархальных, мирных социальных организаций, как ни прискорбно видеть их брошенными в пучину бедствий, а каждого из членов утратившим одновременно как свои древние формы цивилизации, так и свои исконные источники существования, — мы всё же не должны забывать, что эти идиллические сельские общины, сколь безобидными они бы ни казались, всегда были прочной основой восточного деспотизма, что они ограничивали человеческий разум самыми узкими рамками, делая из него покорное орудие суеверия, накладывая на него рабские цепи традиционных правил, лишая его всякого величия, всякой исторической инициативы… Вызывая социальную революцию в Индостане, Англия, правда, руководствовалась самыми низменными целями и проявила тупость в тех способах, при помощи которых она их добивалась. Но не в этом дело. Вопрос заключается в том, может ли человечество выполнить свое назначение без коренной революции в социальных условиях Азии. Если нет, то Англия, несмотря на все свои преступления, оказывается, способствуя этой революции, бессознательным орудием истории.

Но в таком случае, как бы ни было прискорбно для наших личных чувств зрелище разрушения древнего мира, мы имеем право воскликнуть вместе с Гёте:
Если мука — ключ отрады,
Кто б терзаться ею стал?
Разве жизней мириады Тамерлан¹⁷ не растоптал?¹⁸

Приводимая Марксом в подтверждение тезиса о несущих в себе отраду мучениях цитата взята из «Западно-восточного дивана» и указывает на истоки представлений Маркса о Востоке. Это романтические и даже мессианские воззрения: как человеческий материал Восток менее важен, чем как элемент романтического проекта спасения. Экономический анализ Маркса прекрасно вписывается в стандартную ориенталистскую схему, хотя его гуманные чувства и сочувствие к страдающим людям тут присутствуют вполне отчетливо. В конце концов верх берет именно романтическое ориенталистское видение, и теоретические суждения Маркса по общественно-экономическим проблемам встраиваются в классический стандартный образ:

Англии предстоит выполнить в Индии двоякую миссию: разрушительную и созидательную, — с одной стороны, уничтожить старое азиатское общество, а с другой стороны, заложить материальную основу западного общества в Азии¹⁹.

Идея возрождения безжизненной в основе своей Азии типична для романтического ориентализма, но слышать подобное из уст того же самого автора, который никак не может забыть о страданиях народа, совершенно обескураживающе. Прежде всего нам следовало задаться вопросом, каким образом у Маркса моральный знак равенства между потерями Азии и британским колониальным владычеством, которое он осуждает, превращается в знак неравенства между Востоком и Западом, о котором мы уже столько говорили? Во-вторых, нам следовало бы спросить: куда же подевалось человеческое сострадание, в какие чертоги разума оно удалилось, когда возобладал ориенталистский подход?

Сразу же становится очевидным, что ориенталисты, как и многие другие мыслители начала XIX века, смотрят на человечество сквозь призму либо широких собирательных понятий, либо абстрактных обобщений. Они не хотят и не могут исследовать отдельные личности: вместо этого в их сочинениях преобладают искусственные сущности, восходящие, по-видимому, к гердеровскому популизму. Для ориенталистов существуют только представители Востока — азиаты, семиты, мусульмане, арабы, евреи, только народы, типы ментальности, нации и тому подобное, причем некоторые из них — результат применения примерно тех же научных методов, с какими мы встречались в трудах Ренана. Точно так же и стародавние оппозиции «Европа» — «Азия», «Запад» — «Восток» (Occident and Orient) скрывают за своими чрезвычайно широкими ярлыками всё возможное человеческое многообразие, сводя его в итоге к одному или двум конечным собирательным абстрактным образам. И Маркс здесь не исключение. Ему тоже удобнее использовать для иллюстрации своей теории Восток собирательный, а не человеческие экзистенциальные идентичности. Между Востоком и Западом, как и в самосбывающихся пророчествах, имеют значение или существуют только широкие анонимные собирательные образы. Никакого другого типа обмена, пусть и самого ограниченного, под рукой нет.

То, что Маркс всё же мог испытывать хоть какое-то сочувствие к восточным собратьям и даже в чем-то отождествлять себя с позицией бедной Азии, говорит о том, что прежде, чем его сознание полностью затмили разного рода ярлыки, прежде чем он обратился к Гёте как источнику знаний о Востоке, что-то произошло. Похоже, нашелся хотя бы один человек (в данном случае — Маркс), которому удалось разглядеть своеобразие Азии еще до того, как оно скрылось за собирательными стереотипами и официозом, — и, разглядев, поддаться им овладевшим эмоциям, переживаниям, чувствам — лишь затем, чтобы впоследствии о нем забыть, столкнувшись с труднопреодолимой цензурой, воплощенной в самой лексике (vocabulary), которую он вынужден использовать. Эта цензура сначала приглушила, а затем и вовсе вытеснила сочувствие, сопроводив кратким объяснением: эти люди, — гласило оно, — не страдают, поскольку они — восточные люди, и относиться к ним следует иначе, чем к остальным. Прилив сентиментальности пропал, упершись в стену непоколебимых дефиниций, возведенную ориенталистской наукой и подкрепленную «восточными» преданиями (lore, вроде «Дивана»), призванную иллюстрировать выводы ученых. Словарь эмоций рассеялся, подчинившись лексикографическому полицейскому действию ориенталистской науки и даже ориенталистского искусства. Опыт подменяется словарной дефиницией: именно это и происходит в очерках Маркса об Индии — в конце концов что-то вынуждает его повернуть назад, к Гёте, и предпочесть покровительственное отношение и ориентализированный Восток.

1. Renan. Oeuvres complètes. Vol. 8. P. 156.

2. Письмо к Гобино от 26 июня 1856 г.: Oeuvres complètes. Vol. 10, 203–204. Идеи Гобино представлены в его эссе: Gobineau. Essai sur l’inégalité des races humaines (1853–1855).

3. Уильям Мьюр (1819–1905) — британский исламовед, колониальный администратор.

4. Баал — термин, использовавшийся для обозначения богов в древнем Леванте, в особенности бога грома Хадада. У иудеев данный термин получил отрицательную коннотацию и стал обозначать ложных божеств.

5. Цит. по: Hourani Albert. Islam and the Philosophers of History. P. 222.

6. Вероятно, подразумеваются труды Лайалла, как Asiatic Studies, Religious and Social: First Series, The Rise and Expansion of the British Dominion in India.

7. Ибн Халдун (XIV–XV вв.) — арабский философ, историк. В некоторых сообществах почитается как основоположник социальных наук.

8. Caussin de Perceval. Essai sur l’histoire des Arabes avant l’Islamisme, pendant l’époque de Mahomet et jusqu’á la réduction de toutes les tribus sous la loi musulmane. 1847–1848; reprint ed., Graz, Austria: Akademische Druck und Verlagsanstalt, 1967. Vol. 3. P. 332–339.

9. Carlyle Thomas. On Heroes, Hero-Worship, and the Heroic in History. 1841; reprint ed. N. Y.: Longmans, Green & Co., 1906. P. 63.

10. Возможно, имеются в виду утилитаристские принципы философа, в частности «принцип пользы», согласно которому, действия людей должны получать оценку по приносимой ими пользе.

11. Саид цитирует записку Маколея Minute Upon Indian Education, в которой критикуется идея перевода учебных материалов на арабский и санскрит во время обсуждения Образовательного акта 1835 г.

12. Индийский опыт Маколея описан в работе: Trevelyan G. Otto. The Life and Letters of Lord Macaulay. N. Y.: Harper & Brothers, 1875. Vol. 1. P. 344–371. Полный текст «Записки» Маколея можно найти в книге: Curtin Philip D., ed. Imperialism: The Documentary History of Western Civilization. N. Y.: Walker & Co., 1971. P. 178–191. Некоторые следствия взглядов Маколея для ориентализма обсуждаются в работе: Arberry A. J. British Orientalists. London: William Collins, 1943.

13. Имеется в виду History of the Turks in their Relation to Europe. Согласно исследованиям, Ньюмен был противником войны. Он предлагал свое видение разрешения «Восточного вопроса» в развитии «прогресса и цивилизации» в Османской Турции, которую он полагал частью Европы. Ислам, по его мнению, был важной составляющей духовной жизни Турции, предопределившей регресс этой империи.

14. Newman John Henry. The Turks in Their Relation to Europe. Vol. 1 // Historical Sketches. 1853; reprint ed., London: Longmans, Green & Co., 1920.

15. См.: Ancelot Marguerite-Louise. Salons de Paris, foyers éteints. Paris: Jules Tardieu, 1858.

16. В дискурсе советской науки использовалось обозначение «азиатский тип (способ) производства». Вопрос об этом типе всегда был поводом для дискуссий.

17. Амир Тимур (XIV–XV вв.) — центральноазиатский правитель, создатель трансрегиональной империи и основатель династии Тимуридов.

18. Маркс К. Британское владычество в Индии // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 9. М., 1957. С. 135–136.

19. Маркс К. Будущие результаты британского владычества в Индии // Там же. С. 225.

Ранее в рубрике «Медленное чтение» были представлены следующие книги, вошедшие в длинной список премии «Просветитель.Перевод»:

Алейда Ассман. Европейская мечта. Переизобретение нации / пер. с нем.: Борис Хлебников; редактор Сергей Кокурин. — М.: Новое литературное обозрение, 2022.

Карл Бергстром, Джевин Уэст. Полный бред! Скептицизм в мире больших данных / пер. с англ.: Елизавета Пономарева; научный редактор Надежда Чеботкова, литературный редактор Ольга Дергачева, ответственный редактор Юлия Константинова. — М.: Манн, Иванов и Фербер, 2022.

Мартин Буркхардт. Краткая история цифровизации / пер. с нем.: Николай Андреев. — М.: Ад Маргинем Пресс : ABCdesign, 2021.

Нолан Гассер. Почему вам это нравится? Наука и культура музыкального вкуса / пер. с англ.: Алексей Михеев, Кира Михеева; редактор Алена Щекотихина, ответственный редактор Дарья Рыбина. — М.: КоЛибри, Азбука-Аттикус, 2022.

Ральф Дарендорф. Соблазны несвободы. Интеллектуалы во времена испытаний / пер. с нем.: Марк Гринберг; редактор Сергей Кокурин. — М.: Новое литературное обозрение, 2021.

Майкл Ко. Разгадка кода майя: как ученые расшифровали письменность древней цивилизации / пер. с англ и науч. ред.: Дмитрий Беляев; литературный редактор Галина Беляева, ответственный редактор Ирина Борисова. — М.: Бомбора, 2021.

Йостейн Рисер Кристиансен. Невидимая Вселенная. Темные секреты космоса / пер. с норв.: Евгения Иванова; научный редактор Владимир Сурдин, редактор Анастасия Наумова, выпускающий редактор Борис Геласимов. — М.: ИД «Городец», 2022.

Сьюзан Линди. Разум в тумане войны. Наука и технологии на полях сражений / пер. с англ.: Наталья Колпакова; научный редактор Александр Гольц, редактор Вячеслав Ионов. — М.: Альпина нон-фикшн, 2022.

Дуг Макдугалл. Зачем нужна геология. Краткая история прошлого и будущего нашей планеты / пер. с англ.: Евгений Поникаров; научный редактор Павел Плечов, литературный редактор Сергей Сидоров, ответственный редактор Ирина Борисова. — М.: Бомбора, 2022.

Дуглас Смит. Российская миссия. Забытая история о том, как Америка спасла Советский Союз от гибели / пер. с англ.: Евгения Фоменко; редактор Мария Нестеренко. — М.: CORPUS, 2021.

Крис Стрингер. Остались одни. Единственный вид людей на земле / пер. с англ.: Елена Наймарк; редакторы: Александр Туров, Екатерина Владимирская. — М.: CORPUS, 2021.

Карл Циммер. Живое и неживое. В поисках определения жизни / пер. с англ.: Мария Елифёрова; научный редактор Елена Наймарк, редактор Анастасия Ростоцкая. — М.: Альпина нон-фикшн, 2022.