Издательство «Бомбора» представляет книгу Розалин Майлз «Кто готовил Тайную вечерю? Женская история мира».
Английская писательница Розалин Майлз известна прежде всего романами о любви. «Возвращение в Эдем», «Гвиневра, королева страны лета», «Я, Елизавета!», «Рыцарь священного озера» стали международными бестселлерами, были изданы многомиллионными тиражами и неоднократно экранизированы. Не менее известны и научно-публицистические работы Майлз, главная из которых — «Женская история мира» — впервые выходит на русском языке. Изданная в ряде стран под названием «Кто готовил Тайную вечерю?», книга получила высшую оценку критиков, выдержала множество переизданий, была переведена более чем на сорок языков и разошлась на цитаты в интернете. По ней снимают сериалы, ставят моноспектакли и даже проводят конференции. Но главное — книга тронула сердца и умы читателей по всему земному шару, ведь Розалин Майлз посвятила ее «всем женщинам мира, у которых до сих пор не было истории».
«Многие писали мне или являлись лично, чтобы сказать простые слова: "Эта книга изменила мою жизнь". Одна бабушка восьмидесяти с лишним лет написала, что купила по экземпляру книги для всех своих дочерей и внучек: "Для меня уже слишком поздно, для них — еще нет"», — говорит писательница.
В «Женской истории мира» автор рассказывает об удивительных судьбах женщин, оказавших значительное влияние на общество, культуру и искусство. Без политики и полемики Розалин Майлз виртуозно вплетает реальные исторические факты в захватывающее и остроумное повествование о малоизвестных и всемирно знаменитых женщинах — от прародительницы человечества, которую знают как Еву, до королев прошлого и наших современниц, которые продолжают преобразовывать мир сегодня.
Предлагаем прочитать фрагмент одной из глав книги.
На рубеже столетий Колумб открыл Новый Свет; не прошло и двадцати лет, как в Америку привезли первых черных рабов. Другие великие открытия (Васко да Гамы, Магеллана) шли одновременно с перекраиванием внутренних границ Европы (Возрождение, Реформация и религиозные войны). Все эти факторы, вместе взятые, дали начало первому постоянному колониальному поселению — Джеймстауну в будущем штате Виргиния, единственному островку стабильности в мире, перевернутом вверх дном. Весь остальной мир был в огне: португальцы шли по Африке, как лесной пожар, уничтожая все цивилизации на своем пути, в Англии казнили короля, а власть захватили пуритане и «уравнители». В Индии еще одна великая империя, Могольская (или Могульская), после смерти императора Аурангзеба в 1707 году затрещала и обрушилась, как и ее африканские собратья; а на Дальнем Востоке могущественные маньчжуры основали последнюю великую династию в истории Китая.
А что же делали женщины? Везде и всюду, посреди всех этих событий, они смотрели за детьми, доили скот, собирали урожай, готовили, чистили и шили, лечили больных, ходили за умирающими, обмывали и обряжали мертвых — совсем как некоторые женщины кое-где и сейчас. Поразительное единообразие женской работы из века в век, из страны к стране — одна из причин ее невидимости: вид женщины, нянчащей младенца, мешающей еду в горшке или моющей пол, естествен, как воздух, которым мы дышим — и, как и воздух, вплоть до Нового времени женский труд не привлекал ни внимания, ни желания его анализировать. Надо было сделать то-то и то-то — женщины делали. Под громкими деяниями пап и королей, под войнами и открытиями, тираниями и поражениями, под всем этим многоцветным гобеленом великих событий скрывается основа истории — труд женщин, которому до сих пор не воздано должное.
Незаметен и принимается как должное их труд; так же незаметна и принимается как должное их жизнь. То и другое — причина того, что в исторических сочинениях женщины по большей части отсутствуют. Официальные документы могут тщательно фиксировать, например, годовой доход крестьянина — сколько он получает мяса, молока, яиц или зерна; но никогда не спрашивают, какой процент этого дохода создан трудом его жены. Даже вопрос так не ставится: по всем законам жена принадлежит мужу, сама она тоже с этим согласна, так что и ее труд, и плоды этого труда — тоже его. Предложение раздельно подсчитывать их вклад в семейное хозяйство вызвало бы только смех. Так что женщины, чья деятельность хоть как-то фиксировалась, по определению не принадлежали к большинству — это были, например, вдовы, испрашивавшие официального позволения продолжать дело своих покойных мужей, или покинутые или беглые жены, которым приходилось обеспечивать себя самостоятельно. История женщин должна с радостью хвататься за редкие моменты, когда, например, в обзоре собственности, принадлежащей епископу (1290 год), появляется имя процветающей содержательницы борделя Парнелл Портжуа с ее любовником Николасом Плакроузом, или столь же предприимчивой Евы Гиффорд из Уотерфорда — эта ирландка XIV века однажды ночью вошла в овечий загон и голыми руками надергала шерсти с двадцати овец, неизвестно уж, на продажу или чтобы что-то спрясть самой. Но такие женщины всегда были исключением1.
Исключением лишь в том, что попали в официальные документы — но ни по своей энергии, ни по готовности к необычным занятиям. Ведь даже самый беглый обзор женского труда показывает: его диапазон, количество и значение страшно недооцениваются, не в последнюю очередь самими женщинами. В любую эпоху женщины просто засучивали рукава и брались за дело — каким бы оно ни было. Они, например, никогда не спорили с тем, что, принимая несоразмерно серьезное участие в заботах по воспроизводству рода человеческого, в то же время работают наравне с мужчинами на полях, заводах и фабриках, или с тем, что их роли жен, матерей и хозяек включают в себя непропорциональный объем и разнообразие задач — домашних, социальных, медицинских, образовательных, эмоциональных и сексуальных. Чем сложнее становилась жизнь, тем тяжелее приходилось трудиться женщинам, чтобы содержать свои семьи и создавать для них приемлемые условия: например, женщинам в американских колониях для повседневной работы требовалось куда больше гибкости и разнообразных умений, чем их мужьям. Мужчины тоже трудились тяжело и почти без отдыха — валили лес, выкорчевывали корни, расчищали и вспахивали неприветливую чужую землю; но большинство из них считали этот изнурительный труд справедливой платой за то, что им не приходится стирать, прясть, вязать, шить, печь еду по-индейски, на остывающих углях, и солить рыбу, и просеивать муку, и разбивать огородик, и засеивать его привезенными из Англии семенами и смотреть, какие из английских растений здесь приживутся, и подбирать местные пряные травы к жилистой индейке, каких мужчины добывают в лесах, и предупреждать детей о том, какие растения здесь ядовиты, и учить их грамоте и закону Божьему… и писать домой, в Англию, к матери, рассказывая ей, что «живем мы здесь благополучно и ни на что не жалуемся» — такими гордыми словами оканчиваются многие письма колонистов.
В трогательных попытках жен первых поселенцев разбить на новой земле английские садики с привычными травами и цветами мы видим ту же непрерывность, что связывала бесконечный труд в Новом Свете с таким же трудом в Старом — и глубже, глубже во тьму веков, с самого начала человечества. Историки и антропологи лишь недавно обнаружили то, что для самих женщин секретом никогда не было:
Труд женщин прошлого был неустанным, изнурительным, разнообразным и тяжелым. Если составить каталог примитивных форм труда, мы увидим, что женщины выполняли пять разных задач там, где мужчины — всего одну2.
Хм… должно быть, надзирали за женщинами?
В свете этого трудно понять, почему так упорно держится миф, что проблема «работающих женщин» знакома исключительно XX веку. В древнейших исторических источниках — например, в надписях на римских могильных камнях — упоминаются прачки, повитухи, портнихи, цирюльницы, библиотекарши и женщины-врачи. Их греческие сестры вели более замкнутый образ жизни, в особенности замужние, буквально заточенные в гинекеях (женских покоях) в домах своих мужей: их печальную участь подчеркивала брачная церемония, во время которой ломали и сжигали ось колесницы, на которой новобрачная переезжала из дома отца в дом мужа. Но и здесь женщины работали — ухаживали за больными, собирали целебные травы, плели венки и так далее. В I столетии н. э. писатель Афиней утверждал, что в Греции работают гетерами-музыкантами три тысячи женщин; а в IV веке недостаток в Афинах флейтисток и певиц привел к тому, что мужчины-покровители дрались на улицах за их услуги3.
Однако такая работа была, по крайней мере, привилегированной. В большинстве же случаев по всему миру на женщин взваливали самые грязные и унизительные занятия. Например, в Арктике женщины жевали птичью кожу, чтобы смягчить ее и сделать пригодной для ношения в качестве белья. Они же выделывали звериные шкуры: оставляли их гнить, чтобы затем легко соскрести с кожи шерсть и гнилое мясо, для очищения вымачивали в моче, а затем смазывали звериными мозгами. Наблюдателю это показалось «самым грязным делом на свете». Стоит ли удивляться, что «эту работу выполняли только женщины»?4
Однако она была необходима для выживания племени. Нет шкур — не будет обуви, парок, штанов, мехов для еды и воды, каяков, чумов. Кроме того, она требовала изобретательности, аккуратности и широкого спектра навыков. Но ничто из этого само по себе не вызывало уважения к работе, выполняемой женщинами. Никому не приходило в голову освобождать их от тяжелых физических нагрузок: постромантическая фантазия о «слабом поле» — еще один миф, которому очень удивились бы женщины-строительницы египетских пирамид, каменщицы лидийских храмов, о которых рассказывал Геродот, бирманские женщины-копальщицы каналов и китайские женщины-землекопы. Ношение тяжестей, даже совершенно неподъемных (есть сообщение об эскимоске, несшей на спине камень весом в триста фунтов [ок. 140 кг]), от восточного края Европы до Японии считалось женской обязанностью. Один миссионер, проповедовавший курдам, видел, как по узкой горной тропе шла женщина с нагруженным ослом: дойдя до крутого спуска, она просто взяла груз осла и переложила к себе на плечи, при том, что уже неслана себе не менее ста фунтов [ок. 45 кг] и пряла на ходу, держа веретено в свободной (?) руке:
Я часто видел, как женщины, нагруженные, словно вьючная скотина, спускаются по крутым горным тропам, одна за другой, поют и прядут на ходу… с огромными плетеными коробами на плечах и младенцами там же или на руках идут они четыре дня кряду по этой страшной Иштазинской тропе, несут на продажу виноград, а обратно приносят зерно5.
Эта цитата демонстрирует нам еще одно постоянное и повсеместное свойство женского труда, запечатленное в старой английской пословице: «Для мужчины работа кончается с заходом солнца, для женщины — никогда».
Работа мужчины протекает на открытом воздухе: начинается с рассветом и по необходимости заканчивается, когда становится темно. Но для женщины изобретение первого искусственного светильника в первой доисторической пещере продлило рабочий день до бесконечности, так что отдых, истинное отдохновение от трудов, стало — да во многом и остается по сей день — чисто мужской прерогативой. В особенности — до изобретения прядильного станка — никогда не прекращалось прядение: оно и сделалось синонимом бесконечного, однообразного, беспрерывного и неблагодарного труда, который обычно понимается под «женской работой». Разумеется, мужчина от предложения взяться за веретено отшатнулся бы в таком же ужасе, как наш современник, если предложить ему сменить пол; даже просвещенный Эразм твердо придерживался взгляда, что «прялка и веретено поистине необходимы всем женщинам, дабы избегать безделья»6. Но некоторые женщины не испытывали должной благодарности за такую заботу о часах своего досуга (пардон, «безделья»). И на заре индустриализации, когда появилась возможность сравнить бесконечные часы домашней работы с фиксированным рабочим временем на заводе или фабрике, послышались даже жалобы несчастных тружениц — как в этой горькой рабочей песне мотальщиц шелка из средневековой Франции:
Вечно мы мотаем шелк,
Хоть никогда не будем хорошо одеты сами:
Всегда мы будем бедны и наги,
Всегда будем изнывать от голода и жажды.
Нам дают мало хлеба,
Немножко утром и еще меньше на ночь7.
Девушки из большого города могли получить хоть какое-то образование, имели возможность хоть что-то сказать о себе: но миллионам женщин суждено было рождаться, работать и умирать в глубинке, в условиях, не слишком отличающихся от условий жизни их домашней скотины — и не находилось никого, кто бы выразил или записал их чувства. Такие описания жребия крестьянки, как приведенное ниже, несомненно, создавались с безопасного расстояния:
Здешние места прекрасны, но мы вынуждены сказать, что здесь поистине варварски обращаются с женским полом. Женщины здесь принуждены работать на земле и вообще выполнять все сельские работы. От этого жестоко страдает их внешний облик, так что по большей части они непривлекательны. Солнце, пот и тяжелый труд губят их фигуры и лица. К восемнадцати годам девушки уже сгорблены, у них выдубленные солнцем лица, отвисшие груди и руки в мозолях8.
Жизнь безземельных крестьян в любом обществе была безжалостно жестока; она не щадила и мужчин, также опускавшихся на полуживотный уровень повседневного существования. Философ Лабрюйер, путешествуя по предреволюционной Франции, с ужасом видел «по всей стране… диких животных мужского и женского пола, черных, изможденных, сожженных солнцем… прикрепленных к земле, в которой они роются и прячутся». Эти создания «издают звуки, похожие на речь», с иронией продолжает он, однако по ночам «скрываются в норы, где живут на черном хлебе, воде и корешках»9.
Эти наблюдения Лабрюйера помогают нам отправить на покой еще одно глубокое заблуждение ХХ века: что всегда существовала некая «мужская работа» и «женская работа» и такое же разделение труда по полу, которое привычно нам сейчас. В реальности, хотя всегда существовали занятия, к которым мужчины не прикасались — как то же прядение, едва ли можно было сказать то же самое об их женах и дочерях. Как подчеркивает современный экономический аналитик:
До сельскохозяйственной и индустриальной революций едва ли существовали такие виды работ, которых не выполняли и женщины. Никакой труд не считался для них слишком тяжелым, никакая работа — слишком изнурительной. На полях и в шахтах, на фабриках и в лавках, на рынках и больших дорогах, в мастерских и в собственных домах женщины работали — помогали своим мужчинам, заменяли их в случае отсутствия или смерти, или же трудились с ними наравне, внося свою долю в семейный доход10.
Что это означало на практике? Прежде всего — естественный, впитанный «с молоком матери» навык кооперации мужчин, женщин и детей, работающих вместе, в более «цивилизованных» обществах испорченный или безвозвратно утраченный. Один старинный путешественник оставил такой отчет о собирателях водорослей на мысе Финистерре —рассказ об общине, трудящейся самозабвенно, как один человек, ради выживания каждого из ее членов:
В бурю, в непроглядной тьме, когда море бушует и ревет… все обитатели этих мест, мужчины и женщины, девушки и малые дети, особенно заняты… голые и босые, на острых и скользких камнях, вооруженные шестами и длинными острогами, простираются они над бездной, высматривая, что за дары принесла им волна, и спеша нанизать их на свои орудия, пока море вновь их не унесло11.
Пожалуй, эти общины былых времен могли бы рассказать XX веку кое-что важное о подлинно равном труде. Однако для собирательниц водорослей равенство ограничивалось тем, что они могли, как и мужчины, скакать голышом темной ночью по опасным камням; занятие увлекательное, но какого-то более существенного вознаграждения — например, денежного — они не получали. Повсюду, откуда до нас дошли сведения о жалованье рабочим, мы видим одну и ту же картину: женщины получали меньше мужчин или ничего не получали вовсе — так укрепилось в умах представление о pater familias как единственном кормильце семьи! Так, в Англии XVII века мужчины-батраки получали восемь пенсов «без еды и питья», а женщины — лишь три четверти от этого, шесть пенсов; жнецы-мужчины «с едой и питьем» получали пять пенсов, а женщины всего три. Примерно такое же соотношение мужских и женских зарплат наблюдается по всему миру и в наши дни12.
Это фундаментальное неравенство осложнялось тем, что, если семья проигрывала битву за выживание на этих нищенских суммах, почти всегда именно женщины оставались с детьми и продолжали безнадежную борьбу за существование в отсутствие основного «кормильца». Приходские документы по всей Европе, начиная со средних веков и далее, полны горьких жалоб и молений от «бедных безутешных женщин», «бесприютных с прошлого Рождества», обремененных детьми, «по малолетству ни к какой работе не способными». Почему бесприютных? Да потому что наличие крыши над головой тоже зачастую было привязано к мужскому труду: мужчина исчезал — и жене и детям оставалось лишь бродить по большим дорогам. Бездомной Элинор Уильямс из Уорчестера, Англия, повезло — когда «муж ее бросил землю, где обитали они в последнее время, и ушел неведомо куда», у нее был только один ребенок. Элинор, по ее собственному заявлению, хотела и могла «тяжелой работой обеспечить свое дитя», если бы только ей дали «комнату или угол»13. Эта Элинор — прототип современной матери-одиночки: как видим, она столкнулась с борьбой за жилье, с бременем единоличной ответственности за ребенка, и прежде всего — с перспективой бесконечной, изнурительной, малооплачиваемой работы, которая остается жребием средней брошенной женщины вплоть до наших дней.
Не стоит удивляться, что в тех странах, где незамужним девушкам разрешалось работать вне дома, женщины использовали эту возможность, чтобы обеспечить себе безопасность в браке и не разделить судьбу Элинор. Так, в нотариальном брачном контракте из французской провинции, современном Элинор и ее злоключениям, отразилась гордость невесты плодами ее трудовой жизни — весьма значительными, учитывая скудное жалованье служанки: «Жанна Валанс, дочь сельского батрака, вносит в качестве своего приданого сумму в тридцать фунтов, заработанную за годы, проведенные в услужении в городе Бриуде, а также новое шерстяное платье и шерстяную рубаху в крестьянском стиле, соломенный матрас, белое шерстяное одеяло и сосновый сундук с замком и ключом»14. А ведь жизнь в услужении была для девушки вовсе не пуховой постелью — и даже не соломенным матрасом! Это охотно подтвердили бы служанки Сэмюэля Пипса. Помимо грязного языка и шаловливых ручонок — свойств, им самим любовно зафиксированных в знаменитом «Дневнике» — этот хозяин обладал крутым нравом и без стеснения его проявлял. Например, заметив, что служанка Джейн «положила некоторые вещи не туда, где им следует быть», наш «спаситель флота» «схватил метлу и колотил ее, пока она не принялась орать во все горло, чем заставила меня остановиться». В другом случае, когда брат Пипса не пришел вовремя мыться из-за горничной, которая его отвлекла, Пипс заставил свою жену бить ее, пока на крики не сбежались соседи — «а затем запер в ее каморке, где она и пролежала всю ночь»15.
Судя по его собственным признаниям, Пипс был суровым и требовательным хозяином. В «Дневнике» отражено, как безжалостно он цеплялся к «неопрятности и грязи», которые допустила в доме его жена, какие устраивал скандалы, заметив какой-нибудь огрех. Вот он кричит на жену, когда она обжигает руку, готовя индейку, или покупает гуся, слишком крупного для печи, или в воскресенье, когда у Пипсов гости, подает на стол плохо прожаренное мясо. Еще один скандал произошел, когда соус оказался слишком сладким для бараньей ноги. Пипс откровенно признается: чтобы покричать на жену, он «пользуется любым поводом». Но откуда несчастной Элизабет было выучиться ведению домашнего хозяйства? Она рано лишилась матери и короткое детство провела в странствиях с отцом по Франции. Выйдя замуж в пятнадцать лет, она обнаружила, что денег на хозяйство постоянно не хватает, хотя на собственные удовольствия Пипс тратит не считая; на ужин они со служанкой съедали на двоих ломоть солонины и выпивали стакан эля, в то время как Пипс со своими дружками наслаждался ужином из восьми блюд и обжирался до рвоты. Когда Элизабет пожаловалась, что ей скучно сидеть в четырех стенах, пока муж наслаждается всеми удовольствиями великосветского Лондона, Пипс позаботился найти ей занятие: «Стал пачкать в доме и вытворять всякое, чтобы ей было чем заняться». А потом страшно разозлился, обнаружив, что Элизабет недовольна таким решением проблемы!
Все еще задыхаясь под гнетом иудеохристианского убеждения, что женщин следует запирать дома и тщательно контролировать их доступ в большой мир, западные общества разработали множество разных видов домашней работы для женщин. Вдали от больших городов женщины чувствовали себя свободнее, спектр их активности был шире; на работу — пусть саму по себе и не слишком веселую — они могли собираться вместе, звать приятельниц, приводить с собой детей. Например, на полинезийских островах вокруг Гавайев в задачи женщин входило строить плотины, которые удерживают рыбу внутри коралловых рифов и, таким образом, обеспечивают племя постоянным источником пищи. По описанию одного наблюдателя, эта работа вполне соответствовала знаменитому изречению Дэвида Лоуренса: «Нет смысла в работе, если она не захватывает тебя, как увлекательная игра»:
Еще до восхода солнца женщины на своих каноэ пробиваются сквозь сильный прилив. Проплыв сквозь узкую горловину залива, они вытаскивают каноэ на берег, кладут детей на мягкий песок в тени пальм и, войдя в спокойные воды тихой лагуны, принимаются за работу. Они отрезают куски кораллов и громоздят их в узком проливе, стараясь не поцарапаться — ведь некоторые кораллы ядовиты. Чтобы охладиться, они плавают и ныряют, вознаграждают себя рыбой и кокосовыми орехами16.
Полинезийские женщины — не единственные, в чьих родных краях климат благоприятствовал жизни на открытом воздухе и сам по себе предоставлял большую свободу, чем у многих женщин на Западе. В Австралии в жаркие летние дни аборигенки целые дни проводили в воде, ловя рыбу и разыскивая съедобные корни водорослей, но еще отдыхая и играя. Схожим образом и в Бирме, хоть там женщинам и приходилось тяжело работать на рисовых полях, с мужьями или без мужей, — все же это не мешало им наслаждаться теплым и плодородным климатом своей родины, проводить время с другими женщинами, чувствовать, что их работа важна и ценна, видеть ее конечный продукт и распределять плоды своего труда, как они считали нужным.
Однако в умах женщин и мужчин не возникало и тени сомнения в том, что «настоящая» работа женщины — ее муж и семья. С древнейших времен домашняя работа требовала множества разнообразных навыков, а также «эластичного» рабочего дня: этот труд никогда не заканчивался, как мы видим в этом древнем портрете хорошей еврейской жены:
Добывает шерсть и лен и с охотою работает своими руками. Она, как купеческие корабли, издалека добывает хлеб свой. Она встает еще ночью и раздает пищу в доме своем и урочное служанкам своим. Задумает она о поле, и приобретает его; от плодов рук своих насаждает виноградник. Препоясывает силою чресла свои и укрепляет мышцы свои. Она чувствует, что занятие ее хорошо, и — светильник ее не гаснет и ночью. Протягивает руки свои к прялке, и персты ее берутся за веретено. Длань свою она открывает бедному, и руку свою подает нуждающемуся. Не боится стужи для семьи своей, потому что вся семья ее одета в двойные одежды. Она делает себе ковры; виссон и пурпур — одежда ее. Муж ее известен у ворот, когда сидит со старейшинами земли. Она делает покрывала и продает, и поясы доставляет купцам Финикийским. Крепость и красота — одежда ее, и весело смотрит она на будущее. Уста свои открывает с мудростью, и кроткое наставление на языке ее. Она наблюдает за хозяйством в доме своем и не ест хлеба праздности17.
Прядение, шитье, сельское хозяйство, небольшой бизнес на стороне, ведение дома, поддержка мужа в его важном деле — «сидеть со старейшинами», решительный отказ от «хлеба праздности» и долгого сна — эта хананейская домохозяйка как две капли воды похожа на свою английскую «коллегу» три тысячи лет спустя, у которой сэр Энтони Фицджеральд в своей «Науке домашнего хозяйства» без малейшей иронии насчитал 1555 «обязанностей жены»:
Прежде всего держи дом в добром порядке, дои коров, пои телят, процеживай молоко… готовь зерно для мельницы и солод для пива… когда можешь, сбивай масло и сыр, утром и вечером задавай корму свиньям… следи за курами, гусями и утками… и когда они приносят потомство, береги его от ворон и других хищников18.
И это только первый круг задач! Есть ведь еще сезонные обязанности: «Март — для жены время заняться садом… Март — время сеять лен и коноплю», которые дальше придется «полоть, дергать, вымачивать, промывать, высушивать, выбивать, трепать, мять, сучить, мотать, свивать и ткать». Из того, что получилось, хозяйка дома будет «шить простыни, скатерти, полотенца, рубашки, блузы и тому подобное»; а если у мужа есть овцы, все то же самое ей придется проделывать с шерстью. И на этом ее обязанности не закончены: вечный патриархальный страх перед праздностью женщин автор выражает суровым заключением: «А между тем делай и другие дела». Жена, продолжает он, отвечает за то, чтобы
…просеять всякое зерно, промыть и высушить солод, заготовить сена, сжать урожай, при необходимости помогать мужу наполнять навозную телегу, пахать, собирать сено в стога и все такое прочее. Также ездить на рынок и продавать там масло, сыр, молоко, яйца, цыплят, каплунов, кур, свиней, гусей и всякое зерно. А также покупать все необходимое, относящееся к домашнему хозяйству, правильно вести бухгалтерию и отчитываться мужу в том, сколько потратила и сколько приобрела.
Чтобы выполнить все эти задачи, жене точно не придется спать по ночам! Если говорить реалистически, на каждую суперженщину эпохи Тюдоров наверняка приходилось немало более немощных сосудов, которых одно перечисление этих задач повергало в шок и трепет — не говоря уж об их более сообразительных сестрах, которые просто не желали тратить жизнь на возню с навозом. Идеальная жена сэра Энтони определенно происходит из тех же краев, что жены холостяков и дети старых дев — и в жизни такие женщины встречались ненамного чаще.
1. О Парнелл см. Burford, с. 74. Это, разумеется, псевдоним: именем «Парнелл» обычно называли проститутку, «Портжуа» — искаженное французское «приносить удовольствие». О Еве Гиффорд см. MacCurtain and O’Corrain, с. 22.
2. W. I. Thomas, с. 124.
3. Работающих женщин в Древней Греции описывают Гомер, Платон, Аристотель, Демосфен, Ксенофонт и многие другие; работающих женщин в Риме — Овидий, Гораций, Плавт, Марциал и т. д. Полезный дайджест и список источников см. в: Oxford Classical Dictionary, с. 1139–1140. Любопытнейшую дискуссию о женщинах-музыкантах в Древней Греции можно найти в кн.: Yves Bessières, Patricia Niedzwiecki, Women and Music, Women of Europe, Supplement No. 22 (Commission of the European Communities, October 1985); приведенные цифры взяты со страницы 9.
4. Lewenhak, с. 33.
5. О тяжелой работе женщин, включая и этот эпизод с ношением тяжестей, см. Lewenhak, с. 49, 77, 88, 122–123.
6. Эразм. Институт христианского брака (1526); 6); O’Faolain, с. 194.
7. Lewenhak, с. 111.
8. O’Faolain, с. 272.
9. Jean de la Bruyère, Oeuvres Complètes, ed. J. Benda (1951), с. 333.
10. Klein, с. 9.
11. Jacques de Cambry, Voyage dans la Finistère (1799); O’Faolain, p. 272; статистические данные о заработной плате см. там же, с. 266–267.
12. О сниженных зарплатах женщин см. A. Abram, Social England in the Fifteenth Century (1909), с. 131, а также обзорный труд Элис Кларк The Working Life of Women in the Seventeenth Century (1919), с. 65–66.
13. J. W. Willis Bund, Worcester County Records (Worcester, England, 1900), I, с. 337.
14. O’Faolain, с. 273.
15. M. Phillips and W. S. Tomkinson, English Women in Life and Letters (Oxford, 1927), с. 76.
16. Lewenhak, с. 42–43.
17. Притч 31:13–27.
18. O’Faolain, с. 265–266.