Издательство «Новое литературное обозрение» представляет второе издание книги Роберта Дарнтона «Поэзия и полиция. Сеть коммуникаций в Париже XVIII века» (перевод Марии Солнцевой).
Книга профессора Гарвардского университета Роберта Дарнтона «Поэзия и полиция» сочетает в себе приемы детективного расследования, исторического изыскания и теоретической рефлексии. Ее сюжет связан с вторичным распутыванием обстоятельств одного дела, однажды уже раскрытого парижской полицией. Речь идет о распространении весной 1749 года крамольных стихов, направленных против королевского двора и лично Людовика XV. Пытаясь выйти на автора, полиция отправила в Бастилию четырнадцать представителей образованного сословия — студентов, молодых священников и адвокатов. Реконструируя культурный контекст, стоящий за этими стихами, Роберт Дарнтон описывает злободневную, низовую и придворную, поэзию в качестве важного политического медиа, во многом определявшего то, что впоследствии станет называться «общественным мнением». Пытаясь вслед за французскими сыщиками XVIII века распутать цепочку распространения такого рода стихов, американский историк вскрывает роль устных коммуникаций и социальных сетей в эпоху, когда старый режим уже изживал себя, а интернет еще не был изобретен.
Предлагаем прочитать одну из глав книги.
Песня
Последнее стихотворение из «дела Четырнадцати» Qu’un bâtarde de catin (№ 4) было самым простым и обладало самой широкой аудиторией. Как множество популярных стихотворений того времени, оно было написано так, чтобы легко ложиться на известную мелодию, которую в некоторых версиях можно определить по припеву вроде Ah! Le voilà, ah! Le voici («А! вот он, а! Он здесь»)1. Припев — запоминающееся двустишие — завершал строфы с восьмисложными строками и перекрестными рифмами. Рифмовка напоминала часто встречающуюся во французских балладах: а-b-a-b-c-c, а длина могла быть любой, потому что новые строфы было легко придумать и приставить к старым. Каждая строфа высмеивала какую-то публичную фигуру, а припев переводил все обвинения на короля, являющегося главной целью насмешников, — дурачком в детской игре, в которой его подданные плясали вокруг и с издевкой пели: Ah! Le voilà, ah! Le voici / Celui qui n’en a nul souci («А! Вот он, а! Он здесь — Тот, кого не волнует») в неком глумливом подобии игры «Каравай-каравай». Вызывало это или нет мысли о похожих развлечениях у публики XVIII века, припев делал из Людовика слабосильного идиота, предающегося удовольствиям, пока его министры грабят народ, а страна катится ко всем чертям. Парижане часто подпевали припевам pont-neufs — популярных песен, которые горланили уличные музыканты и бродячие торговцы в местах больших скоплений людей, вроде самого Нового моста2. Похоже, Qu’un bâtarde de catin породил шквал насмешек, звучавших по всему Парижу в 1749 году.
Начинались они с самого Людовика и Помпадур.
Qu’un bâtarde de catin
A la cour se voie avancée,
Que dans l’amour et dans le vin
Louis cherche une gloire aisée,
Ah! le voilà, ah! Le voici
Celui qui n’en a nul souci.
То, что грязная шлюха
Возглавляет двор,
То, что в любви или в вине,
Людовик пытается найти легкую славу,
А, вот он, а! Он здесь —
Тот, кого не волнует.
А затем стихотворение продолжает высмеивать — королеву (показанную фанатичной ханжой, брошенной королем), дофина (известного глупостью и тучностью), брата Помпадур (нелепого в своих попытках казаться значительным вельможей), маршала де Сакса (самопровозглашенного Александра Великого, завоевавшего крепость, сдавшуюся без боя), канцлера (слишком старого, чтобы осуществлять правосудие), остальных министров (слабых и некомпетентных) и некоторых придворных (из которых каждый следующий был еще тупее и распущеннее предыдущих).
Песня набирала популярность, парижане изменяли старые строфы и добавляли новые. Такого рода импровизации стали любимым развлечением в тавернах, на бульварах и на набережных, где толпа собиралась вокруг исполнителей, играющих на скрипках и виолах. Рифмовка была такой простой, что кто угодно мог придумать пару строк на старый мотив и добавить к другим на письме или в песне. Хотя изначально песня могла возникнуть при дворе, она стала очень популярна и вобрала в себя широчайший спектр актуальных проблем, по мере того как к ней добавляли новые строки. Копии 1747 года содержат не больше чем насмешки над влиятельными фигурами Версаля, как показывает название, значащееся в некоторых полицейских отчетах: Echoes de la Cour3. Но к 1749 году добавленные строфы говорили о последних событиях любого рода — Втором Аахенском мире, безуспешном сопротивлении введению vingtième со стороны парижского парламента, непопулярном управлении полицией Беррье, последних склоках, связанных с Вольтером, триумфе его противника Проспера Жолио де Кребийона в «Комеди Франсез», наставлении рогов сборщику налогов Ла Попелиньеру маршалом де Ришелье, который установил вертящуюся платформу под камином в спальне мадам Ла Попелиньер, чтобы проникать туда через потайную дверь.
Ход распространения сказался и на самих текстах. Две копии Qu’un bâtarde de catin сохранились в первоначальном виде — на клочках бумаги, которые носили в карманах, чтобы всегда иметь возможность вынуть и прочитать в кафе, обменять на другое стихотворение или оставить в стратегически важном месте, например на скамейке в саду Тюильри. Первая копия конфискована полицией при обыске Пиданса де Мэробера, после его ареста за чтение вслух стихов против короля и мадам де Помпадур в кафе. Вместе с ним они изъяли похожие клочки бумаги с двумя строфами песни, направленной против мадам де Помпадур. Они принадлежали к циклу песен, известных как пуассониады, из-за того что в тексте постоянно высмеивали вульгарно звучащую девичью фамилию Помпадур — Пуассон («рыба»).
У Мэробера не было никаких связей с Четырнадцатью, но он был арестован в то же время и имел при себе ту же песню, версию Qu’un bâtarde de catin в двадцати трех строфах, записанную на маленьком листе бумаги. Мэробер выписал только самые новые строфы, указывая на остальные несколькими словами из их первых строк — например, Qu’un bâtarde etc. У него также была копия более ранней версии с одиннадцатью строфами, записанная полностью, находящаяся в его комнате на третьем этаже над прачечной. При обыске полиция обнаружила шестьдесят восемь стихотворений и песен, некоторые — абсолютно невинные, другие — едко сатирические, говорящие о публичных фигурах и последних событиях4.
Полиция какое-то время следила за Мэробером, потому что о нем говорили, что он распространяет оскорбительную информацию о правительстве. Осведомители не спускали с него глаз как с подозрительного автора и агитатора в кафе:
Месье Мэробер носит при себе несколько стихотворений, направленных против короля и против мадам де Помпадур. Когда я заметил, какой опасности подвергает себя автор этих работ, он ответил, что никакой, что он может легко распространять их, просто подсовывая людям в карманы в кафе или театре или роняя во время прогулки. Если я попрошу, он может достать мне копию упомянутого стихотворения о vingtième. Он говорил обо всем этом привычно, и я думаю, распространил уже немало... Мэробер не произвел на меня впечатления человека влиятельного... но он имеет множество знакомых в публичных местах, так что этот пример [его арест] станет известен. Я подумал, что должен отправить этот доклад немедленно, потому что я видел, как он положил копию стихотворения о vingtième обратно в левый карман и (при конфискации) его вина будет подкреплена доказательствами5.
Когда мы говорили [о демобилизации армейских подразделений после заключения мира], он сказал, что любой солдат, пострадавший от этого, должен послать двор в задницу, так как люди там получают очевидное наслаждение, разрушая судьбы простых людей и творя беззаконие. Это военный министр придумал такое очаровательное решение, которое так его украшает. Люди хотят, чтобы он горел в аду. У этого Мэробера один из самых ядовитых языков в Париже. Он околачивается рядом с поэтами, считает себя поэтом и даже написал пьесу, которая пока не поставлена6.
Мэробер был мелким служащим в министерстве флота и частым гостем у nouvellistes, собиравшихся у мадам М.-А. Лежандр Дубле, — группы, связанной с янсенистской фракцией в парламенте. Его окружение резко отличалось от окружения Четырнадцати. Но у него было огромное количество песен и стихов, включая то же стихотворение, что и у них, записанное на таком же клочке бумаги. Пока они читали Qu’un bâtarde de catin в классных аудиториях и столовых, он распространял его в кафе и парках. Легко себе представить, как он заговаривал с кем-нибудь в «Прокопе», своем любимом кафе, доставал копию стихотворения из кармана жилета и читал его вслух — или выбирал новые строфы и песни у своих информаторов в парке Пале-Рояля.
Две строфы пуассониады, записанные на клочке бумаги Пидансом де Мэробером и изъятые полицией при его аресте 2 июня 1749 года. Их пели на мотив Les Trembleur: см. раздел «Электронное кабаре» в дополнительных материалах. Bibliothèque de l’Arsenal
Вторая копия Qu’un bâtarde de catin принадлежала к другой цепи коммуникаций — той, что полиция обнаружила при расследовании «дела Четырнадцати». Она была записана на двух рваных клочках бумаги, которые полиция изъяла из карманов аббата Гийара, одного из Четырнадцати, во время его допроса в Бастилии. Он сказал, что получил их от аббата Ле Мерсье и что у него дома есть еще одна копия, которую дал ему аббат де Боссанкур. Полицейские отчеты показывают, что Боссанкур получил свою копию текста от некоего «господина Манжо, сына судьи Счетной палаты»7, но дальше проследить ее не удалось. Копия Гийара имела типичное для Латинского квартала происхождение. Когда Ле Мерсье был арестован и допрошен, он сказал, что записал текст, добавив несколько наблюдений и критических замечаний, во время одного из обменов новыми стихами, судя по всему, довольно частых у парижских студентов:
Утверждает ... однажды прошлой зимой допрашиваемый, бывший тогда в семинарии Сен-Николя дю Шардоне, услышал, как господин Тере, бывший в той же семинарии, читал какие-то стихи из песни против двора, начинающиеся с этих слов: Qu’un bâtarde de catin; что допрашиваемый спросил об этой песне у упомянутого господина Тере, который охотно ею поделился. Допрашиваемый записал несколько замечаний в тексте и даже отметил в копии, которую сделал и позже отдал господину Гийару, что строфа о канцлере никуда не годится, так как слово décrépit (дряхлый) не рифмуется со словом fils (сын). Допрашиваемый отметил, что на том же листе бумаги с записью этой песни, который дал ему упомянутый Тере, были также два стихотворения о Претенденте, одно — начинающееся со слов Quel est le triste sort des malheureux Français, а другое — Peuple jadis si fier. Допрашиваемый сделал копии обоих произведений, но в конце концов оторвал, не передав их дальше никому8.
Два листа бумаги из архивов подходят под это описание. Один, 8 на 11 сантиметров, содержит восемь строф песни. Другой, 8 на 22 сантиметра, разорван по вертикали пополам. На нем только три строфы и некоторые пометки, а часть оторвана. Предположительно, два других стихотворения — Quel est le triste sort des malheureux Français и Peuple jadis si fier, ajourd’hui si servile — были записаны на той части, от которой избавился Ле Мерсье. А пометки называют персонажей, упомянутых в песне, включая канцлера д’Агессо, чья строфа в других версиях выглядит так:
Que le chancelier décrépit
Lâche le main à la justice
Que dans sa race il ait un fils
Qui vende même la justice
Ah! le voilà, ah! Le voici
Celui qui n’en a nul souci9.
То, что дряхлый канцлер
Перестал осуществлять правосудие,
То, что в его роду есть сын,
Который правосудием торгует,
А, вот он, а! Он здесь —
Тот, кого не волнует.
Соответствующая часть порванного листа бумаги показывает, что Ле Мерсье действительно изъял рифмы, связанные с Анри-Франсуа д’Агессо, симпатизируя канцлеру, которому было восемьдесят один год и который был известен своей честностью:
Я пропустил строфу о д’Агессо, поскольку (народ) любит его и (поскольку) эта женская (неразборчиво) никуда не годится. (Далее идет отсутствующая часть листа.)
Эти доказательства позволяют сделать три вывода: (1) получатели песни не были пассивны, даже когда копировали ее. Они добавляли замечания и изменяли язык согласно своим предпочтениям; (2) записи текстов иногда включали несколько произведений разных жанров — в этом случае две оды классического типа и одну популярную балладу. Когда люди составляли стихи, сочетая тексты разных типов, нападки на короля и двор вызывали у слушателей и читателей большой спектр откликов — от благочестивого негодования до насмешливого хохота; (3) существовали разные способы распространения.
Строфы из Qu’un bâtarde de catin, изъятые из кармана аббата Гийара при обыске в Бастилии. Bibliothèque de l’Arsenal
Ле Мерсье определил текст Qu’un bâtarde de catin просто как «песню» и сказал, что его с ней «ознакомил» Тере, что могло означать, что он цитировал ее по памяти, читал с листа или пел.
Заучивание наизусть, очевидно, играло большую роль в этом процессе. В случае двух стихотворений полиция замечает, что Сигорнь диктовал их студентам «по памяти»10 и, записав этот «диктант», один из студентов, Гийар, тоже выучил их: «Он подтвердил, что не хранит копий этих стихотворений, а просто знает их наизусть»11. Полиция также отмечает, что третья ода была также заучена в другом фрагменте цепи распространения двумя студентами, Дю Терро и Вармоном: «(Дю Терро) заявил, что читал по памяти стихотворение Lâche dissipateur des biens de tes sujet молодому Вармону и что Вармон смог запомнить его со слуха»12. В целом передача информации требовала сложной умственной деятельности — это был вопрос глубокого усвоения, независимо от того, были ли сообщения восприняты глазами или ушами.
Устное общение почти всегда ускользает от исторического анализа, но в данном случае документальные свидетельства достаточно обильны, чтобы позволить нам уловить его отзвуки. В XVIII веке парижане иногда собирали клочки бумаги, на которых были записаны песни, кем-то прочитанные или спетые. Эти отрывки потом переписывали, вместе с другими злободневными произведениями — эпиграммами, énigmes (словесными играми), стихами по случаю — в дневники и альбомы. Такие записи, содержащие преимущественно песни, обычно называли chansonniers, хотя сами коллекционеры часто давали им более экзотичные названия вроде «Дьявольские работы, призванные послужить источником по истории нашего времени»13. Просмотрев несколько chansonniers того времени в разных архивах, я нашел шесть версий Qu’un bâtarde de catin вдобавок к копиям Мэробера и Гийара. Они сильно отличаются друг от друга, потому что песня изменялась, переходя от одного человека к другому, а все актуальные события давали пищу для новых строк.
Изменения можно рассмотреть в приложении «Тексты Qu’un bâtarde de catin», содержащем семь версий строфы, высмеивающей маршала де Бель-Иля, бездельничающего со своей армией на юге Франции, пока австрийские и сардинские войска (называемые «венграми») грабили обширные территории Прованса неделю за неделей с ноября 1746 по февраль 1747 года. Потом вторгшиеся войска отступили за Вар до того, как Бель-Иль смог навязать им сражение, так что более поздние версии высмеивают его неспособность одержать победу. Вот три примера:
Копия Гийара:
Que notre moulin à projets
Ait vu dans sa molle indolence
A la honte du nom français
Le Hongrois ravager la Provence...
То, что наш мельнице подобный прожектер
С тихим безразличием созерцал,
Как к позору имени Франции
Венгры опустошали Прованс...
Копия Мэробера:
Que notre hero à projets
Ait vu dans la lâche indolence
A la honte du nom français
Le Hongrois piller la Provence...
То, что наш героический прожектер
С трусливым безразличием созерцал,
Как к позору имени Франции
Венгры разграбляли Прованс...
Парижская историческая библиотека, ms. 648:
Que notre moulin à projets
Ait vu dans sa molle indolence
A la honte du nom français
Le Hongrois quitter la Provence...
То, что наш мельнице подобный прожектер
С тихим безразличием созерцал,
Как к позору имени Франции
Венгры покидали Прованс...
Как бы ни были незначительны изменения — а возможно, именно в силу их незначительности, — они показывают, как текст менялся, сохраняя основной смысл, в процессе устной передачи. Конечно, его записывали, так что изменения могли возникнуть в процессе копирования. Было бы нелепо предполагать, что разные версии одной песни дают историку возможность выявить подлинную устную традицию. Абсолютной документальности нельзя ожидать даже от магнитофонных записей антропологов и фольклористов14, а их не было на улицах Парижа, где грязь из всевозможных источников сливалась в популярные песни. К тому времени, как песня Qu’un bâtarde de catin достигла Четырнадцати, в нее по частям проникли все возможные новости. Она превратилась в песенную газету, полную репортажей о текущих событиях и достаточно заразительную, чтобы стать доступной широкой публике. Более того, читатели и слушатели могли изменять ее, согласно своему вкусу. Популярная песня стала гибким носителем, способным вобрать предпочтения разных групп и расширяться, чтобы включить всё, что интересовало общество в целом.
1. Примеры крупных исследований на эту тему можно найти в: Lord A. Singer of the Tales. Cambridge, Mass., 1960; Paredes A., Bauman R. (eds.). Toward New Perspectives in Folklore. Austin, 1972.
2. Разные варианты песни дают разные названия мелодии, которую можно идентифицировать разными способами. Проблема соотнесения слов и музыки обсуждается в следующей главе.
3. См.: Le Fait divers. Paris, 1982. Р. 112–113 и 120–127 — каталог с выставки в Национальном музее народного искусства и традиций, проходившей с 19 ноября 1982 по 18 апреля 1983 года.
4. Например, в допросе Кристофа Гийара. Bibliothèque de l’Arsenal, ms. 11690, folio 73.
5. Стихотворения и сопутствующие документы с допроса Мэробера находятся в его досье из архивов Бастилии, Bibliothèque de l’Arsenal, ms. 11683, folios 44–136. Некоторые документы напечатаны в: François Ravaisson, Archives de la Bastille. Paris, 1881. Vol. XII. P. 312, 315 и 325; но они содержат ошибки в транскрипции и датировке.
6. Неподписанный доклад, возможно шевалье де Мойи, датированный 1 июля 1749. Bibliothèque de l’Arsenal, ms. 11683, folio 45.
7. Observations de d’Hémery du 16 juin 1749. Ibid., folio 52.
8. Affaire concernanr les vers. Июль 1749 года, Bibliothèque de l’Arsenal, ms. 11690, folio 150.
9. Допрос Жана Ле Мерсье, 10 июля 1749 года, ibid., folios 94–96. Упоминание копии из допроса Гийара: «Мы попросили указанного господина Гийара вывернуть свои карманы, в которых обнаружились два листка бумаги с песней о королевском дворе» (перевод с фр. Сергея Рындина (ibid., folio 77).
10. Эта версия взята из Chansonnier Clairambault из Bibliothèque nationale de France, ms. fr. 12717. Р. 2.
11. Affaire concernanr les vers. Июль 1749 года. Bibliothèque de l’Arsenal, ms. 11690, folio 151.
12. Д’Эмери к Беррье, 9 июля 1749 года. Ibid., folio 71.
13. Affaire concernanr les vers. Ibid., folio 151.
14. Это название из тринадцатитомного chansonnier из Bibliothèque historique de la ville de Paris, mss. 639–651.