Издательство «Альпина нон-фикшн» представляет книгу историка Фрэнка Сноудена «Эпидемии и общество от Черной смерти до новейших вирусов» (перевод Марии Багоцкой и Павла Купцова).
В это непросто поверить, но сегодня основным языком общения в Северной Америке вполне мог бы быть французский, а не английский, если бы когда-то в дело не вмешался вирус желтой лихорадки. Современные города выглядели бы совсем иначе, если бы непосредственное участие в их переустройстве не принимал холерный вибрион, а оформлением интерьеров не заведовала туберкулезная палочка. И, вероятно, в мире сегодня было бы гораздо больше народов, языков и культур, если бы не корь и свинка, отчалившие от берегов Европы вместе с первооткрывателями эпохи Нового времени. Но главное — прямо сейчас где-то формируются патогены, способные изменить образ будущего, который мы рисуем себе, до неузнаваемости.
Фрэнк Сноуден предлагает читателям взглянуть на обширное наследие, оставленное нам инфекционными заболеваниями, и трезво оценить меру ответственности нашего общества за прошлые и грядущие эпидемические катастрофы.
Предлагаем прочитать начало одной из глав книги.
Третья пандемия чумы
Гонконг и Бомбей
Современная пандемия
Третья пандемия бубонной чумы началась в китайской провинции Юньнань предположительно еще в 1855 г. В 1894 г. очередная волна докатилась до Кантона (нынешний Гуанчжоу), Макао и Гонконга. Так же, как и десятью годами ранее, во время эпидемии холеры в Египте, чтобы выяснить причины разразившейся катастрофы, несколько стран отправили в Китай команды микробиологов. Перед ними стояла задача выявить возбудителя заболевания, понять его эпидемиологию и предложить средства, способные предотвратить дальнейшее распространение инфекции. В июне 1894 г. двое микробиологов-конкурентов, Александр Йерсен (1863–1943) из Франции и Китасато Сибасабуро (1853–1931) из Японии, независимо друг от друга и почти одновременно выявили патоген, вызывающий бубонную чуму, — бактерию Yersinia pestis. Однако само по себе это значительное научное открытие не привело к появлению лекарства, методов профилактики или целесообразной стратегии здравоохранения. Пароходы, выходившие из Гонконга, быстро доставили бактерию на восток, запад и юг, в крупные портовые города по всему миру.
С 1894 по 1900 г. чума распространилась на восток до Кобе и Нагасаки в Японии, перебралась через Тихий океан в Манилу, Гонолулу и Сан-Франциско, обогнув мыс Горн, попала в Сантус, Буэнос-Айрес, Гавану, Новый Орлеан и в Нью-Йорк. Одновременно она распространялась на запад и юг, достигла Сиднея, Бомбея (современный Мумбаи), Кейптауна, проникла на Мадагаскар, в Александрию, Неаполь, Порту и Глазго.
В этом смысле третья пандемия стала первой по-настоящему мировой, или океанской пандемией, которая затронула все пять континентов через основные порты. Транспортная революция, в результате которой началось развитие пароходства и железных дорог, радикально ускорила все перемещения и помогла чумной бактерии впервые достигнуть берегов Америки.
Эта третья, современная пандемия распространялась совершенно иным путем, нежели Юстинианова чума или Черная смерть. Первые два раза патоген провоцировал крупномасштабные эпидемии в портах, где появлялся с мигрирующими крысами и их блохами. Затем заболевание неумолимо расползалось вглубь по суше, перебиралось по рекам, используя внутреннее судоходство, и вызывало чудовищную смертность среди представителей всех классов, рас и религиозных конфессий. Опустошив регион, первые две пандемии отступили. Океанская же развивалась совсем по-другому. В отличие от предшественниц современная чума распространялась по социальным слоям неравномерно и массовой смертности не провоцировала. В индустриальном мире, прибыв в крупные морские порты, инфекция вызывала лишь незначительные вспышки. Часто они не сходили на нет за один сезон, а продолжали тлеть. Характерной особенностью было то, что болезнь медленно распространялась на протяжении нескольких лет, не перерастая в масштабное бедствие и не провоцируя сильных вспышек.
Наглядный пример тому в Европе — португальский город Порту на берегу Атлантического океана, в индустриальном мире пострадавший от чумы больше всех. Болезнь нагрянула в Порту в начале июня 1899 г. вместе с тканями и зерном, доставленными из Индии через Лондон, Ливерпуль, Гамбург и Роттердам. Переносчиками инфекции были блохи , гнездившиеся в одежде пассажиров и в шерсти корабельных крыс. Поэтому первыми жертвами чумы в Португалии стали портовые рабочие, выгружавшие бомбейский товар. О начале эпидемии было объявлено 5 июня, но чума оставалась в городе больше года. Однако, в отличие от Черной смерти, современная чума в Порту атаковала только перенаселенные кишащие паразитами трущобы в центре города. Кроме того, она не переросла в крупную неконтролируемую эпидемию и, как заметил хирург Фэрфакс Ирвин из Морской больничной службы США, распространялась «на удивление медленно». С августа и до конца года она поражала в среднем не более десяти человек в неделю, и всего 40 % из них погибали. В феврале 1900 г. португальское правительство поспешило объявить, что чума покинула город, однако и летом, и осенью случаи заражения регистрировались хоть и не часто, но регулярно.
По сравнению с индустриальным Западом, на Востоке — в колониальном мире Китая, на Мадагаскаре, в Индонезии и прежде всего в британской колонии Индии — третья пандемия обернулась бедствиями совсем другого масштаба. Там случилась катастрофа, сравнимая с визитом Черной смерти: массовая гибель, опустошение, бегство, экономический крах, рост социальной напряженности и внедрение драконовских противочумных мер, придуманных в эпоху Возрождения. Итак, третья пандемия в разных странах причинила разный ущерб, потому что прошла по международным линиям разлома, обрушившись на регионы, где царили бедность, голод и обездоленность. С момента прихода чумы в 1894 г. в Северной Америке погибло несколько сотен человек, в Западной Европе — несколько тысяч, в Южной Америке — около 20 000 человек. А на противоположной стороне спектра оказался наиболее пострадавший из всех регион — Индия, на которую пришлось 95 % общемировой смертности от чумы, пока наконец третья пандемия не утихла. Из-за Y. pestis страна потеряла 20 млн человек, летальность достигла там 80 %. По причине специфического распространения и национальной коннотации западные эксперты того времени называли третью пандемию восточной чумой и азиатским мором.
Так же неравномерно современная чума отразилась на разных экономических стратах. В некоторых городах и странах она поражала не всех без разбору, а явно предпочитала беднейшие слои населения. В Маниле, Гонолулу и Сан-Франциско от чумы больше других пострадали японские рабочие и китайские «кули», занимавшиеся низкооплачиваемым, не требующим специальной квалификации трудом. В Бомбее, оказавшемся эпицентром катастрофы, смертность от чумы среди европейцев была незначительной, но трущобы с их «коренным» населением — индуистами, мусульманами и в меньшей степени парсами — болезнь буквально опустошила. Закономерным образом в числе наиболее пострадавших районов Бомбея оказались те, что славились антисанитарией и нищетой: Мандви, Дхобиталао, Каматипура и Нагпада. В этих кварталах чума свирепствовала, особенно среди индуистов нижних каст. «Другой Бомбей» — богатый, изысканный, пересеченный широкими бульварами — она в общем-то пощадила. Там смертность внутри крошечной группы индийской элиты (торговцев, банкиров, промышленников и высококвалифицированных специалистов) была не выше, чем среди местных европейцев.
Столь явная этническая избирательность чумы подкрепила расистские представления, царившие в медицине. Врачи и органы здравоохранения утверждали, что болезни выявляют природное неравенство рас. Опуская ничтоже сумняшеся историю Юстиниановой чумы и Черной смерти, приверженцы этого взгляда настаивали, что будто бы у белых к этой болезни врожденный иммунитет. Те, кто разделял это мнение, считали чуму бедой темнокожих и нецивилизованных народов, а также европейцев, которым не посчастливилось жить в опасной близости к аборигенам. Если белые сами не испытывали судьбу, болезнь им не грозила. Так была узаконена расовая сегрегация.
Во главе угла стояло умозаключение, которое без конца твердила пресса: бедняки и заболевшие сами виноваты в своих медицинских бедах. Например, в одной газетной статье от 1894 г. писали, что Китай, откуда началась современная пандемия, был «непоправимо восточной страной», «самой грязной и скверной страной на всем земном шаре». Утверждалось, что «китаёзы», по сути, ведут патологический образ жизни — обитают в «гнездах» разврата, порока и грязи. Приверженцы подобных убеждений считали вполне закономерным, что Черная смерть, поразившая средневековую Европу, теперь, накануне XX в., обрушилась на Восток. По их мнению, чума началась из-за «полнейшего пренебрежения всеми санитарными правилами» и нежелания «хвостатых» проявить мудрость и «открыться навстречу западной цивилизации и просвещению». Согласно расхожим представлениям, Восток так ничему и не научился за прошедшие столетия и был катастрофически отсталым. Чем и обрек себя на тяжкое испытание, каким для Лондона в 1665–1666 гг. стала Великая чума, описанная Даниэлем Дефо. Будучи страной неразвитой и нехристианской, Китай «дорого поплатился за национальную нечистоплотность и недобросовестность».
Такое колониальное отношение породило самонадеянность в научных кругах. Международное медицинское сообщество сделало два обнадеживающих утверждения. Первое — что Европа и Северная Америка защищены от болезни благодаря цивилизованности и науке. Роберт Кох заявил, что чума всегда отступает перед достижениями цивилизации. Второе утверждение состояло в том, что даже на Востоке современные научные представления о чуме помогут колониальным властям одолеть ее, но только если малограмотные туземцы пойдут на сотрудничество. В 1900 г. главный санитарный врач государственной службы здравоохранения США Уолтер Вайман торжественно объявил, что наука обладает всеми необходимыми знаниями, чтобы искоренить эту болезнь. По его мнению, несостоятельность которого показали последующие события, «на примере этого заболевания мы наглядно видим, каких успехов добилась современная научная медицина. Мы узнали истинную природу этой болезни только в 1894 г. А уже сейчас ее причина, способ распространения и средства борьбы с ней известны науке доподлинно».
Решающую роль во всемирном распространении современной пандемии сыграл Гонконг — третий по величине порт в мире, связанный торговлей и миграцией с другими портовыми городами на всех континентах. Когда весной 1894 г. чума впервые прибыла в Гонконг из китайской провинции Юньнань, угроза распространения болезни по всему миру стала очевидна. И действительно, вспышки в таких отдаленных местах, как Гонолулу, Манила, Бомбей и Порту, были напрямую связаны с прибытием пароходов из Гонконга. Впервые чума атаковала колонию весной 1894 г. и продержалась там до сентября. Точное число жертв установить невозможно, так как Китай пытался скрыть от британских властей вспышку эпидемии, поэтому имеющаяся статистика сильно занижена. Однако, по официальным данным, в 1894 г. чума унесла жизни 3000 человек, при этом население острова составляло 200 000 человек, половина из которых бежала. British Medical Journal усомнился в точности официальных сведений и предположил, что количество жертв составило порядка 10 000 человек.
Жертвами чумы были почти исключительно одни китайские рабочие, проживавшие в перенаселенных трущобах вокруг Тайпинсань-стрит. Здесь, в «пятом санитарном округе», плотность населения достигала 960 человек менее чем на полгектара, в то время как в процветающем «третьем санитарном округе», где из 10 000 белых жителей почти никто не погиб, на такой же площади проживали всего 39 человек. Не считая гарнизонных солдат и моряков, европейцы обитали на склонах холма «Пик», где на высоте примерно 550 м над уровнем моря находится главная вершина острова. Белые проживали в бунгало, построенных для экономической и национальной элиты гонконгского общества. Пресса отмечала, что у обитателей холма «практически неуязвимый иммунитет».
Отличительной чертой третьей пандемии стало то, что болезнь укоренялась в районах, куда однажды попадала, и на протяжении десятилетий возвращалась туда из года в год под видом сезонной эпидемии. Наведавшись в Гонконг в 1894 г., чума обошла его в 1895-м, но вернулась в 1896 г. и с тех пор неизменно вспыхивала там каждые февраль-март до 1929 г., хотя всякий раз стабильно затихала к началу осени. По интенсивности эти ежегодные вспышки очень разнились. Иногда смертность была незначительной, но вот в 1912-м, 1914-м и 1922-м колония пережила трагедию, сопоставимую с тем, что творилось в 1894 г. В общей сложности было зарегистрировано около 24 000 случаев, из которых более 90 % окончились летальным исходом. То есть от чумы погибло 10 % населения острова, и каждый год эпицентром становился район Тайпинсань- стрит.
Одна из ежедневных газет возлагала ответственность за эпидемию на чернорабочих «кули», которые якобы «питали страсть к многоквартирным домам» и определенно получали удовольствие от того, что набиваются по сто человек «в помещение, рассчитанное на одну обычную европейскую семью. Требований к жилью у кули немного — была бы койка достаточно широкая, чтобы лежа покуривать опиум». Англоязычная пресса жаловалась, что в этих своих логовах упрямые китайцы не соблюдают «здравые рекомендации европейских врачей», а слушаются только своих местных лекарей, которые «сплошь шарлатаны» и лечат «бестолковыми отварами».
Микробная теория, миазмы и чума
Органы здравоохранения и европейских врачей, которые работали в колониальных условиях вместе с местными коллегами, часто недооценивали. Считалось, что они далеки от новейших достижений европейской науки и их медицинские представления о чуме устарели. Но на самом деле в 1890-е гг. медицина была самой космополитичной из всех профессий, и даже в отдаленных уголках Британской империи врачи внимательно следили за новостями науки и принимали участие в дискуссиях вокруг них. Если говорить, в частности, о бубонной чуме, то ее патоген, чумную палочку, открыли именно в Гонконге, а сами Йерсен и Китасато консультировали местные санитарные советы и подробно обсуждали с их представителями стратегию здравоохранения. Ключевые фигуры в колониальных органах здравоохранения, такие как доктора Джеймс Кэнтли и Дж. А. Лоусон, имели большой авторитет в международном медицинском сообществе, а губернатор Гонконга сэр Уильям Робинсон внимательно следил за медицинскими исследованиям бубонной чумы. Взгляды этих людей сложились на основании новейших научных представлений.
В 1894 г. микробная теория была господствующим медицинским учением и в Гонконге, и в самой метрополии, и по всей Британской империи. Открытие бактерии Y. pestis (которую изначально назвали Pasteurella pestis) было встречено бурным одобрением. Когда Йерсен и Китасато объявили, что чума — инфекционное заболевание, вызванное бактерией, они не свершили революции в понимании болезни, а подтвердили идеи, высказанные ранее Пастером и Кохом. Теперь чума встала в один ряд с такими эпидемическим болезням, как сибирская язва, туберкулез , холера и брюшной тиф, возбудители которых уже были идентифицированы.
Однако впоследствии оказалось, что чума не похожа на другие микробные заболевания. В отличие от них чума распространяется с помощью переносчиков, что значительно усложняет ее этиологию. То, что бактерию Y. pestis выделили и распознали как возбудителя чумы, стало важным шагом, но с точки зрения применения удручающе ограниченным. Пока в 1908–1909 гг. Комиссия по борьбе с чумой в Индии не выявила сложную роль крыс и блох в передаче инфекции, эпидемиология болезни оставалась загадкой. Когда третья пандемия поразила Гонконг и начала распространяться по миру, многие принципиально важные вопросы еще оставались без ответа. Как бактерия попадает в организм человека? Почему заболевших так много среди бедняков и жителей перенаселенных трущоб? Почему чума задерживается в определенных регионах и возобновляется из года в год? Что происходит с чумными бактериями на протяжении нескольких месяцев между окончанием одной вспышки и началом следующей? British Medical Journal задавался вопросом «в духе кредо, столь милого сердцу каждого, кто имеет дело с эпидемиями»: возможно ли «искоренить» эту болезнь?
Большинство ученых- медиков придерживались мнения, что ключ к решению проблемы кроется в местности и обусловленных ею санитарных условиях. Согласно их теории, почва под пораженным болезнью городом функционировала как гигантская чашка Петри, кишащая чумными бактериями. В цивилизованных западных странах почва, по мнению врачей, была здоровой, поэтому там бактериям процветать не удавалось. В таких благоприятных санитарных условиях вспышка чумы могла бы спровоцировать несколько разрозненных случаев заражения, но затем была бы ликвидирована. Другое дело — страны слаборазвитые, где грязно и почва под городом представляет собой смесь земли, разлагающейся органики и нечистот. Там бактерии обитают в плодородной среде, которая обеспечивает им обильный рост.
Китасато и Йерсен в ходе поездки в Гонконг в 1894 г. подтвердили эту гипотезу. После того как в июне они независимо друг от друга открыли Y. pestis, санитарный совет попросил их проверить почву в районе Тайпинсань-стрит. Оба микробиолога, по-прежнему конкуренты, заявили, что обнаружили патоген в образцах почвы. Это мнимое открытие наводило на мысль об аналогии с сибирской язвой. Первым схожесть предположил Китасато, работавший в лаборатории Коха с 1885 по 1992 г. В то время он исследовал сибирскую язву, на основе которой свои открытия сделали Кох с Пастером, и публиковал научные статьи на эту тему.
Как известно, в 1881 г. в Пуйи-ле- Фор Пастер доказал, что бактерии сибирской язвы, разнесенные больными овцами, остаются на пастбище, как выяснилось впоследствии, в виде спор. Затем бактерии Bacillus anthracis могут заражать здоровых, но неиммунизированных овец даже через несколько лет. Оттолкнувшись от этой аналогии, Китасато предположил, что, однажды попав в хорошо удобренную почву под гонконгскими трущобами, чумные бактерии уже не нуждались в пополнении из вне, чтобы год за годом провоцировать вспышки эпидемии. Считалось даже, что Y. pestis накрепко обосновалась в грязной микросреде многоквартирных домов Тайпинсань-стрит — проникла в почву, полы, сточные трубы, стены. И, притаившись там, ждала удобного момента, чтобы прорасти снова. И Китасато, и Йерсен рассчитывали отыскать споры чумной палочки, чтобы подтвердить аналогию с сибирской язвой, но напрасно. Тем не менее они предполагали, что чума в Гонконге имеет те же механизмы распространения, что и сибирская язва в Пуйи-ле-Фор. С наступлением благоприятных условий — подходящие температура и влажность, достаточное количество питательных веществ — чумная бактерия, живущая в городе, начинает размножаться и снова вызывает болезнь в здоровых, но изможденных телах. В первое десятилетие третьей пандемии эта доктрина получила название «теория истинного рецидива». Она объясняла загадочную способность чумы повторяться в одном и том же месте из года в год на протяжении многих лет.
Сторонники теории истинного рецидива считали, что передача чумы происходит тремя способами . Во-первых, опасность представляло хождение босиком по земле или грязному полу, потому что так бактерии получали возможность проникнуть в организм человека через ссадины на ступнях. Во-вторых, угрозу несла привычка спать на полу — лежа так низко, человек неизбежно вдыхал чумные бактерии. В-третьих, предполагалось, что бактерии могут витать в помещениях, поднимаясь в воздух вместе с пылью или испарениями сточных вод. Но сами по себе ни пыль, ни испарения вредными не считались. Они представляли смертельную опасность, потому что поднимали Y. pestis в воздух, где бактерию вдыхали сначала грызуны, так как их носы к земле ближе, а затем, когда частицы поднимались выше, и люди. Согласно этому поразительному миксу противоречивых концепций, получалось, что чума — микробное заболевание, передающееся миазматическим путем.
Такое представление об этиологии чумы очень сильно отразилось на стратегии здравоохранения. Распознав в поветрии, разыгравшемся в 1894 г., бубонную чуму, Санитарный совет Гонконга санкционировал самые суровые меры. Объявив, что порт зачумлен, Совет запросил чрезвычайные полномочия и ввел карантин для прибывающих судов и пассажиров. Розыск предполагаемых больных и их принудительная доставка в чумные лечебницы, оборудованные в отдаленном районе Кеннеди- Таун, были возложены на военных. Дома пациентов опечатывали и обеззараживали, одежду и личные вещи сжигали, тела умерших хоронили в чумных могильниках и засыпали известью. Эти экстренные меры шли вразрез с религиозными воззрениями населения, становились причиной бегства и жутких слухов, что, дескать, колониальное правительство, эти «черти заморские», распространяют чуму нарочно, чтобы избавиться от бедных, а части их тел использовать для медицинских опытов, и что, мол, «дикарям»-солдатам позволено уводить женщин для удовлетворения своей «похоти». Чтобы обеспечить соблюдение противочумных требований и предотвратить беспорядки, пришлось развернуть Шропширский полк пехотинцев и привести в гавань канонерскую лодку.
Столь суровые меры Санитарный совет считал неизбежными, но недостаточными. Они могли предотвратить ввоз и вывоз чумной палочки, сократить ее передачу внутри города и, снизив тем самым заболеваемость и смертность в целом, обеспечили бы, в частности, и безопасность местным европейцам. С другой стороны, предполагалось, что, получив доступ к почве и городским нечистотам, бактерии становились недосягаемы для традиционных средств борьбы с чумой. Частично обузданные, но не уничтоженные, Y. pestis выживали и при первой благоприятной возможности опять учиняли эпидемию.
Казалось, что решение проблемы, отвечавшее теории истинного рецидива, предлагала сама история. Великая чума в Лондоне (1665–1666 ) стала последним чумным поветрием, поразившим Британию. В начале третьей пандемии, опираясь на исторические свидетельства и новейшие открытия, специалисты в области здравоохранения предположили, что в Англии победа над чумой была результатом Великого лондонского пожара. В сентябре 1666 г., сразу после чумы, средневековый Лондон охватил огонь. Считалось, что очищающее пламя обеззаразило город и почву под ним, истребив Y. pestis вместе с чумой, и на этом эпидемии прекратились. Строго говоря, корреляция и причинность — явления совершенно разные, но, поскольку пожар и окончательное исчезновение чумы совпали во времени, удержаться от того, чтобы не связать эти два обстоятельства, было очень сложно.
Губернатор Робинсон, сведущий как в истории, так и в объяснявшей ее научной теории, предложил план, основанный на лондонском опыте XVII в. Согласно этому плану, который губернатор реализовал, перед тем как покинуть пост в 1898 г., трущобы близ Тайпинсань-стрит огородили и подожгли, чтобы вся грязь вместе с заразой, скопившейся в зданиях, сгорела, а земля под ними очистилась. Один из членов Санитарного совета, доктор Дж. Айрес, предлагал это решение еще в самом начале чумной вспышки: «Надо, насколько это возможно, сжечь дотла весь район». Газета The Globe в Торонто сообщала, что «правительство предало огню все здания в зачумленном районе и засыпало все подземные притоны. В целом, — резюмировало издание, — это мероприятие, организованное властями и населением, — одна из самых блистательных страниц в истории британской колониальной администрации».
Ситуация на рынке жилья способствовала принятию решения о поджоге, поскольку земля без построек стоила дороже, чем с ними. Так что новая Тайпинсань-стрит XX столетия должна была возникнуть на месте, которое губернатор Робинсон расчистил и очистил огнем. О том, что по этому поводу думали местные китайцы, красноречиво свидетельствует тот факт, что Робинсон — единственный губернатор колонии, в чью честь так и не назвали ни одной улицы. Газета The Times of India, вполне резонно объясняя причину таких настроений, вопрошала: «Что сталось с тысячами душ, оказавшихся без крова, когда эти громадные здания были вырваны из самого сердца трущоб? Ответ на этот вопрос — ужасающая теснота, которая теперь наблюдается в нетронутых кварталах. Арендная плата там поднялась на 50–75 %. В комнате, где раньше проживала одна семья, теперь ютятся две или три».
Получив подкрепление за счет исторического опыта Лондона и гонконгского примера, теория рецидива, и без того не экзотическая и отнюдь не локальная медицинская концепция, в начале третьей пандемии стала широко применяться и в других странах. Например, в китайском квартале Гонолулу в конце 1899 г. было устроено сразу несколько «санитарных» пожаров. Ветер разнес пламя, и в январе там начался Великий пожар 1900 года, охвативший 15 гектаров и уничтоживший по приблизительным оценкам 4000 домов. В 1903 году газета Chicago Daily Tribune вышла с заголовком «Британцы отказываются от борьбы с чумой» и объяснила: «Огонь — излюбленное средство очищения, которое безжалостная рука белого человека использовала на Востоке, особенно во время эпидемий холеры и чумы, — усугубляет ненависть азиатов… к иностранцам. Белые, убежденные в том, что распространению заразы способствует грязь в местах проживания местных жителей, без колебаний подносят к их домам факел. Хотя, как оказалось, от этого нет никакой пользы».