Издательство «Новое литературное обозрение» представляет книгу американского историка Линн Хант «Изобретение прав человека».
Идея прав человека впервые возникла и была сформулирована в конце XVIII века в американской Декларации независимости и французской Декларации прав человека и гражданина. Но почему именно тогда сформировались новые этические стандарты политики? Какую роль в этом процессе сыграла отмена пыток и жестоких наказаний? И как романы Ж.-Ж. Руссо, С. Ричардсона и Л. Стерна помогли расширить социальные границы эмпатии? Отвечая в книге на эти вопросы, Линн Хант реконструирует бурную историю прав человека и показывает, как ее перипетии отражаются на нашей способности защищать эти права сегодня. Автор описывает начало борьбы за идею универсальных прав человека и анализирует причины, по которым она терпит поражение в период подъема национализма в XIX веке. В завершающей части книги Хант показывает, как после глобальных катастроф XX века наступает наивысший расцвет этой идеи в 1948 году в связи с провозглашением ООН Всеобщей декларации прав человека, а затем анализирует положение прав человека в современном мире.
Предлагаем прочитать фрагмент главы «"Кость от костей их". Отмена пыток».
Новый взгляд на пытки и гуманное наказание в рамках идеи прав человека в более общем смысле впервые оформился в 1760-х годах не только во Франции, но и в других странах Европы, и в американских колониях. Друг Вольтера прусский король Фридрих Великий упразднил судебные пытки еще в 1754 году. В следующие десятилетия его примеру последовали Швеция в 1772 году, а Австрия и Богемия — в 1776 году. В 1780 году французская монархия запретила выбивать под пытками признательные показания до вынесения приговора, а в 1788 году она временно запретила использовать пытки перед казнью с целью добиться от осужденных имен сообщников. В 1783 году британское правительство положило конец многолюдным процессиям в Тайберн, место публичных казней, ставших излюбленным народным развлечением, и постановило использовать «падающее устройство», чтобы повешение происходило быстрее и гуманнее. В 1789 году французское революционное правительство осудило все формы судебных пыток, а в 1792 году начало применять гильотину, которая должна была унифицировать проведение смертной казни и сделать ее максимально безболезненной. К концу XVIII века общественное мнение сошлось на необходимости положить конец судебным пыткам и многим другим унизительным истязаниям осужденных. Как утверждал в 1787 году американский врач Бенджамин Раш, мы не должны забывать, что даже преступники «обладают душой и телом, состоящим из той же материи, что и души и тела наших друзей и родственников. Они кость от костей их»1.
Судебные пытки с целью получения признательных показаний использовали или вновь начали применять в большинстве европейских стран в XIII веке в результате возрождения римского права и в качестве наглядного примера того, на что способна католическая инквизиция. В XVI–XVIII веках многие блестящие умы Европы посвятили себя систематизации и упорядочению применения судебных пыток с целью предотвратить злоупотребление ими со стороны особо рьяных судей-садистов. В XIII веке Великобритания, казалось бы, заменила судебные пытки судом присяжных, однако истязания по-прежнему оставались в ходу в XVI и XVII веках при расследовании дел о подстрекательстве к мятежу и колдовстве. Например, самые суровые шотландские магистраты применяли против ведьм разные способы пыток: кололи иглами, лишали сна, дробили кости ног «сапогом», прижигали каленым железом и так далее. Пытки для получения имен сообщников были разрешены законом колонии Массачусетс, но, очевидно, никогда не назначались2.
Бесчеловечные формы наказания применялись по отношению к осужденным повсеместно в Европе и в обеих Америках. Несмотря на то что британский Билль о правах прямо запрещал наложение жестоких наказаний, в приговорах судей по-прежнему фигурировали порка, позорный стул, колодки, клеймение; преступников протаскивали к месту казни и четвертовали (расчленяли, привязав каждую конечность к лошади); женщин волокли по улицам, четвертовали и сжигали у столба. Что собой представляло «жестокое» наказание, очевидно, зависело от культурных ожиданий. Парламент запретил сжигать женщин на костре только в 1790 году. До этого парламентарии существенно увеличили число преступлений, караемых смертной казнью, — по некоторым оценкам, в XVIII веке оно выросло втрое. В 1752 году они еще больше ужесточили наказания за убийство, в назидание остальным. По закону тела всех убийц надлежало передавать хирургам для анатомических опытов, что в те времена считалось унизительным, однако у судей было право на свое усмотрение решать, оставить ли тело мужчины-убийцы висеть в цепях после казни или нет. Несмотря на растущее недовольство зрелищем болтающихся на виселице трупов, эта практика просуществовала вплоть до 1834 года3.
Неудивительно, что в отношении наказаний колонии ориентировались на метрополии. Действительно, даже во второй половине XVIII века Высший суд Массачусетса в трети всех вынесенных приговоров требовал публичных унижений: от ношения специальных знаков до отрезания уха, клеймения и порки. Современник, живущий в Бостоне, описывал, как «женщин вытаскивали из огромной клетки, в которой их везли из тюрьмы, привязывали к столбу с оголенными спинами и наносили по тридцать-сорок ударов плетью под крики самих преступниц и рев толпы». Британский Билль о правах не защищал рабов, потому что они не считались людьми с законными правами. В Вирджинии и Северной Каролине было официально разрешено кастрировать рабов за тяжкие преступления, а в Мэриленде, в случае убийства хозяина или поджога, рабу отнимали правую руку и затем вешали, отрубали голову, а расчлененный труп выставляли на обозрение публики. Еще в 1740 году в Нью-Йорке рабов могли заживо сжечь на медленном огне, колесовать или заковать в цепи и оставить у всех на виду умирать от голода4.
Бóльшая часть приговоров, вынесенных французскими судами во второй половине XVIII века, включали в себя какую-либо из форм публичного телесного наказания — клеймение, порку или ношение железного ошейника, прикованного к шесту или позорному столбу (ил. 5). В том же году, когда был казнен Калас, парламент Парижа вынес апелляционные приговоры, признав виновными 235 мужчин и женщин, ранее осужденных судом Шале Парижа (судом низшей инстанции): 82 человек приговорили к высылке и клеймению, обычно сопровождавшимся поркой; 9 человек вдобавок к этому — к пытке железным ошейником; 19 — к клеймению и лишению свободы; 20 — к заключению в Общем госпитале после клеймения и/или пытки железным ошейником; 12 — к повешению; 3 — к колесованию; и 1 — к сожжению на костре. Если прибавить сюда решения остальных парижских судов, то число публичных унижений и увечий выросло бы до 500 или 600, а число казней приблизилось бы к 18 — только за один год в одной юрисдикции5.
Ил. 5. Железный ошейник. Целью этого наказания было публичное унижение. На этой гравюре неизвестного художника изображен человек, осужденный за мошенничество и клевету в 1760 году. В сопроводительной подписи говорится, что он был закован в железный ошейник в течение трех дней, а затем его клеймили и сослали на галеры до конца жизни.
Во Франции существовало пять различных способов смертной казни: аристократам отсекали голову; обычных преступников вешали; за преступления против монарха, известные как lèse-majesté (оскорбление величества), волокли к месту казни и четвертовали; за ересь, колдовство, преднамеренный поджог, отравление, скотоложство и содомию сжигали на костре; за убийство и разбой на больших дорогах колесовали. В XVIII веке судьи нечасто приговаривали к четвертованию и сожжению, вместе с тем колесование было в порядке вещей; так, например, в южной французской юрисдикции парламента Экс-ан-Прованса почти половина из пятидесяти трех смертных приговоров, вынесенных с 1760 по 1762 год, предусматривали казнь через колесование6.
Тем не менее начиная с 1760-х годов разного рода кампании привели к отмене разрешенных государством пыток и всё большему смягчению наказаний (даже для рабов). Реформаторы приписывали свои достижения распространению просвещенческого гуманизма. В 1786 году английский реформатор Сэмюэль Ромилли, оглядываясь в прошлое, с уверенностью утверждал, что «в той мере, в которой люди размышляли и обдумывали эту важную тему, абсурдные и варварские представления о справедливости, господствовавшие веками, были развенчаны, а вместо них приняты человеческие и рациональные принципы». Непосредственным толчком к размышлениям на эту тему стало небольшое и хлесткое сочинение «О преступлениях и наказаниях», опубликованное в 1764 году двадцатипятилетним итальянским дворянином Чезаре Беккариа. Получивший одобрение энциклопедистов из круга Дидро, быстро переведенный на французский и английский, взахлеб прочитанный Вольтером в разгар дела Каласа, трактат Беккариа заставил по-новому взглянуть на систему уголовного правосудия каждой страны. Итальянский «выскочка» осудил не только применение пыток и суровость наказаний, но и — что было неслыханно по тем временам — выступил за отмену смертной казни. Против абсолютной власти правителей, религиозного догматизма и привилегий титулованной знати Беккариа выдвинул демократический стандарт справедливости: «наивысшее счастье для максимально большего числа людей». Впоследствии на него ссылались практически все реформаторы от Филадельфии до Москвы7.
Беккариа помог упрочить ценность нового языка чувств. Для него смертная казнь исключительно «бесполезна и потому, что дает людям пример жестокости». Критикуя «истязание <…> и бесполезную жестокость» в наказаниях, он высмеивает их как «орудие злобы и фанатизма». Более того, в объяснение своего интереса к данному вопросу Беккариа пишет: «Но если бы я, защищая права людей и необоримой истины, помог бы спасти от мучительной и ужасной смерти хоть одну несчастную жертву тирании или столь же пагубного невежества, то благословение и слезы радости лишь одного невинного служили бы мне утешением за людское презрение». После прочтения трактата Беккариа английский юрист Уильям Блэкстон сделал вывод, с тех пор ставший характерным для философии эпохи Просвещения: уголовное право, по утверждению Блэкстона, всегда должно «соответствовать велению истины и справедливости, чувствам человечества и неотъемлемым правам людей»8.
Однако, как видно на примере Вольтера, образованная элита и даже многие ведущие реформаторы не сразу поняли взаимосвязь между зарождающимся языком прав, с одной стороны, и пытками, а также суровыми наказаниями, с другой. Вольтер осуждал ошибки правосудия в деле Каласа, тем не менее изначально он не имел ничего против того, что старика истязали или колесовали. Если жестокие судебные пытки вызывают у нас неприятие благодаря врожденному состраданию, как позднее писал Вольтер, тогда почему это не было очевидно до 1760-х годов, даже ему самому? Наверное, потому что до этого работе эмпатии что-то мешало9.
Стоило писателям и юристам-реформаторам эпохи Просвещения начать критиковать пытки и жестокие наказания, как за пару десятилетий отношение к ним поменялось на полностью противоположное. Открытие сочувствия было частью этих изменений, но только частью. Всё, что требовалось помимо эмпатии — в данном случае, и для сопереживания осужденным, — так это новое отношение к человеческому телу. Если раньше тело считалось священным только в рамках религиозного порядка, согласно которому отдельные тела могли быть искалечены или подвергнуты пыткам во имя всеобщего блага, то в секулярном порядке, основанном на автономии и неприкосновенности личности, тело стало священным само по себе. Это изменение имеет двоякий характер. Тела приобрели бóльшую значимость, когда с течением XVIII века они стали более изолированными, обособленными и индивидуализированными, в то время как насилие над ними всё чаще стало вызывать негативную реакцию.
1. Preuss J. D. E. Friedrich der Grosse: eine Lebensgeschichte, 9 vols. Osnabrück, West Germany: Biblio Verlag, 1981; reprint of 1832 Berlin edn. Vol. I. P. 140–141. Указ французского короля не исключал возможности возобновления question préalable при необходимости. Кроме того, этим указом среди прочих монархия стремилась уменьшить власть парламентов. Зарегистрировав его в ходе lit de justice, Людовик XVI прекратил исполнение всех этих указов в сентябре 1788 года. В результате пытки не были окончательно упразднены до 8 октября 1789 года, когда соответствующее решение было принято Национальным собранием. Berriat-Saint-Prix. Des Tribunaux. P. 55. См. также: Jacobson D. Y. The Politics of Criminal Law Reform in Pre-Revolutionary France. PhD diss., Brown University, 1976. P. 367–429. Текст указов об отмене пыток см. в: Léger A. J. et al. (Eds) Recueil général des anciennes lois françaises depuis l’an 420 jusqu’à la Révolution de 1789, 29 vols. Paris: Plon, 1824–1857. Vol. 26 (1824). P. 373–375, and vol. 28 (1824). P. 526–532; Rush B. An Enquiry into the Effects of Public Punishments upon Criminals, and Upon Society. Read in the Society for Promoting Political Enquiries, Convened at the House of His Excellency Benjamin Franklin, Esquire, in Philadelphia, March 9th, 1787 (Philadelphia: Joseph James, 1787) // Reform of Criminal Law in Pennsylvania: Selected Enquiries, 1787–1810. New York: Arno Press, 1972. Согласно нумерации страниц в оригинале, цитата на р. 7.
2. О введении и отмене пыток в Европе см.: Peters E. Torture. Philadelphia: University of Pennsylvania Press, 1985. Несмотря на то что пытки не были отменены в некоторых швейцарских кантонах до середины XIX века, их применение по большей части прекратилось (по крайней мере, на законных основаниях) в Европе в ходе революции и наполеоновских войн. Например, в 1808 году Наполеон отменил пытки в Испании, и их применение больше никогда не возобновлялось. Что касается истории развития судов присяжных, см.: Sir Stephen J. F. A History of the Criminal Law of England, 3 vols. 1883; Chippenham, Wilts: Routledge, 1996. Vol. 1. P. 250–254. О делах о колдовстве и применении пыток см.: Macfarlane A. Witchcraft in Tudor and Stuart England: A Regional and Comparative Study. London: Routledge & Kegan Paul, 1970. P. 139–140; Lamer C. A. Enemies of God: Th e Witch-hunt in Scotland. London: Chatto & Windus, 1981. P. 109. Как отмечает Ламер, постоянные запреты шотландских и английских судей, требовавшие положить конец пыткам над ведьмами, свидетельствуют о существовании такой проблемы. Heath J. Torture and English Law: An Administrative and Legal History from the Plantagenets to the Stuarts. Westport, CT: Greenwood Press, 1982. P. 179. Здесь подробно описаны несколько упоминаний использования дыбы в XVI–XVII веках, однако оно не было разрешено в соответствии с нормами общего права. См. также: Preyer K. Penal Measures in the American Colonies: An Overview // American Journal of Legal History. 1982. № 26 (October). P. 326–353, особ. р. 333.
3. О методах наказания в целом см.: Sharpe J. A. Judicial Punishment in England. London: Faber & Faber, 1990. Приговоренному к позорному столбу с колодками для зажимания головы и рук могли в том числе отрезать уши или пригвоздить одно ухо к колодке (P. 21). Другой вид колодок представлял собой деревянное устройство с прорезями для ног преступника. У позорного столба с колодками осужденные стояли с зажатыми между двумя частями деревянной конструкции головой и руками. Radzinowicz L. A History of English Criminal Law and Its Administration from 1750, 4 vols. London: Stevens & Sons, 1948. Vol. I. P. 3–5 и 165–227. Обзор недавних исследований, посвященных этой весьма популярной сейчас теме, см.: Innés J., Styles J. The Crime Wave: Recent Writing on Crime and Criminal Justice in Eighteenth-Century England // Journal of British Studies. 1986. № 25 (October). P. 380–435.
4. Kealey L. Patterns of Punishment: Massachusetts in the Eighteenth Century //American Journal of Legal History. 1986. № 30 (April). P. 163–186, цитата на р. 172. Wiecek W. M. The Statutory Law of Slavery and Race in the Thirteen Mainland Colonies of British America // William and Mary Quarterly. 3rd ser. 1977. Vol. 34. № 2 (April). P. 258–280, особ. р. 274–275.
5. Andrews R. M. Law, Magistracy, and Crime in Old Regime Paris, 1735–1789. Vol. 1: Th e System of Criminal Justice. Cambridge: Cambridge University Press, 1994, особ. р. 385, 387–388.
6. Garnot B. Justice et société en France aux XVIe, XVIIe et XVIIIe siècles. Paris: Ophrys, 2000. P. 186.
7. Ромилли цит. в: McGowen R. The Body and Punishment in Eighteenth-Century England // Journal of Modern History. 1987. № 59. P. 651–679, p. 668. Знаменитая фраза Беккариа в: Beccaria C. An Essay on Crimes and Punishments, Translated from the Italian, with a Commentary Attributed to Mons. De Voltaire, Translated from the French, 4th ed. London: F. Newberry, 1775. P. 2. Цит. по: Беккариа Ч. О преступлениях и наказаниях. М.: Международные отношения, 2000. С. 34. Иеремия Бентам положил заповедь Беккариа в основу своего учения об утилитаризме. Для него Беккариа был ни много ни мало «господином, первым апостолом Разума». Radzinowicz L. Cesare Beccaria and the English System of Criminal Justice: A Reciprocal Relationship // Atti del convegno internazionale su Cesare Beccari promosso dall’Accademia delle Scienze di Torino nel secondo centenario dell’opera «Dei delitti e delle pene». Turin, October 4–6, 1964. Turin: Accademia delle Scienze, 1966. P. 57–66, цитата на р. 57. О том, как трактат приняли во Франции и других страна Европы, см. письма, перепечатанные в: Venturi F. (Ed.) Cesare Beccaria, Dei Delitti e delle pene, con une raccolta di lettere e documenti relativi alia nascita dell’opera e alla sua fortuna nell’Europa del Settecento. Turin: Giulio Einaudi, 1970, особ. р. 312–324. Вольтер сообщал о том, что читает Беккариа, в письме от 16 октября 1765 года; в том же письме он упоминает о деле Каласа и деле Сирвена (также касалось протестантов). Besterman T. et al. (Eds) Les Oeuvres complètes de Voltaire, 135 vols (1968–2003). Vol. 113; Besterman T. (Ed.) Correspondence and Related Documents, April — December 1765. [1973.] Vol. 29. P. 346.
8. Голландский ученый Питер Шпиренбург объясняет смягчение наказания ростом эмпатии: «Смерть и страдание других людей всё чаще производили тяжелое впечатление, потому что чужих людей стали воспринимать как своих ближних». Spierenburg. The Spectacle of Suffering: Executions and the Evolution of Repression: From a Preindustrial Metropolis to the European Experience. Cambridge: Cambridge University Press, 1984. P. 185; Beccaria C. An Essay on Crimes and Punishments, Translated from the Italian, with a Commentary Attributed to Mons. De Voltaire, Translated from the French, 4th ed. London: F. Newberry, 1775. P. 43, 107 и 112. Цит. по: Беккариа Ч. О преступлениях и наказаниях. М.: Международные отношения, 2000. С. 128, 70. Блэкстон также выступал за наказания, соразмерные преступлениям, и выражал глубокое сожаление по поводу того, что в Англии за большое число преступлений полагалась смертная казнь. Blackstone W. Commentaries on the Laws of England, 4 vols. 8th ed. Oxford: Clarendon Press, 1778. Vol. IV. P. 3. Блэкстон цитирует Монтескье и Беккариа в примечании к этой странице. О влиянии Беккариа на Блэкстона см.: Phillipson C. True Criminal Law Reformers: Beccaria, Bentham, Romilly. Montclair, NJ: Patterson Smith, 1970, особ. р. 90.
9. В последние годы у ученых появились сомнения, сыграли ли Беккариа или эпоха Просвещения в целом какую-либо роль в уничтожении судебных пыток или смягчении наказаний, и, более того, была ли их отмена так уж полезна. См.: Langbein J. H. Torture and the Law of Proof: Europe and England in the Ancien Régime. Chicago: University of Chicago Press, 1976; Andrews. Law, Magistracy, and Crime; Cockburn J. S. Punishment and Brutalization in the English Enlightenment // Law and History Review. 1994. № 12. P. 155–79; и особенно: Foucault M. Discipline and Punish: The Birth of the Prison. Transl. Alan Sheridan. New York: Vintage, 1979 (см.: Фуко M. Надзирать и наказывать. Рождение тюрьмы. М.: Ad Marginem, 1999).