В четверг, 8 июня, в московском клубе «Клуб» в рамках Публичных лекций Полит.ру прошла лекция сотрудницы Музея истории ГУЛАГа Олеси Сириченко о Соловецком Лагере Особого Назначение (С.Л.О.Н.е, который появился 100 лет назад – 6 июня 1923 года).
Давайте я представлюсь — меня зовут Олеся, я сотрудник Музея истории ГУЛАГа, и в целом в Музее истории ГУЛАГа я в основном занимаюсь музеем Дома на набережной. Но так получилось, что какое-то время назад, около десяти лет назад, я попала на Соловки и, как там говорят, «осоловела». Я езжу туда уже десять лет, работала там экскурсоводом и очень люблю это место и люблю историю этого места. И потом, когда я попала работать в Музей истории ГУЛАГа, — я знала, конечно, что на Соловках был первый лагерь в Советском Союзе — совпала моя любовь к Соловкам и работа — я занималась атрибуцией фотографий периода лагеря.
У нас в этом году произошло довольно важное событие — к 100-летию организации Соловецкого лагеря особого назначения музей сделал выставку, она была в апреле-мае в Музее архитектуры и выпустил книжку. Если кому интересно, я потом дам её полистать, она продаётся здесь в магазине и у нас в музее, конечно, но там она запечатана в плёнку, поэтому, если захотите, после нашей встречи можно подойти и я дам её полистать. Книжка очень интересная — это расшифровка и иллюстрации из рукописей, которая была сделана двумя заключёнными на Соловках в 1934-м году. Собственно, сегодня я хотела рассказать эту историю, потому что это один из примеров того, как люди, оказавшиеся в заключении в то время, пытались спасти себя не только физически, что естественно, конечно, но и не уставали продолжать какую-то созидательную деятельность даже несмотря на то, что они находились в лагере, находились в заключении. У авторов этой рукописи довольно трагическая судьба и очень интересная история у самой рукописи, как она дошла от 1934 года до нас. Она хранится у нас в Музее истории ГУЛАГа, вы её можете увидеть в экспозиции, если к нам придёте. В общем, я буду вам рассказывать про это и про то, что вообще произошло в Соловках в 1920–1930-х годах.
Сделаю краткий экскурс, что такое вообще Соловецкие острова и что там происходило до революции 1917 года. Соловецкий архипелаг — это Белое море, Архангельская область, это наш европейский север, от него до Полярного круга 160 километров, и до XV века острова были фактически необитаемы. Какие-то местные племена с материка приплывали туда на летний период на промысел — чтобы заниматься рыбной ловлей, но постоянно люди там не жили. А в XV веке туда приплывают два монаха, Савватий и Герман, и принимают решение, что они там поселятся для того, чтобы в уединённом месте молитвой свой монашеский подвиг совершать. Интересен такой факт — очень много версий, зачем они именно на Соловки для этого приплыли. В принципе, на материке в XV веке не сложно было найти место для уединения, тем более на Севере — и сейчас там довольно просто затеряться. Версий разных много, но одна из основных, что в этом тоже был определённый символический смысл. Дело в том, что Савватий был монахом Валаамского монастыря, в какой-то момент он там находился, и, собственно, оттуда сбежал без разрешения и отправился искать себе какое-то место для уединения на Севере. Почему он не спрятался где-нибудь на Ладоге в Шхерах, а почему пошёл куда-то к Белому морю? Дело в том, что в сознании русских, заселявших побережье Белого моря в XV веке, а они, естественно, были православными, Белое море считалось и представлялось как такой конец света — то есть на этом заканчивается Божий мир, и там, за горизонтом, уже, как они говорили, «геенна огненная», ад, всё плохое и так далее. И одна из версий, что Савватий выбирается именно на Соловки, подальше от Божьего мира и поближе туда, чтобы защитить население страны молитвой от всего того, что может быть за горизонтом. В общем, суть в том, что они там остаются. Сначала они живут там вдвоём, а потом, после смерти Савватия, к Герману присоединяется другой монах, Зосима, и в 1436-м году они решают, что не просто будут жить там вдвоём, а будут принимать и других желающих иноков. Таким образом в 1436-м году появляется Соловецкий монастырь.
В течение истории, до революции, до начала XX века монастырь очень активно развивался. На самом деле он довольно уникальный, потому что, во-первых, это единственный православный морской монастырь в нашей стране, который находится на острове среди моря, и эта изоляция сыграла очень важную роль. Во-первых, монахи не просто построили монастырь, как мы его обычно себе представляем — группа церквей, обнесённых крепостью, и какая-нибудь ферма может быть рядом — а они фактически освоили все крупные острова архипелага, то есть монастырь располагался на нескольких островах, были скиты и пустыни, и обзавелись огромным хозяйством. К началу XX века — это огромный монастырь с огромным хозяйством. Белое море замерзает зимой, но замерзает не полностью, это дрейфующий лёд, и семь-восемь месяцев в году монастырь был отрезан от остального мира. И вот они завели себе огромную ферму, огороды, сенокосы и разные производства. К революции там было больше десяти производств — например, свой кирпичный завод, своя лесопилка, свой алебастровый завод, известковый завод, гончарная мастерская. Они построили первую на севере гидроэлектростанцию — она появилась именно на Соловках в начале XX века. У них была своя радиостанция. У них было совсем уникальное для монастыря — монастырские пароходы, то есть у них был собственный торговый флот, они очень активно торговали с Европой, и пассажирский, то есть они перевозили паломников и туристов, как сейчас бы сказали. У них была вся инфраструктура, которая этот флот обслуживала, то есть это во всех смыслах был очень передовой монастырь.
В 1917-м году, когда случается революция, монастырь ещё три года существовал примерно в том же режиме, к которому он привык. А в 1920-м году Красная армия освобождает Архангельскую область, занимает Архангельскую область, и, естественно, до Соловков результат революции тоже докатывается. В мае 1920 года туда приезжает комиссия, которая проводит обследование; как они называли, «изъятие излишков» — продуктовых и разных других. И принимается решение, что на островах будет небольшой концентрационный лагерь для военнопленных, а в это время шла Гражданская война, и они попробовали там сделать совхоз «Соловки». С совхозом «Соловки» ничего не вышло. Дело в том, что на Соловках очень отличается климат от материка. Если вы, например, побываете в Архангельске, а потом самолётом прилетите на Соловки, особенно зимой, это очень сильно чувствуется. Там более короткое лето, очень холодное, очень много дождей, а зима, наоборот, более мягкая. И для того, чтобы вести там сельское хозяйство, надо знать эти все нюансы. А когда монастырь закрыли, монахам, которые там проживали на тот момент, разрешили добровольно его покинуть. Им сказали, что монастыря здесь больше не будет, поэтому они могут уехать на материк или куда хотят, и большинство монахов действительно покинуло монастырь. То есть, грубо говоря, в их лице Соловки покинули люди, которые умели вести там хозяйство. Туда попытались просто завести с материка крестьян, но ничего не вышло, потому что они не знали всей этой специфики, совхоз был убыточный.
В 1923-м году было принято решение, что все острова передаются ГПУ, Главному Политическому Управлению, для того чтобы там было организовано место заключения нового типа. Была поставлена задача — так как заключённых в стране очень много, с начала Гражданской войны там буквально в пять раз увеличивается количество заключённых, которых надо содержать, а просто держать в тюрьмах, а за это надо платить, их надо кормить, оплачивать охрану, а у государства на это денег нет — организовать место заключения нового типа. Там заключённые бы работали — то есть идеологическая составляющая, искупали трудом свою вину перед властью — и не просто работали, чтобы откупить своё содержание, а ещё приносили бы доход в казну государства, то есть экономически это должно быть выгодное место заключения. Собственно, это был такой эксперимент — фактически, Соловки в 1920-м году становятся местом такого масштабного социального эксперимента. Почему именно Соловки? Удобная изоляция — это острова, это север, сбежать оттуда практически нереально, зимой море замёрзшее, ближайшая точка на материке — через 65 километров, то есть перейти невозможно. Летом переплыть тоже невозможно — вода где-то 10–11°. То есть ты толком не успеваешь зайти в воду, как уже мышцы сводит от холода, то есть это сбежать и выбежать, а переплыть 65 километров невозможно. То есть было удобно охранять, но на первых этапах были непонятны нюансы, как это будет организовано. А второе — сыграло роль это уникальное хозяйство, которое им досталось в наследство. То есть на первых этапах ничего строить не надо, было огромное количество зданий и строений, где можно содержать заключённых, и туда сразу можно завозить большую партию. В июне 1923 года был завезён первый этап — там было 3000 заключённых, и сразу было, куда их разместить. Плюс эти заводики, которые остались от монастыря, есть своя инфраструктура, своя радиостанция, своя электростанция, то есть ничего строить не надо, можно завозить и постепенно начинать выстраивать эту систему — как транспортировать, как охранять, в каких условиях содержать, сколько они должны работать и сколько должно при этом тратиться на их содержание, чтобы лагерь получал прибыль, и так далее. В общем, с этого заканчивается история монастыря и начинается история советского лагеря особого назначения.
В мае 1923 года, ещё до того, как завезли первую партию заключённых, случается очень символическое событие. Оно якобы произошло случайно, но на самом деле есть много фактов, которые говорят о том, что это был поджёг — в монастыре начинается очень сильный пожар. В результате этого пожара выгорает вся центральная застройка. То есть символически — был монастырь, всё сгорело и на пепелище начинают строить лагерь. И первая партия заключённых, вот эти 3000 человек, сами ремонтировали помещения, в которых их потом содержали. Соловецкий лагерь не очень долго просуществовал. Если брать всю историю ГУЛАГа, то в 1920-е годы это единственный такого типа лагерь в нашей стране. На материке ещё ничего подобного нет, система отрабатывается, выстраивается, и в целом, видимо, эксперимент был признан удачным, потому что с 1929 года — есть такое выражение — «соловецкий лагерь выплёскивается на материк», то есть начинают открывать отделения в Карелии и в Архангельской области, отделение в Ленинградской области и даже на Урале — будущий Вишлаг, Вишерский лагерь, изначально это было отделение Соловецкого лагеря особого назначения. И в дальнейшем, когда уже образовался ГУЛАГ, а ГУЛАГ как организация образовался в 1931-м году, когда стали активно открывать новые лагеря на материке, очень часто в постановлениях об открытиях нового лагеря так и писали, что «организовать лагерь по подобию Соловецкого лагеря особого назначения», то есть он потом стал прототипом большинства лагерей ГУЛАГа.
На самом деле в 1920-е годы лагерь не сильно что-то менял, но Соловецкий лагерь был уникальным. Так как система отрабатывалась, там пробовали разные способы не только труда, то есть каким образом должны работать заключённые, но и так называемой культурной части. Потому что идеологически преподносилось, что это не просто место заключения, но это место, где заключённые трудом и культурным отдыхом, что очень важно, перевоспитываются в полезных членов общества. Да, они оступились, но мы их научим работать, дадим им профессии, и они, вернувшись в жизнь и в общество, смогут приносить какую-то пользу. Конечно, культура в этом должна была присутствовать. В дальнейшем в лагерях бывали театры, и очень крупные — в Иркутском лагере, Норильском, Воркутинском, Магаданском, но на соловках это носило очень масштабный характер. Например, в Соловецком лагере только крупных театров было три, причём у двух из них были очень интересные названия, организовывали их сами заключённые. Один из этих театров назывался ХЛАМ — эта аббревиатура, которая расшифровывается как Художники, Литераторы, Актёры и Музыканты, а второй театр назывался СРАМ — Союз Работников Анзерской Музы (Анзер — это один из островов архипелага). А третий театр, из крупных, вообще был организован уголовниками-заключёнными. Там были и политические уголовники, как потом везде в ГУЛАГе, и, как вы понимаете, играть Островского они не хотели, у них был свой репертуар, и они назвали театр СВОИ.
В общем, там много чего происходило, но я бы хотела сделать акцент на том, чего не было потом ни в одном из лагерей. На Соловках, так как, с одной стороны, там среди заключённых было огромное число интеллигенции абсолютно разных профессий, и научного сообщества, и творческого, и научного, и, с другой стороны, что Соловки — это довольно уникальное место с редкой архитектурой, с редкой природой, и самой историей. И, хотя самые ценные вещи оттуда вывезли, я имею в виду церковную утварь, иконы, но там очень много всего оставалось. И после того, как в 1923-м году случился пожар, то приехали реставраторы во главе с очень известным реставратором Барановским, и было принято решение, что да, это отдают ОГПУ, там будет лагерь, но всё-таки ряд объектов надо ставить на охрану, потому что это объекты культурной ценности, исторической ценности. И, даже несмотря на 1920-е годы и всё, что происходило, люди, которые в это время занимались наукой, прекрасно понимали, что если это будет утрачено, это будет культурная катастрофа. Например, две церкви на территории монастыря были поставлены под охрану и в них никогда не содержались заключённые, ещё одна церковь — на Большом Заяцком острове и ещё ряд каких-то объектов и предметов. Чтобы это всё обслуживать, понятно, что администрация лагеря была просто обязана контролировать этот процесс и отчитываться, что всё нормально и ничего не рушится, но заниматься этим должны были профессионалы. Где брать профессионалов? С материка не привезёшь, это лагерь, это режимный объект. Соответственно, набирать из заключённых. И части заключённых, которые могли этим заниматься профессионально, везло — они попадали не на общие работы, не на лесоповал, где была очень высокая смертность, а попадали на работу по охране вот этих памятников. Довольно быстро это всё образовалось в организацию, которая называлась Соловецкое общество краеведения, и внутри этого общество были — они это называли — «кабинеты» — археологический кабинет, криминалистический, исторический, там был тот, кто занимался рукописями, тот, кто занимался иконами, и так далее, и там даже возник музей. Вы не поверите, в архивах даже существует документ, где администрация лагеря отчитывается, сколько экскурсий провели и сколько посетителей было в музее. Конечно, это были люди, приезжающие с материка. Мы не знаем состав участников этих туристических групп, которых допускали на территорию лагеря, но, видимо, это всё-таки были не просто обычные граждане, тем не менее велась очень активная музейная деятельность. Здесь, на фотографии, внутреннее помещение в монастыре, которое было оформлено как экспозиция, то есть там были приклеены поясняющие этикетки. На первой фотографии вы можете видеть помещение сушилок, где до революции, в царские времена Ивана Грозного находились три камеры, где содержались царские заключённые, в монастырях были тюрьмы — я думаю, что это всем известный факт, и на Соловках тоже такая была. Вот они там сделали экспозицию, поставили стенд, на котором есть какая-то информация про эту тюрьму. На второй фотографии окошко, которое было внутри храма, Спасо-Преображенского собора, но оно не сохранилось, и рядом с ним на большой фотографии приклеена квадратная этикеточка, на которой написано: «Вся история жизни Соловецкого монастыря полна мрака, невежества и религиозного обмана над порабощёнными трудящимися», то есть вот такую тематику носил музей. Ради справедливости, надо сказать, что они там очень часто делали акцент на том, что там был монастырь и он заставлял работать трудников, поэтому они всё отстроили. Даже тюрьма у них была, и эта тюрьма была страшная, а мы пришли и сделаем всё хорошо, как правильно. Тюрьма была до лагеря, но, чтобы снять этот вопрос, я вам просто скажу статистику — тюрьма появилась где-то в XVI веке, а в конце XIX века уже не использовалась, её закрыли (ликвидировали) уже в начале XX века. И вот где-то за 300 лет, пока она была, через монастырскую тюрьму прошло порядка 900 заключённых, то есть надо было очень сильно постараться, чтобы «заслужить» ссылку в Соловецкую тюрьму. За время существования Соловецкого лагеря — это, если брать вместе с тюрьмой, 16 лет — через Соловки прошло больше 100 тысяч заключённых и 900 — за 300 лет.
Сотрудники этого музея занимались описанием, реставрировали иконы и то, что там оставалось, наиболее ценное передавали материк в разные музеи и фонды. И, собственно, вот эти два героя, про которых я вам хотела рассказать — их судьба так и сложилась, что они попадают не на общие работы, будучи в лагере, а попадают на работу вот в этот музей в Советском обществе краеведения. Вот они, на первой фотографии — Пантелеймон Константинович Казаринов, а на второй фотографии — Александр Афанасьевич Евневич. Что это были за люди? Пантелеймон Казаринов — сибиряк, родился в Иркутске. Изначально он попытался поучиться в духовной семинарии, но его оттуда выгнали за высказывание некорректных политических взглядов. После этого он поступает на юридический факультет, сначала в Иркутске, а потом переводится в Петербург, то есть он по образованию был юристом и даже какое-то время работал судьёй. После окончания университета в Петербурге он вернулся в Иркутск, и продолжал работать там, но параллельно у него был очень большой интерес к краеведению. Он был человеком энциклопедических знаний, такой гуманитарий-гуманитарий, очень любил свой край, Сибирь, и постепенно параллельно юридической карьере начинается исследовательская карьера. Он становится действительным членом Русского Географического Общества, его сибирского отделения, он фактически создатель и директор первой библиотеки, которая стала Новосибирской Государственной Библиотекой, это одна из крупнейших библиотек нашей страны, и он был одним из инициаторов создания сибирской энциклопедии, то есть огромного справочника по истории Сибири — он был учёным-секретарём организации, которая потом занималась этим. За что, собственно, по большому счёту и пострадал. К сожалению, всей сибирской энциклопедии при его участии был выпущен только первый том, это произошло в 1933-м году. А дальше затевается одно из коллективных дел, когда несколько человек с одинаковым обвинением судили как организацию — это антисоветские организации, террористические, троцкистские и так далее. И вот в 1933-м году был очень крупный процесс именно в Новосибирске, и в эту организацию включили в том числе и несколько человек из этой комиссии по созданию энциклопедии. Но если сказать не юридическим языком, а обычным, то его в том числе обвинили в том, что под видом сбора этой краеведческой информации для энциклопедии они занимались подготовкой отсоединения Сибири от состава СССР, что, конечно, абсолютный абсурд — они вели чисто научную работу. И вот он получает срок, и в 1933-м году оказывается в Соловецком лагере.
Александр Афанасьевич Евневич родился в Херсонской губернии, учился в Одессе, по образованию он физик, но у него был очень широкий спектр интересов. Интересовался он не только физикой, но и механикой, гидравликой, в общем, технарь. На момент ареста он работал в научном институте по исследованию каучука и резины, и у него очень много зарегистрированных изделий, причём абсолютно из разных областей, и очень много патентов. Собственно, осуждён он был за похожее объявление, только там дело было не такое масштабное — его осудили по статье, что он якобы участвовал в какой-то организации, которая носила антисоветский характер, и по этому поводу тоже готовились какие-то мероприятия. И он тоже попадает в 1933-м году, так же, как и Казаринов. По датам рождения понятно, что им обоим около 50-ти лет, но по состоянию здоровья их не отправляют на общие работы, а они попадают на работу в этот лагерный музей. И в 1934-м году по заданию администрации лагеря они предпринимают несколько экспедиций по островам. По сути, им сказали сделать инвентаризацию, если говорить совсем простыми словами, то есть обойти острова, проинспектировать постройки и их сохранность, собрать, описать и зарисовать, что они и сделали. Но так как они были очень талантливые люди и очень ответственно подошли к выполняемой задаче, хоть её им дали люди, которые их фактически заточили и охраняли, то очень добросовестно подошли к задаче и в результате получилась та рукопись, о которой мы говорим. Про Казаринова мы знаем, что он довольно неплохо рисовал, но ещё был и краевед, поэтому понятно, почему его отправили, он мог всё это сделать профессионально. А Евневич вроде как физик и почему он вдруг пошёл описывать памятники — скорее всего, потому что очень хорошо рисовал и по рисункам это прям видно. У нас в музее хранятся воспоминания его дочери, Ксении, где она пишет, что отец действительно очень хорошо рисовал, хотя у него не было художественного образования, и у них дома все стены были завешаны его акварелями и какими-то маслами. Он знал несколько языков, и она пишет, что он даже её маме, своей жене, даже бытовые записки писал исключительно в стихах. Скорее всего Казаринов попросил его участвовать, потому что он очень здорово рисовал и мог зарисовать, и летом 1934 года они собираются в эти экспедиции по островам.
На фото первая страница этой рукописи. Она представляет из себя книжку с коленкоровым переплётом, но внутри тетрадные листы, какие-то вклейки из кальки, приклеенные зарисовки на простой бумаге, и почти все записи (иногда там нумерация чернилами) в основном простым карандашом. Следующее фото — карта всех крупных островов архипелага, где находился и монастырь, и лагерь в дальнейшем, и линиями здесь показаны маршруты, которые они обошли. В южной части острова пунктиры, и это как раз маршрут Евневича, а все остальные линии — это маршрут Казаринова, то есть видно, что он обошёл гораздо больше. Они ходили не вместе, у них были разные маршруты. Мы предполагаем, что они, скорее всего, ходили без конвоя, потому что бежать просто-напросто некуда. И, возможно — лично я в этом уверена, почему они с такой душой отнеслись к заданию лагерного начальства — потому что для них это было такой личной отдушиной. Находясь в лагере, они получили возможность про лагерь на какое-то время забыть. Например, они описывают объекты, где мы точно знаем — например, внутри какой-то церкви был какой-то изолятор, а где-то было лагерное отделение — мы про это сейчас знаем, это есть в документах. Но если вы читаете рукопись и, например, не знаете, что на Соловках в 1934-м году находился лагерь, а они ходят по территории лагеря, то вы об этом не догадаетесь, там лагеря нет вообще. То есть там Соловки без лагеря, без охраны, без конвоя, без колючей проволоки, а в их изложении там Соловки, которые были до всей этой истории.
Фактически, они обследовали все шесть крупных островов. Вот несколько страничек рукописного текста, которые я вам хотела показать. На последнем, который совсем бледненький, почерк Евневича. Он как бисер и расшифровывать его было чудовищно сложно, это, собственно, была одна из самых сложных работ, которую мне приходилось делать. Он человек творческий и почерк у него соответственный, а у Казаринова всё очень чётко читается. Если кому-то захочется подойти, то вы сможете прямо рукописный текст прочитать, это легко. Как вы видите, они делали схемы внутреннего расположения. Например, когда они находили какие-то кресты или иконы, они очень подробно записывали, что там вырезано или нарисовано. Даже хозяйственные объекты — орудия труда, рыбной ловли записывали — в общем, всё, что, как они читали, имеет ценность, то есть была проведена настоящая полноценная исследовательская работа.
Если кому-то захочется посмотреть, то все иллюстрации есть в книге, а я вам просто хочу показать, как это выглядит. Это профессионально сделанные рисунки — одна часовня, одна церковь — это Троицкий скит на Анзере, и отдельные элементы. Также они могли зарисовать крыльцо или укрупнённо очень красивую крышу. Вот как раз пример, где зарисован крест и колокол. Крест — это рисунок Евневича, и обратите внимание, что он не просто крест зарисовал, а даже зарисовал кучку булыжников, на которых он когда-то был укреплён, и место, на котором он его нашёл. Он описывает это как земляной погреб, вот эта кучка чего-то серого, и на ней лежит крест. Это настолько скрупулёзный подход, что он всё это прямо зафиксировал, сфотографировать же он не мог, поэтому взял и всё это зарисовал. И вот справа от креста нарисована непонятная прямоугольная штуковина — это отломанный от креста кусок. Крест когда-то был воткнут в груду камней, и, видимо, сломался, и Евневич даже этот кусок зарисовал, то есть это просто кусок деревяшки от основания креста.
Вот хозяйственные объекты. Здесь вы можете видеть жилую избу, это тоже рисовал Евневич. Причём его рисунки отличаются тем, что он не просто фиксирует какое-то здание, а у него присутствует и окружающий пейзаж, то есть он очень художественно зарисовывает. Вот здесь как пример — семужный стул. Я сомневаюсь, что кто-то из присутствующих знает, что это такое, но это стул, который крепился на носу лодки, когда ходили на сёмгу в море, в Белом море был промысел сёмги. И вот на носу лодки сидел главный ловчий и, собственно, глушил эту сёмгу и вынимал невод. И эти рожки — это ручки, он держался за них, чтобы не вывалиться из лодки. И вот ещё коптильня. Кстати, в том числе они зарисовали лабиринт — это одна из очень известных соловецких достопримечательностей. Там находятся каменные выкладки в форме лабиринтов, и археологами по разным данным они датируются где-то 1 тысячелетием до нашей эры, то есть это свидетельство самого древнего присутствия людей на Соловках. Есть много версий, для чего это было сделано, но учёные сходятся, что это какие-то культовые сооружения, но мы не знаем, для чего конкретно они были предназначены. На самом деле такие лабиринты много где встречаются на севере, включая Европу — в Норвегии, Швеции и, не поверите, даже в Африке. Но Соловки интересны тем, что на Большом Заяцком острове находится один из самых крупных в Европе таких лабиринтов диаметром аж 25 метров. И там встречаются не только лабиринты, но и разные другие каменные выкладки. Интересно, что Казаринов и Евневич были не первыми, кто это зарисовал, но первым, кто ввёл каменные лабиринты в научный оборот, тоже был учёный Соловецкого лагеря — Николай Николаевич Виноградов, но он содержался в лагере примерно лет на пять раньше, чем Казаринов и Евневич. То есть первый их зафиксировал, понял, что это надо изучать, описал, зарисовал, замерил, попытался их квалифицировать, то есть научно подошёл к этой работе. А Казаринов и Евневич ходили уже по его книжке, и проверяли, что он заметил, а что не заметил, что исчезло, а что осталось. То есть эта рукопись — очень монументальный труд, где описано соловецкое наследие, начиная с древних времён, ещё до нашей эры, и до момента описания, до 1934 года.
Почему я вам так много про неё говорю и почему я делаю на ней такой акцент? Дело в том, что примерно две трети из того, что они зафиксировали, на данный момент уже не существует, какие-то церкви и часовни разрушены. Например, корпус скита существует, но он в руинированном состоянии, там ещё не было реставрации, а часовни уже нет, от неё нет даже фундамента, мы только примерно знаем, где она стояла. Причём очень важно, что сейчас это единственный источник информации, в котором можно узнать, как выглядела, например, Варваринская часовня, которая упоминается в документах. Конечно, на дореволюционных фотографиях есть постройки, но обычно фотографировали монастырь и то, что вокруг него в кадр попадало, а то, что было в других частях острова — далеко не всегда. Поэтому до сих пор к этой рукописи к нам в музей регулярно обращаются археологи и реставраторы, которые занимаются реставрацией и исследованиями на Соловках, потому что для них это источник информации. То есть два эти человека, будучи заключёнными, на самом деле создали совершенно уникальный источник информации, который через 100 лет оказывается востребованным.
Вот вам пример — это Филипповская пустынь, она находится примерно в полутора километрах от монастыря. Первая — это как раз дореволюционная фотография, это церковь, колокольня и беседка, очень красивые и очень необычные постройки XIX века. Вторая фотография — лагерная, там не видно церковь, но видно беседку, но это то же самое место. Там стоят сотрудники из администрации лагеря и заключённые, которые работали в этой Филипповской пустыни, и это всё ещё стоит. Буквально через два года после того, как была сделана эта фотография, всё это сгорело. На данный момент, на третьей цветной фотографии, вы можете видеть, как это место выглядит сейчас, я фотографировала это где-то пару лет назад. Теперь это пустырь и там ничего не сохранилось.
Немножко подводя историю 1920–1930-х годов, скажу, что в 1937-м году Соловецкий лагерь был ликвидирован, как лагерь он был закрыт. Причина была в том, что на материке было уже очень много лагерей, и система была отработана, потому что возить на Соловки через море было очень дорого. Это очень сложное снабжение, туда же надо завозить продукты, стройматериалы и всё остальное. В общем, в 1930-е годы его постепенно сворачивают и в 1937-м году закрывают. Ещё два года, до 1939-го, там была Соловецкая тюрьма особого назначения, то есть оставили тех, кто физически не мог работать в лагерях на материке, либо тех, кого боялись, что сбегут, то есть там был очень строгий режим содержания и ещё два года в таком режиме эта система там просуществовала. А в 1939-м году ликвидировали тюрьму и острова были переданы Северному речному флоту, то есть с 1939 года никаких мест заключения на Соловках не было, и до 1990-х на этой территории была военная часть. Судьба наших с вами герои, Казаринова и Евневича, к сожалению, сложилась трагично, но, с учётом контекста того времени, вполне логично. В 1937-м году, как многие знают, начинается история, которая называется Большой Террор. Репрессии ужесточаются и, по сути, это абсолютный пик репрессий того периода, если брать всю хронологию, ничего подобного ни до, ни после не происходило. В июле 1937 года главой НКВД, Николаем Ежовым, был подписан приказ — он опубликован, рассекречен, его номер 00447 — который фактически запускает процесс Большого террора. Краткое название приказа — О начале комплекса операций по массовому репрессированию уголовного кулацкого и прочего антисоветского элемента. В этом приказе впервые появляются таблички с так называемыми лимитами, то есть заранее устанавливается количество человек, которое должно быть арестовано в рамках приказа в каждом из регионов, такой план по арестам. Более того, их там делят на две категории. Первая категория означала высшую меру наказания — расстрел, вторая категория — это от восьми до десяти лет заключения в лагере, то есть заранее определяется не просто сколько арестовать в рамках операции, а сколько из них расстрелять, а сколько — отправить в лагерь, то это был очень хорошо подготовленный и административно выверенный процесс. Никакой стихийности, естественно, в этом не было, хотя до сих пор про это очень много мифов, что это получилось случайно, были перегибы. Ничего подобного, Большой террор — это наиболее изученный период из всей истории ГУЛАГа, значительная часть архивов была рассекречена ещё в 1990-е, и историки говорят, что, скорее всего, что-то ещё засекречено, но в целом, подтверждая документами, они могут объяснить, что происходило и как. Какие-то нюансы по мере открытия архивов ещё будут добавляться, но в целом картина по Большому террору очень чёткая. Я не буду вдаваться в эти детали, но единственное, почему я сказала про эти лимиты — естественно, эти лимиты рассылались по регионам, и касались не только населения, которое ещё не находилось под арестом, но в том числе и тех, кто находился в местах заключения, то есть в лагеря и в тюрьмы точно такие же разнарядки отправлялись. Такая же разнарядка приходит в августе 1937 года на Соловки, где было указано репрессировать порядка 1200 заключённых, а в результате репрессировали 1800 соловецких заключённых. Это тоже довольно распространённый и известный факт, что установленные лимиты почти всегда превышались на местах, и на соловках произошло то же самое, и, к сожалению, Казаринов и Евневич в эти списки попали. На Соловках было сформировано два этапа, по которым было решено не приводить в исполнение приговоры на Соловках, потому что острова довольно маленькие и там скрывали незаметно для остальных заключённых расстрел 1500 человек, потому что мог быть бунт, что может спровоцировать очень серьёзные последствия. Опять же, по сути, Соловецкие острова, если так просто говорить, — это куча каменных булыжников посреди моря и хоронить там очень сложно, и захоронить 1500 человек тоже очень проблематично. И, в принципе, любой массовый расстрел требует определённой подготовки, то есть организационно это дело серьёзное. Поэтому они решают вывозить всех на материк и там приводить приговоры в исполнение. И вот мы знаем, что Казаринов попал в первый этап из трёх сформированных, и осенью 1937 года был расстрелян в Карелии в урочище Сандармох — это довольно известное место массовых захоронений того периода. А Александр Евневич попадает во второй этап есть такое устойчивое выражение «пропавший соловецкий этап». К сожалению, по документам мы знаем, что их вывезли на материк, но где конкретно расстреляли, мы не знаем, то есть пока не найдены документы конкретного места, где они захоронены, включая Евневича. По разным косвенным данным у историков есть предположение, что это скорее всего Ленинградская область, район Лодейного поля, но это не факт. А третий этап был расстрелян в результате на Соловках, потому что они не успели вывезти их до закрытия навигации, море замёрзло и пришлось отменить вывоз, и двести человек расстреляли ещё на Соловках. К сожалению, вот такая трагическая участь, но нам очень давно хотелось издать эту рукопись, потому что помимо её научной ценности для профессионального сообщества она представляет, как нам кажется, ещё и символическую ценность, потому что людей расстреляли и они погибли незаслуженно, и они оба реабилитированы, Верховным судом доказано, что дела в их адрес были сфабрикованы, но осталось то, что они успели сделать. Буквально за три года до своего трагического конца они совершили, на мой взгляд, совершенно подвижнический подвиг в чистом виде, несмотря на контекст, в котором они были.
Но у этой истории есть продолжение, что, на мой взгляд, тоже очень символично. В конце 1960-х годов — то есть лагерь закрыли и до конца 1960-х там была просто военная часть, к сожалению, бóльшая часть утрат произошла именно в это время, в отличие от лагерных военные менее трепетно относились к объектам — монастырь выглядел так, как вы можете видеть здесь на фотографии. И вот в конце 1960-х, а это период оттепели, возникает понимание, что необходимо это спасать, иначе это всё развалится окончательно, и туда начинают выезжать первые команды реставраторов. Что происходило с рукописью? Казаринов и Евневич сделали её в 1934-м, отдали администрации лагеря (это понятно из текста рукописи), но что с ней было дальше, мы не знаем, до конца 1960-х она исчезает. А в конце 1960-х, когда приехали реставраторы, одним из первых, кто там был, был Алексей Васильевич Воробьёв. Это очень знаменитый архитектор-реставратор советского периода, в какой-то момент он руководил там началом работ, а нам эту историю рассказал довольно известный сейчас археолог Владимир Андронович Буров. Он знал это со слов Воробьёва, а из его изложения это выглядело так — как-то днём Алексей Васильевич шёл днём вокруг монастыря, а в этот момент от военных там остался посёлок, он там и сейчас есть, и к нему подошёл кто-то, по виду местный житель, какой-то мужичок, как он рассказал, и спрашивает: «Вы реставратор? Вы здесь главный?». Он говорит: «Один из главных, да». Тот говорит: «Вот у меня тут есть такая книжица, и мне кажется, что вам это должно быть интересно», и достаёт из кармана рукопись Казаринова и Евневича 1934 года. Естественно, когда Воробьёв пролистал несколько страниц, он понял, что ему попало в руки, но этот мужичок даже не представился, а просто где-то испарился в соловецких туманах, как рассказал Владимир Андронович, и он даже не успел спросить, кто это, и потом не смог его найти. Откуда у него взялась эта рукопись? Как она провела 26 лет с момента своего создания? Почему он её неожиданно отдал? Непонятно, и мы это уже никогда не узнаем. Но на этом история тоже не заканчивается. Алексей Васильевич, естественно, вывозит её на материк, понимая её ценность, как минимум научную, и она 20 лет хранится у него и он её никому не показывает. А хранится она у него, скорее всего, потому что многие рисунки сделаны на оборотах лагерных бланков. Вот на фото вы видите грамоты, и там выше можно прочитать «огпу», грамоты, бланки и так далее. Естественно, в 1960-е годы за разговоры о том, что там вообще был лагерь, грозила уголовная статья — за распространение информации о местах заключения, в Уголовном Кодексе это было под запретом. Поэтому, естественно, он это никому не рассказывает, а просто забрал и держит у себя. А потом наступают 1980-е, он уже в довольно почтенном возрасте и, видимо, именно поэтому отдаёт рукопись другому замечательному археологу — Валентину Лаврентьевичу Янину для хранения. Владимир Андронович понимал, что он не вечный, и если с ним что-то вдруг случится, то рукопись опять может исчезнуть и, может быть, уже навсегда, и отдаёт её Янину. Янин в 1980-е тоже с ней ничего не делает, а Владимир Андронович Буров, который нам эту историю рассказал, был аспирантом Янина, то есть это уже на его глазах происходило. И он сказал, что в конце 1980-х, когда началась перестройка, у него была идея отдать эту рукопись в отдел древних актов в Ленинскую библиотеку, но, опять же, он этого сделать не решился. А в 1990-е годы, когда уже начинают открывать архивы и меняют эту статью Уголовного Кодекса за распространение информации, он всё-таки понимает, что её надо издавать, её надо вводить в оборот, чтобы ею могли пользоваться историки, археологи и все, кому этот материал интересен. И он относит её в одно из московских издательств, которое довольно быстро, что называется, приказало долго жить. Это перестройка, его приватизировали и быстренько ликвидировали, и рукопись опять пропала. А до этого момента эту рукопись, например, видел Дмитрий Сергеевич Лихачёв, и мне кажется, что это тоже довольно яркая иллюстрация того, насколько это было важно — к изданию этой рукописи он написал 70 страниц вступительного текста, то есть он очень высоко её оценил, что это важная и ценная вещь. Но она пропала вместе с этой 70-страничной статьёй академика Лихачёва, и до 2000-х её судьба была неизвестна. Насколько мы знаем со слов Бурова, он подавал заявление в Следственный Комитет, но дело не было возбуждено и никто официально его поиском не занимался, а он не смог найти концов. А уже в 2000-х с ещё одним замечательным археологом, Петром Гайдуковым, связывается некая женщина, которая представляется бывшим редактором того самого издательства, где планировали издавать рукопись, и говорит ему, что рукопись у неё, потому что когда издательство закрывали, она её просто забрала, хотя, конечно, права на это не имела. И она предлагает ему у неё купить, что — спасибо большое ему — он и делает. Он её покупает за довольно большие деньги, не за три копейки, и таким образом в дальнейшем передаёт в уже существовавший музей ГУЛАГа на тот момент. На мой взгляд, это какая-то совершенно невероятная цепочка и какая-то эстафета людей из профессионального сообщества, начатая Казариновым и Евневичем, которые, несмотря на свои личные, жизненные и политические обстоятельства в стране, всё-таки сделали эту рукопись. И в дальнейшем люди, которые жили, не показывали её, они не могли её публиковать и передавали друг другу. И для меня это символическая история — когда мы открывали выставку в МУАРе, а тогда как раз были пасхальные недели, и нам некоторые посетители говорили: «У вас же здесь про пасху!». Вот пример вечной жизни и победы жизни над смертью. Да, их расстреляли, но кто-то подхватил, дальше по цепочке передал и мы, я надеюсь, тоже достойно продолжили эстафету, наконец-то её издав и дав возможность тем, кому интересно, посмотреть и почитать.
И в заключении — чтобы вы понимали ценность — есть одна из фотографий, на которой изображён Голгофо-Распятский скит. На первой фотографии вы видите его лагерный вид, там находилось одно из отделений лагеря. На второй фотографии — то, как он выглядел в 1990-е годы, то есть это настоящие руины. И на третьей фотографии, а она сделана мной где-то пару лет назад из той же точки, что и лагерная, вы видите, какой он прекрасный и отреставрированный. В том числе мы обращались к рукописи, потому что в ней есть описание этой постройки, есть замеры, размеры, где что находилось, и это в том числе было использовано при реставрации.
К. Сафронов: Я бы только одну вещь добавил — что три соловецких этапа и первый из них, в Сандармохе, нашёл Юрий Алексеевич Дмитриев, замечательный историк и наш большой друг, который сейчас по паскудным обвинениям сидит в тюрьме.
Зритель 1: Вы упомянули часовенку, от которой не осталось даже фундамента. А из-за чего мог пропасть за 50 лет фундамент и часовенка?
Конкретно та, которая была на рисунке, это просфорная часовня. Лично у меня нет информации, в какой момент и почему её разобрали. Скорее всего, как часто бывает, она просто обветшала и вместо того, чтобы отремонтировать, решили просто её снести. Так как Соловки — это каменные острова, то есть это не нулевой уровень, а что-то, построенное на камнях, то она находилась прямо напротив монастыря. Это проходная зона, её использовали, туда проходили пароходы и, скорее всего, она просто мешала и её убрали. В каких-то случаях фундаменты сохранились, то есть какие-то часовни или постройки, которые находились в лесу, например, то есть в тех местах, где они не мешали, естественным образом развалилось само здание, особенно если это деревянная постройка, а фундамент остался. Я, например, упоминала Варваринскую часовню, и от неё есть фундамент. Его очень долго не могли найти, потому что только примерно знали, где она стояла, но точно это не было известно. И нашли его довольно недавно — в кустах, оно всё просто кустами и лесом заросло, и где-то лет 13 назад, что называется, просто победил энтузиазм, его целенаправленно искали непрофессиональные люди и нашли. Но в большинстве случаев это просто разбиралось за ненадобностью, потому что это не считалось ценностью. Это сейчас комплекс Соловецкого монастыря — объект всемирного наследия Юнеско, он включён в список объектов всемирного наследия, а в то время это ценностью не считалось. Я говорила, что, к сожалению, бóльшая часть утрат — это утраты военного времени, и, к сожалению, очень много такого, что просто сгорало. То есть неправильное использование электричества, печей, где-то бытовые причины — кто-то сигарету не затушил, поэтому очень многое просто выгорело. Возможно, эта часовня тоже, но точно не скажу.
К. Сафронов: Я в Соловках в последний раз был летом 2016 года, а первый раз — в 2012-м. Мы потом каждое лето приезжали и как раз-таки третий соловецкий этап и искали, это было одно из наших направлений. Вопрос вот такой — там прямо видно было за эти годы даже мне, как сильно менялось отношение монастырских экскурсоводов. Например, есть монастырь, а в трёх часах ходьбы от него есть скит, где был ШИЗО — Секирная гора. И на склоне Секирной горы тот же Дмитриев нашёл санитарное кладбище штрафников и как-то его обустроил. И там так всё устроено, что ты поднимаешься на Секирную гору, и кладбище — налево, а храм-маяк — направо, и монастырские гиды вообще не заходили налево, они сразу заходили направо. И уже тогда всё это попахивало какой-то клюквой типа того, что Дебижев в рекламном ролике сделал «святой архипелаг», просто ужасном. Вопрос вот какой — как сейчас обстоят дела? Как будто бы в наше время между монастырём и каким-то историческим сообществом есть какой-то глобальный конфликт. Продолжается ли он? Обостряется ли? Или, может быть, всё-таки находятся какие-то пересечения?
Да, хороший вопрос. Во-первых, сразу скажу, что сейчас паломнические экскурсоводы на кладбище ходят. Более того, теперь наоборот — светские экскурсоводы туда не ходят, по крайней мере те, которые от музея… Скажу объективно — я сама там водила экскурсии, просто времени не хватает, потому что в музее мало свободного транспорта и мы не успеваем. В каких-то исключительных случаях, когда люди просят, мы, конечно, идём, но в основной маршрут это не входит. А паломнические ходят — более того, если это паломническая группа, где есть батюшка, например, то они спускаются и читают там маленький молебен. Но в целом — да, такое было. В одном из лагерных бараков на Соловках есть отдельная экспозиция, посвящённая именно истории тюрьмы и лагеря, и до прошлого или позапрошлого года туда водили экскурсии только музейные экскурсоводы, а паломнические туда не ходили. Причём музей неоднократно предлагал, что всему научат, дадут методички и всё расскажут. Они рассказывают про лагерь, но они рассказывают на Секирной горе, на Анзере, и в основном про новомучеников, что, в принципе, понятно, потому что они излагают церковную историю. Но два года назад паломнические экскурсоводы наконец-то решились вводить историю Соловецкого лагеря. Правда, на момент прошлого года по моим наблюдениям это делал только один экскурсовод, притом он — монастырский послушник и бывший учитель московской школы, и он отчаянно взял это на себя и здорово водит, я слышала краем уха. Я надеюсь, что это тенденция, что это начало и что они будут водить. А что касается отношения монастыря к этой теме в целом — я бы не сказала, что они дистанцируются, по крайней мере сейчас. Более того, монастырь совместно с музеем, например, издал прекрасную брошюру А4, очень хорошего качества и с хорошими текстами, посвящённую истории Соловецкого лагеря. Это то, что можно купить в монастырской лавке и изучать. В самой монастырской лавке в Соловках и в Подворье в Москве, недалеко от гостиницы «Балчуг» есть Подворье, продаются книги, касающиеся Соловецкого лагеря — и монастырские, про новомучеников. Есть совершенно монументальный труд, девятитомник большого формата, и фактически это воспоминания соловецких узников, то есть там собраны вообще все воспоминания, которые на данный момент известны. Потому что, если интересуется широкий круг, то им называют «Неугасимую лампаду» Ширяева, «Погружение во тьму» Волкова, Солоневича и Созерко Мальсагова, а на самом деле воспоминаний бывших соловецких заключённых огромное количество. Где-то это буквально несколько страниц, а где-то — прямо полноценные книжки. И этот девятитомник, собственно, сделал Соловецкий монастырь, и, может быть, будет десятый том. Да, это Отец Вячеслав Умнягин — он не монах, а белый священник, и зимой он находится здесь, на Подворье, а летом на Соловках. Сам он выпускник Свято-Тихоновской академии и филолог по образованию, и его кандидатская диссертация, собственно, была на тему восприятия образа Соловков в воспоминаниях соловецких узников. И вот это всё началось с диссертации, а потом он настолько ушёл в тему, что, мне кажется, уже лет десять этим занимается и это просто невероятный научный труд. И это огромная радость, что есть единый источник, к которому можно обратиться и найти там не только воспоминания, там ещё есть научные комментарии, и это просто потрясающе. Это, наверное, самый крупный пример, а так, вообще, монастырь этой темой занимается, хотя некий конфликт существует, они не открещиваются, ни в коем случае.
Зритель 2: Я хотела добавить, что в этом году мы обсуждали это с Отцом Матфеем — это монах, который живёт на Секирной горе. Я задавала ему вопрос по поводу его отношения к захоронениям и в целом ко всему этому, и он мне сказал, что он это всё уже отмолил, сколько лет он там живёт, и эта тема для него уже закрыта. Когда он начал жить на Секирной горе, он каждый день и целыми днями молился за упокой этих людей, и для него это уже проработанный вопрос. И то, что мы этим занимаемся, они считает благостным делом, но для него это не очень понятно, потому что для него это то, что уже ушло, и он должен заниматься чем-то новым. А по поводу экскурсий — я тоже четыре года езжу на Соловки, и правда, в последний раз больше групп спускалось вниз. Конечно, бабушкам спускаться тяжело, но мы стараемся, чтобы им было удобнее.
К. Сафронов: Это представители Московской Международной Киношколы, которые как раз-таки всё это дело и обустраивают. Как вы думаете, благодаря чему мы сегодня не выйдем туда же, куда вышли 100 лет назад? Хочется же надеяться, что не выйдем.
Вопрос философский и очень теологический. Наверное, я отвечу по теме того, о чём я сегодня рассказывала, что такие примеры — для меня это очень вдохновляюще. Как показывает исторический опыт, вся шелуха и всё, что навязано силой, рано или поздно отваливается. Даже в этой истории — не существует Соловецкого лагеря, который с таким энтузиазмом строили, делали и верили во всё это, не существует ГУЛАГа с 1958 года. Не существует не просто казариновых и евневичей, которых расстреляли — точно так же были расстреляны, причём очень многие именно в тот же период, те, кто их охранял и кто этот лагерь делал. А рукопись осталась! То есть результат труда людей, которые, несмотря на обстоятельства, старались делать что-то благое и продолжать созидательную деятельность в той сфере, которая им интересна и которой они профессионально владеют — это остаётся, остаются воспоминания этих людей, и я считаю, что надо принимать эстафету! Чтобы не быть занудой, я расскажу вам — пока у нас была выставка в МУАРе, мы водили экскурсии и у нас была группа школьников-старшеклассников из очень хорошей школы, продвинутой и правильной. Я хожу, всё им рассказываю, и один мальчик в конце говорит: «Вы знаете, я понял, в чём смысл жизни». Я говорю: «Класс! Расскажи?». Он говорит: «Вот я сейчас вас слушал и на всё это смотрел…», а у нас там была не только история рукописи, но и история лагерных фотографий из альбома, то есть рукопись — это плод труда заключённых того периода, а фотографии были сделаны лагерной администрацией, то есть два взгляда на Соловки. И вот он на всё это посмотрел и говорит: «У вас же, по сути, это всё про эстафету», а он как раз первым это слово произнёс. Я говорю: «В смысле?», а он говорит: «Ну вот сначала начали Соловецкий лагерь, потом ГУЛАГ, потом вся система и так далее, а потом Советский Союз развалился, а другие зарисовали церкви, часовни, и потом эти археологи и реставраторы всё это друг дружке передавали и рукопись дошла». Я говорю: «Ну, да, наверное, это две такие эстафеты», а он говорит: «Так вот, я понял, что смысл жизни в том, чтобы сначала сделать правильный выбор, у кого из своих предшественников эту эстафету принять, а потом достойно её пронести и передать».