Грезы президента

Издательство «Новое литературное обозрение» представляет книгу Андрея Андреева «Грезы президента. Из личных дневников академика С. И. Вавилова».

Жизнь физика, историка науки и крупного научного администратора Сергея Ивановича Вавилова (1891–1951) необычна. Возможно, при взгляде из XXI века уже не слишком значительными могут показаться и его научные достижения, и его героическая, подвижническая деятельность в качестве президента Академии наук (которая к тому же пришлась на годы позорного разгрома генетики и других подобных идеологических кампаний). Однако недавно впервые опубликованный личный дневник, который академик Вавилов тайно вел на протяжении долгих лет, открывает новое удивительное измерение его интеллектуальной жизни. В нем историческая реальность соседствует с миром снов, мечтаний и размышлений о глубоких вопросах сознания, веры, смерти. Историк науки Андрей Васильевич Андреев в своей книге описывает эту неожиданную сторону личности ученого и предпринимает попытку исследования его самобытной философии.

Предлагаем прочитать фрагмент книги.

«Проблема сознания»

В 1936 г. в доме отдыха Вавилов возобновил ведение дневника в виде тетради для записи философских мыслей. О «внешней» стороне жизни он первые несколько лет почти не писал, в основном пытаясь «подыскать эквивалент думам, сверлящим в больнице и санатории каждый день» (21 марта 1940). Думы эти были в высшей степени философскими. И первое слово первой записи (26 июля 1936) в этом новом дневнике — «Сознание» — символично.

«Загадка (проблема) сознания» стала сквозной темой всех поздних дневников (ее отдаленный аналог в ранних дневниках — в смысле верности теме — регулярно повторявшаяся мечта решить «гравитационную проблему»). 28 июля 1936 г.: «Сознание, конечно, самая интересная задача для естественника». 9 мая 1944 г.: «Как хотелось бы перед смертью хоть чуточку заглянуть за завесу загадки сознания». 14 апреля 1946 г.: «Никто не понимает, что такое сознание и как оно связано с веществом». 30 декабря 1946 г.: «Главного, самого интересного, касающегося сознания, не понял никто». 31 декабря 1947 г.: «Брезжится доказательство сознания в мире». 1 февраля 1948 г.: «Когда оглядываешься на всё сказанное и сделанное людьми, Платоном, Ньютоном, Лобачевским, Эйнштейном, Бором — видишь, что главное не сказано и не найдено: соотношение вещества и сознания — философская болтовня ничего не дала». 24 февраля 1948 г.: «Естествознание развивается правильно, но в теперешнем виде оно явно не всё и ограничено загадкой сознания. <…> Надо же говорить о сознании полным голосом, не ограничиваясь пустозвонными фразами, что это де проявление высокоорганизованной материи». 13 мая 1950 г.: «Проблема сознания — это основное и наиболее интересное, в чем хотелось бы разобраться перед смертью». 8 ноября 1950 г.: «Не отстает одна мысль, о сознании…»

Спектр вавиловских заходов к «проблеме сознания» широк, как и диапазон эмоций: «…для меня сознание — всё» (30 мая 1943) — «Проклятое сознание» (5 июля 1943). В разные моменты он мог склоняться к диаметрально противоположным мнениям («эфемерность сознания» 6 марта 1949 г. — «космичность сознания» 4 декабря 1949 г.). Учитывая колоссальность темы, все подходы Вавилова к «загадке сознания», разбросанные по разным записям, трудно даже перечислить. И, разумеется, никакой единой концепции сознания у Вавилова в итоге не получилось. «Загадка сознания» была для Вавилова «канвой», по которой «вышивались» самые разнообразные философствования.

«Держат две идеи: эволюция и сознание. Эволюция мира — вплоть до расширяющейся вселенной и эволюция живого вплоть до человека. Есть что-то впереди, чего не знаю, что, может быть, произойдет через миллиарды лет. Но годы только форма. Другое — очевидность сознания и его безусловная действенность (не только психо-физический параллелизм). За загадкой эволюции и сознания — неизвестное, которое поддерживает жизнь» (1 января 1948).

«Сознание соткано из впечатлений, слов, привычек, внушенных и полученных со дня рождения, из действий собственного тела и внешней среды. Отнять это всё — ничего не останется, или, вернее, то индивидуальное, что при том же материале дает Ньютона и Пушкина. Но это — "организующее начало". Само по себе ничто. Как луковка, у которой оборваны все лепестки. Никто еще не понял и не придумал, как возникает сознание и как оно связано с материей. Удастся ли людям ворваться в эту "запретную зону"? Естествознание без этого не полно. Эпикур и Лукреций были мудрые люди. Эти верные, но тривиальные мысли — внутренний фон существования» (9 мая 1948).

Науку о сознании психологию Вавилов практически игнорировал. Возможно, просто был с ней плохо знаком¹. «Психология — разве это наука, в теперешнем ее виде?» — писал он 27 октября 1946 г. Вопросы о сознании Вавилов предпочитал относить к компетенции не психологии, а философии.

Чаще всего главным философским вопросом в этой связи для физика Вавилова выступало «соотношение вещества и сознания» и многочисленные вариации этой проблематики. Например, проблема возникновения сознания в процессе эволюции² и проблема его исчезновения в момент индивидуальной смерти. Или противопоставление механистического детерминизма и свободы воли. Или проблема соответствия материального мира и субъективного «Я». По сути, Вавилов просто называл «проблемой (загадкой) сознания» целый набор волновавших его философских вопросов.

Панпсихизм

Самый неожиданный из подходов Вавилова к загадке сознания — панпсихизм. Вавилов сам употреблял этот термин и многократно прямо утверждал, что сознание присуще неодушевленной, неживой материи. Тема «соотношения вещества и сознания» представлена здесь в «дистиллированном» виде и оказывается интересно сцепленной — в вавиловской трактовке — с темами случайности-необходимости (с выходом на проблематику свободы воли) и физических оснований сознания.

18 февраля 1941 г. Вавилов делает большую «программную» запись³, где впервые явно соглашается с панпсихизмом. Вначале еще осторожно проводится граница между живым и неживым именно по линии обладания сознанием (упоминается лишь «сознание бациллы»), но затем Вавилов прямо говорит: «Пока единственное, мало-мальски на что-то похожее "объяснение" сознания — признание, что оно хотя бы в каких-то необычайно элементарных проявлениях имеется везде и неразделимо свойственно существующему, как энергия и масса. <…> Это ведь та же мысль Ньютона о вездесущии сознания-божества в каждом элементарном объеме. При такой интерпретации из "элементарных сознаний" рождается сознание организма и, в конце концов, мудреца, весящего килограмм 70. Но также принципиально возможно сознание земного шара, спиральных туманностей, вселенной в целом. Так ли это chi lo sa⁴, но, во всяком случае, основной концепции неразрывной связи сознания с материей это не противоречит».

Следующий раз Вавилов много пишет на эту тему в сентябре того же 1941 г. «Всё несомненнее становится гипотеза о полной связанности сознания с материей. "Думающий камень"⁵» (24 сентября 1941). 25 сентября 1941 г. Вавилов разбирает три варианта взаимодействия сознания и материи. В первом варианте сознание лишь пассивный наблюдатель в полностью детерминированной физической системе. Во втором сознание слегка — в пределах существующих законов — влияет на физическую реальность («Осуществима такая творческая деятельность сознания только при наличии чего-то вроде соотношения неопределенностей» — об этом соотношении речь пойдет особо чуть ниже). «Третья возможность (совсем метафизическая). Вмешательство сознания, нарушающее законы природы. <…> Так вот, факт эволюции (как будто бы существующий) никак не укладывается в I, не укладывается и в II, так как "свобода воли", определяемая чем-то вроде Ungenauigkeit’s Relation⁶ — фиктивная, вроде как у комптоновского электрона. Как будто бы остается только III, т. е. метафизика, если есть эволюция».

Логика Вавилова примерно такова: сознание, несомненно, существует; невозможно указать точную границу между сознающим/мыслящим/живым и неодушевленным/неживым/механическим; следовательно, либо мы тоже всего лишь механические автоматы, со всеми нашими мыслями и мнимой свободой, либо, наоборот, душа/сознание/свобода воли присущи всей материи.

Между описанными тремя подходами, их крайними точками I и III, и будут проходить в дальнейшем многократные колебания позиции Вавилова: «…чувство механических марионеток кругом. Автоматы с легкими подрагиваниями и флуктуациями, которые и выдаются за душу и свободу воли» (5 декабря 1943) — или — «Сознание у человека, собаки, мухи, амебы, молекулы, электрона» (14 июня 1942).

Несмотря на то и дело возникавшие сомнения в таком — панпсихистском — «решении» загадки сознания, Вавилов вновь и вновь возвращался к этой идее. «Сознание, разлитое во всем, никогда не исчезающее, как электроны» (28 апреля 1944). «…полная, органическая убежденность в том, что сознание в элементарных формах есть основное неотделимое свойство материи, такое же, как масса и энергия» (25 апреля 1948). «Выйти за пределы предположения о панпсихизме, о врожденности сознания у материи не могу» (3 октября 1948). «Мысли самого широкого плана о мире, о несомненном проникании всего сознанием в разных стадиях, ступенях и формах. Вместе с материей неразделимо сознание усложняется, упрощается, но, конечно, как целое остается. Непонятого здесь без конца. <…> Надо обо всем этом думать. Это — вершина человеческого знания, этому надо посвятить оставшиеся годы» (30 августа 1949).

Ungenauigkeitsrelation и борьба с энтропией

Для панпсихизма физика Вавилова характерен атомизм. «Есть ли его (сознания. — А. А.) начатки в малом, в электронах, протонах и нейтронах?» (19 июля 1946). «…нечто похожее на ощущение есть в любом атоме» (6 ноября 1946). «Физический атом надо наделить элементарной "душой", так же, как массой, зарядом и спином» (17 июля 1947).

«Существование» души, сознания Вавилов часто толкует вполне физически и операционалистски: существующим можно считать то, что физически воздействует на остальное окружающее. Сознание — «не просто дубликат физических явлений», это «фактор, как-то воздействующий на физику, т. е. и сам физический … самое интересное, глубокое и неожиданное для физика в будущем в изучении сознания» (12 октября 1947). Сознание «есть новый фактор воздействия в природе, в естествознании до сих пор не учитывавшийся» (7 мая 1950). «Сознание не может быть ненужным "невесомым" фактором, с которым можно не считаться. Сознание не может не быть физическим, т. е. влияющим фактором» (НЗ, 8 ноября 1950). «…сознание — физически действующий агент. Не камень, сознающий, что он летит, и не могущий ничего сделать (такова обычная "теория" сознания), а камень, через сознание воздействующий сам на себя и на окружающее» (НЗ, 18 декабря 1950).

Физику, пишущему о сознании как о новом «физическом факторе», «физически действующем агенте», естественно при этом иметь в виду нечто физически-конкретное. Вавилов обращается в этой связи к термину из квантовой механики «соотношение неопределенностей» (предпочитая его употреблявшееся в те годы немецкое написание Ungenauigkeitsrelation).

Это не его идея — знакомство Вавилова с мыслями физиков П. Иордана (1902–1980) и А. Комптона (1892–1962) по этому поводу видно из его статей⁷, в дневнике Вавилов также пишет: «По-видимому, всё же Бор прав (хотя не понимаю как) и в вопросе жизни имеется Ungenauigkeit’s Relation» (10 апреля 1940), — но идея и вправду очень соблазнительная: сведение некоторых философских парадоксов к парадоксам квантовой механики и привязка к ней проблематики сознания до сих пор очень распространенное занятие. В качестве современных примеров такого подхода можно привести работы Р. Пенроуза «Тени разума: В поисках науки о сознании…» (2011) или М. Б. Менского (1939–2015) «Концепция сознания в контексте квантовой механики» (2005).

Как сознание, живое при таком подходе оказывается связанным с квантовой механикой?

Обычно рассматриваются две концепции: роль наблюдателя и нарушение детерминизма.

Первая из этих концепций базируется на положении, что квантовую систему невозможно измерить, не возмутив при этом ее состояния (для количественной оценки этого возмущения как раз и служит соотношение неопределенностей). Результат измерения зависит от наблюдателя: если пытаться быть абсолютно последовательным, стремиться к логической полноте, в квантовой механике приходится при описании измерения учитывать не только измеряемую систему и измеряющий прибор, но и наблюдателя — его сознание, фиксирующее результаты измерения. То, что знаменитый кот Шредингера одновременно и жив, и мертв до того, как на него посмотрят, заглянув в коробку, — как раз попытка довести до крайности именно эту парадоксальную роль наблюдателя.

Вторая концепция — попроще — увязывает свободу воли и обусловленный соотношением неопределенностей принципиальный индетерминизм (непредопределенность) реального мира. На примере кота Шредингера: жив или мертв окажется кот после открытия коробки — не определяется вообще ничем, это абсолютная случайность. Соотношение неопределенностей здесь показывает, что речь идет не о непредсказуемости в результате незнания наблюдателем всех начальных условий, а именно о воплощенной в квантовомеханических флуктуациях природной случайности, о фундаментальном произволе. В некоторых пределах один из связанных соотношением неопределенностей параметров абсолютно свободен в выборе (самовыборе) своего значения. Невозможно принципиально — то есть даже теоретически — узнать заранее, «выстрелило» ли уже за время эксперимента «нацеленное на кота атомное ружье». Другое выражение той же идеи — расхожая квантовомеханическая метафора «свобода воли электрона». Родственным в этом смысле соотношению неопределенностей выступает философский термин античной атомистики для обозначения спонтанности, присутствующей в самой основе материи, — «клинамен» («уклонение», «отклонение» по-латыни)8. В статье 1946 г. «Физика Лукреция» (с. 177) Вавилов прямо проводит аналогию этого понятия с соотношением неопределенностей.

Убедительных подтверждений того, что Вавилов связывал Ungenauigkeitsrelation с сознанием через первую концепцию (роль наблюдателя), нет. Фразы о «влиянии психического на физическое» (3 октября 1948), о том, что сознание «новый фактор воздействия в природе», слишком многозначны и применимы также и к нескольким другим интересным философским идеям Вавилова, о которых речь пойдет чуть ниже. А вот освобождение от оков детерминизма, обнаруженное в самых фундаментальных положениях физики, квантовомеханическое «обоснование» свободы воли — явно осознавалось Вавиловым. «…напомню волну, теперь несколько успокоившуюся, так называемого индетерминизма, пытавшегося вырасти из экспериментального "соотношения неточности". Апологеты индетерминизма … на основе того же соотношения пытались и пытаются до сих пор обосновать учение о свободе воли, о бытии божием и о бессмертии души» ([Вавилов, 1938], с. 31–32). «Общими соображениями об индетерминизме дело не ограничивается; Иордан пытался на этом обосновать свободу воли, а известный американский экспериментатор А. Комптон пошел и дальше, делая отсюда в своей книге "Свобода человека" выводы о существовании божества» ([Вавилов, 1944], с. 129).

Нельзя утверждать, что Вавилов выстроил даже для самого себя какую-то более-менее стройную концепцию связи сознания и Ungenauigkeitsrelation. «О сознании люди ровным счетом ничего не знают <…> Кое о чем физики стали догадываться через Ungenauigkeitsrelation, но и то неясно всё это» (9 января 1944). Позиция Вавилова постоянно колеблется от принятия до отрицания роли Ungenauigkeitsrelation в природе сознания. В статьях 1938 и 1944 гг. Вавилов называет предположение о связи принципа неопределенностей и свободы воли дорогой к «явно идеалистическим и даже мистическим концепциям» ([Вавилов, 1938], с. 31) и совершенно определенно отрекается от идеи об «индетерминистских следствиях, извлекаемых иногда из "Соотношения неопределенности"» ([Вавилов, 1944], с. 129). Но в 1941 г. он пишет в дневнике: «Вероятно, правильно, что "свобода воли" на самом деле какая-то модификация объективной Ungenauigkeit’s relation» (24 сентября 1941); утверждает, что выходящая за рамки физического детерминизма «творческая деятельность сознания» осуществима «только при наличии чего-то вроде соотношения неопределенностей» (25 сентября 1941). Буквально через полгода после статьи 1944 г. — вновь сомнения: «…мысль об одном. О сознании и я. Что-то хватаю, но [мысли] сразу ускользают и снова "на общем уровне". Ungenauigkeitsrelation — по-видимому, есть выражение элементарного сознания и Я у электрона» (12 августа 1944). В 1945 г. — вновь размышления о том же. «Чувство "машинности", что ты большая молекула (хотя бы и с Ungenauigkeitsrelation), так тяжело, но неотвратимо» (1 апреля 1945). «…ужасающее просвечивание механической сущности всего происходящего. <…> Молекулы на двух ногах, с руками и с кажущейся свободой воли, определяемой статистикой чего-то похожего на Ungenauigkeit’s Relation» (11 апреля 1945). В статье «Физика Лукреция» (1946), менее чем через год, вновь формальное отрицание (с. 178): «Философам и физикам, пугающимся соотношения неопределенности как дороги к индетерминизму или, наоборот, взирающим на него с надеждой как на опору идеализма и мистики, одинаково полезно перечесть поэму Лукреция. Сквозь архаику древних конкретных образов и знаний они могут ясно прочесть одни конец своим страхам, другие — конец своим надеждам». 21 апреля 1946 г. Вавилов признает путаность своего представления о связи сознания с квантовой механикой: «Сознание, конечно, никакого прямого отношения к Ungenau[i]gkeit’s Relation не имеет. Сознающим может быть и камень, падающий по самым строгим механическим законам. С другой стороны, U. R. не может быть само по себе прототипом "свободы воли". Факты, связанные со свободой воли, приводят к нарушению статистической беспорядочности, а U. R. полностью с нею связан. // Значит, какаято связь Сознания с U. R. Это — элементарные факты, т. е. сознание и U. R. // Выход пока такой — неизвестно пока что-то самое главное и фундаментальное. Физическая попытка перенести основы сознания и U. R. на сам атом — электрон, протон, фотон и т. д., по-видимому, ошибочна принципиально». Но в январе 1950 г. Вавилов опять ставит в один ряд «…все эти чудеса — Ungenauigkeitsrelation, элементарную статистику, сознание» (15 января 1950).

Квантовые флуктуации — «свобода воли электрона» — не были для С. И. Вавилова философской абстракцией. Все тридцатые годы он регулярно в них всматривался, часами сидя в темной комнате. Первая Сталинская премия (1943) была присуждена Вавилову, помимо работ по флуоресценции, как раз за «Визуальные измерения квантовых флуктуаций». Слово «флуктуация» вошло в активный философский лексикон Вавилова. «…не случайная ли флуктуация — эволюция?» (31 июля 1939). Он часто использует этот термин для обозначения непредсказуемости окружающей реальности. «Никчемные флуктуации бытия. <…> Солнечная система. Тоже случайная флуктуация. Может быть, то же самое и вся галактика u. s. w.⁹ И всё и вся — слепая случайная флуктуационная игра» (12 июня 1941). «Фатализм флуктуаций!» (24 сентября 1941). «Философия сплошной ненужной случайности, флуктуационности. "Плесень на планете" или "плевок в луже"» (12 октября 1941). «Флуктуационизм и материализм» (16 января 1942). «Боюсь, что и весь род человеческий в совокупности — никчемная флуктуация» (2 апреля 1944). «По-прежнему восприятие "истории" как случайного плевка вселенной. <…> Флуктуационность безо всякой надежды за что-нибудь зацепиться. Безжалостные расчеты "Природы", вероятно, статистические: миллиарды миллиардов таких плевков, раскиданных по "Землям" бесконечной вселенной. Где-нибудь случится, что в результате эволюции, гениальной флуктуации, мир сам себя перестроит…» (11 июня 1944). «На свете всё смертно, даже электроны и протоны. Временная флуктуация» (5 декабря 1945). «Идиотический флуктуационизм. Случай» (12 февраля 1946).

Такое активное использование термина «флуктуация» — прямое указание общего направления, по которому Вавилов-физик пытался подступиться к загадке жизни и свободы воли.

Флуктуации в физике не обязательно квантовые, чаще они «обычные», родом из статистической физики и термодинамики. Вавилов прекрасно это понимал: «…для философских выводов [из "соотношения неопределенностей"] о принципиальном индетерминизме до сих пор имеется столько же оснований, сколько их можно получить, например, из нерегулярности погоды или другого беспорядочного явления статистического характера» ([Вавилов, 1944], с. 126). Вторая — помимо круга понятий квантовой механики — группа физических понятий, которая имела для Вавилова особый философский смысл: броуновское движение, энтропия, второе начало термодинамики, статистика («статистичность»).

«Статистический» подход к философским загадкам — как и «квантовомеханический» — тема многочисленных дневниковых записей. «Смотришь на хаос каменных глыб, разбросанность и вычурные формы можжевельников, беспорядочность звезд, бестолковщину погоды и морских движений — и статистичность явлений выступает необычайно резко и навязчиво. <…> Можно ли свести эту статистику к одному основному (Ungenauigkeit’s relation?) или факторов много? Например, статистичность начальных условий, особенности живого» (27 июля 1937). «Острое сознание случайности, флуктуационности происходящего. Как в броуновском движении, отдельные прыжки, выскоки — это и есть реальность» (25 октября 1942). В дневнике постоянно встречаются яркие эмоциональные «околостатистические» высказывания («Искать спасения в статистике! <…> считать все нелепости … флуктуациями» — 1 августа 1940 г.; «…чувство случайности и флуктуационности стало таким отчетливым…» — 20 сентября 1942 г.). Но в контексте разгадывания загадки сознания особо примечательны рациональные рассуждения Вавилова-физика о втором начале термодинамики и его нарушении.

Вавилов многократно удивляется чуду существования жизни, якобы противоречащему закону о вселенском возрастании энтропии (второму началу термодинамики).

Вообще слово «энтропия» в дневнике Вавилов употребляет не в строго научном смысле, а в расхожем — просто как синоним хаоса и беспорядка, с негативным эмоциональным оттенком, иногда даже в совершенно нефизическом контексте: «энтропийность психики» (1 мая 1947), искусство противостоит «социальной энтропии» (18 апреля 1948) и т. п. Пример того, как «человек должен бороться с энтропией» (23 мая 1948), — удачно прошедшая большая конференция. Но есть и более физические по форме утверждения Вавилова на эту тему. 17 июля 1939 г. он делает запись, полностью посвященную противопоставлению «двух потоков»: эволюции и увеличения энтропии. Через два дня возвращается к этой теме: «Энтропия — наиболее вероятный путь, эволюция — маловероятный, но фактический, осуществляемый путь. В этом физику следует очень и очень разобраться. Путь Европы, накопившей за века энергетические богатства, путь не энтропийный. // Изучить направленность эволюции. Какое же направление превалирует. Почему? В принципах естествознания чего-то не хватает, или все построение разваливается на кусочки». Через два года, 12 июня 1941 г., вновь похожие раздумья: «Разговоры и философствования об эволюции (включая и дарвинизм) только слова. Вместо эволюции пока только увеличение энтропии, просто и однозначно изо всего вытекающее и охватывающее всякие флуктуации. // Всамделишняя эволюция, ее механика и смысл, а затем сознание — все даже и не затронуто, и на этих путях будущее естествознание, вероятно, более радостное, чем теперешнее» (12 июня 1941).

Констатируя факт необъяснимости жизни с термодинамической точки зрения — как раз и приводивший его к панпсихизму, — Вавилов и в этой области — в статистической физике — искал лазейки, через которые сознание связано с материей, то есть могло бы проявить себя как «физический фактор». Эти лазейки по своей сути похожи на квантовомеханические: где нарушается строгий детерминизм, там источник свободы воли. Но если квантовая механика запрещает думать о самых глубоких, первых причинах случайностей, так как согласно принципу неопределенностей вычислить их невозможно даже теоретически, «по определению», то классическая статистическая физика таких пугающих запретов вроде бы не ставит. Наоборот: так называемый «демон Лапласа» при желании мог бы вычислить и предсказать все что угодно. Однако на то он и демон (вымышленное существо), что в реальности, на практике вычислить вновь мало что удается и «первопричины» случайных событий остаются непостижимыми. Эта случайность, пусть она и менее «фундаментальна», чем в квантовой механике, также может, подобно свободной воле человека, нарушать размеренный, предвычисленный, механический ход природных процессов. И вмешательство сознания напрямую в физические процессы тут иное: это не квантовомеханический взгляд наблюдателя, убивающий (или оставляющий живым) кота Шредингера, а всего лишь возможность «поработать демоном Максвелла».

Идея Вавилова такова: имеющая место прогрессивная (в итоге увенчанная сознанием) эволюция живого явно противоречит второму началу термодинамики, значит, живое, сознание может влиять на законы термодинамики. 25 сентября 1945 г., разбирая в самом общем виде варианты взаимодействия сознания и мира, Вавилов рассмотрел возможность «…вмешательства сознания, нарушающего законы природы. К этим законам относятся и статистические законы, вроде второго начала». Испугавшись как физик такой «крамолы»¹⁰, он немедленно дописал: «Поправка. В результате деятельности людей, хотя бы самой умной и эволюционной, второе начало нарушиться никак не может (Gedanken Experiment¹¹ с ящиком, в котором заперты самые умные инженеры). Демоны Максвелла должны быть молекулярных размеров, а кроме того, заниматься сортировкой молекул без затраты энергии» — но, кажется, самого себя все-таки не убедил, потому что впоследствии вновь и вновь размышлял о нарушении второго начала. «В каких-то небольших пределах "свобода воли" нарушает второе начало <…> В этом очень много таинственного и для человека самого интересного» (14 апреля 1946). «Факты, связанные со свободой воли, приводят к нарушению статистической беспорядочности» (21 апреля 1946). «Утверждение, что, несмотря на психику и сознание, жизнь в среднем, статистически движется вполне закономерно, по законам естествознания, — неверно. А самолеты, атомная бомба, радио? Это совсем не укладывается во второе начало. Психика, человеческое сознание — великий двигатель» (18 декабря 1950). «Сознание человеческое — могущественно. Если заключить в адиабатную оболочку Землю, то благодаря сознательной деятельности человека обнаружатся нарушения второго начала (одна атомная бомба чего стоит, таковы и железные дороги и пр.). Думаю, что я не ошибаюсь» (НЗ, 18 декабря 1950). В «Научной заметке» от 19 декабря 1950 г., озаглавленной «Еще о "физической" роли сознания», он вновь повторяет, что запрещаемые термодинамикой состояния системы достижимы только при помощи «человеческого сознания, направляющего, отбирающего, "максвелловского демона". Все это к тому, что сознание не просто "свидетель физики", а физический фактор».

1. При этом Вавилов фактически заново переоткрывал сам для себя темы, уже проработанные к тому времени психоанализом, бихевиоризмом, гештальтпсихологией и др., много размышлял о природе бессознательного и сновидений. Ссылки на соответствующие записи см. в приложении 4.3.

2. О философском интересе Вавилова к эволюции вообще см. приложение 4.4.

3. В приложении 4.5 приведен полный текст философской части этой дневниковой записи, большие тематически связанные фрагменты записей от 24 и 25 сентября 1941 г., а также небольшая историческая справка.

4. Кто его знает (ит.).

5. Имеется в виду классический образ летящего мыслящего камня, придуманный Б. Спинозой: «Допустите теперь, прошу вас, относительно камня, что он во время своего движения мыслит и знает о своем стремлении по возможности продолжить движение. Этот камень, сознающий лишь свое стремление и отнюдь не ведущий себя безразлично, будет думать, что он совершенно свободен и что он продолжает свое движение не по какой-нибудь другой причине, а только по той, что он этого хочет» ([Спиноза, 1957], с. 592). Готовность мыслить «одушевленный атом», по-видимому, идет у Вавилова от этого классического образа. Вавилов использует его в собственных философских рассуждениях по меньшей мере 15 раз, даже в стихах («Я — камень понявший // Я звон — услыхавший // Себя самого // И камнем лечу Я // И звоном звучу Я // И мысля, и чуя…» и т. д. — 23 июля 1909). Характерный пример из поздних дневников: «Проявления сознания такой же факт, как падение камня, и всякое движение, субъективно воспринимаемое как выражение моей воли, объективно оказывается таким же, как прочие явления природы» (25 апреля 1948). Последний раз он опять вспоминает «камень, через сознание воздействующий сам на себя и на окружающее» (Научные заметки — далее НЗ, — 18 декабря 1950) за месяц до смерти, и даже в самой последней записи дневников, 21 января 1951 г., слышен отголосок этой темы: «Неотвязчивый образ скверного автомата, зачем-то наблюдающего за собственными действиями и их сознающего».

6. Соотношение неопределенностей (нем.).

7. «Новая физика и диалектический материализм» (1938), с. 32 и «В. И. Ленин и современная физика» (1944), с. 126–129.

8. Описание клинамена в известной поэме Лукреция Кара (ок. 99–55 до н. э.) «О природе вещей»: «…тела изначальные в некое время // В месте неведомом нам начинают слегка отклоняться, // Так что едва и назвать отклонением это возможно. // Если ж, как капли дождя, они вниз продолжали бы падать, // Не отклоняясь ничуть на пути в пустоте необъятной, // То никаких бы ни встреч, ни толчков у начал не рождалось, // И ничего никогда породить не могла бы природа. // <…> Если ж движения все непрерывную цепь образуют // И возникают одно из другого в известном порядке, // И коль не могут путем отклонения первоначала // Вызвать движений иных, разрушающих рока законы, // Чтобы причина не шла за причиною испокон века, // Как у созданий живых на земле не подвластная року, // Как и откуда, скажи, появилась свободная воля, // Что позволяет идти, куда каждого манит желанье, // И допускает менять направленье не в месте известном // И не в положенный срок, а согласно ума побужденью?» (пер. Ф. Петровского).

9. Сокр. от und so weiter (нем.) — и так далее.

10. Невозможность нарушения второго начала термодинамики — невозможность создания вечного двигателя, работающего на основе искусственного «демона Максвелла», — многократно доказана (тем не менее вновь и вновь публикуются работы на эту тему, см., например: [Хайтун, 2019]).

11. Мысленный эксперимент (нем.).