Пелевин и несвобода

Издательство «Новое литературное обозрение» представляет книгу профессора русской литературы Мичиганского университета Софьи Хаги «Пелевин и несвобода. Поэтика, политика, метафизика» (перевод Татьяны Пирусской).

Проза Виктора Пелевина стала выражением сомнений и страхов поколения 1990-х годов, пытавшегося сформулировать и выстроить новые жизненные стратегии на руинах распавшейся империи. Несмотря на многолетний читательский успех, тексты Пелевина долго не становились предметом серьезной литературоведческой рефлексии. Книга Софьи Хаги призвана восполнить этот пробел; в центре внимания автора — философская проблема свободы в контексте художественного мировоззрения писателя. Как Пелевин перешел от деконструкции советской идеологии к критике сегодняшней глобальной реальности? Какие опасности писатель видит в ускоренном технологическом развитии? Почему, по его мнению, понятие свободы в современном обществе радикально искажено? Автор ищет ответы на эти вопросы, предлагая пристальное прочтение созданного Пелевиным уникального социально-метафизического фэнтези.

Предлагаем прочитать начало одной из глав книги.

Глава третья. Биоморфные чудовища

Клетка, в которую меня заключили, оказалась не совсем обычной: три решетчатые стены замыкались деревянной стенкой ящика; таким образом четвертая стена моей темницы оказалась дощатой. Всё сооружение было таким низким, что в нем нельзя было выпрямиться, и таким узким, что невозможно было сидеть. Мне пришлось примоститься на корточках, согнув ноги; колени у меня беспрерывно дрожали; видимо, в те дни я никого не желал видеть, предпочитая оставаться в темноте; поэтому я сидел, уткнувшись в дощатую стену клетки, и железные прутья врезались мне в спину.
Франц Кафка. Отчет для Академии¹

В этой главе речь пойдет о биополитике Пелевина, изображающего общество в биоморфных и зооморфных категориях. Я ставлю перед собой двойную цель: привлечь внимание к биоморфным и зооморфным образам, к которым часто прибегает Пелевин, рисуя человеческий коллектив, и показать, что такие образы соотносятся с ключевой для писателя проблемой дегуманизации в современном обществе технологического консюмеризма.

Пелевинская биополитика находит отражение в многократно воспроизводимой ассоциативной цепочке: люди — животные — биомасса — источник энергии (кровь или нефть) — деньги. Изображение людей как биомассы, а общества — с точки зрения биоценоза (взаимодействия организмов, объединенных средой обитания и зависимых друг от друга, что проявляется, например, в устройстве цепей питания) — черты, характеризующие творчество Пелевина от ранних произведений до более поздних². Подчеркивая деградацию личности и коллектива, писатель показывает два проявления потребительской парадигмы: с одной стороны, на уровне капитала и экономики, с другой — в природе.

Биополитика Пелевина, воплощенная в художественных текстах, сближается с концепцией биополитики, сформулированной Мишелем Фуко³. В диаграммах Фуко, описывающих устройство властных отношений в политическом теле, право силы суверенного правителя заменено властью, основанной на дисциплине. Последнюю, в свою очередь, вытесняет биополитика, или аппарат безопасности, чьи методы — не наказание и исправление, а расчет и вмешательство. И в биополитических фантазиях Пелевина, и в теории биополитики Фуко люди предстают как биологические организмы, а социальный коллектив — как совокупность живой материи, поддерживаемой, увеличиваемой и управляемой силами существующего порядка вещей.

Биотические структуры Пелевина — метафоры консюмеризма и вырождения общества. Вместе с тем его биосистемы — реализация метафор, встречающихся в работах Фуко о биополитике. «Глобальная масса, подверженная процессам рождения, болезни, воспроизводства и смерти», о которой пишет Фуко и которая составляет государство, превращается в биомассу «в самом прямом смысле», как любит говорить Пелевин. Пусть в комической форме, но теория доведена до логического предела и оживает в виде художественного текста⁴.

В этой главе после краткого анализа повести «Затворник и Шестипалый» и романа «Жизнь насекомых», где уже присутствуют биотические мотивы, я перейду к биоценозу в «Generation "П"», сосредоточившись на образе орануса как единого организма. Затем я остановлюсь на потреблении политического тела в сборнике «ДПП (NN)» («Диалектика переходного периода (из ниоткуда в никуда)») и в «Священной книге оборотня», где мотив нефти помещен в более обширную парадигму сверхпотребления. Затем я рассмотрю «молочное животноводство», или просвещенный вампиризм, в романе Empire V. Наконец, я проиллюстрирую разницу между более традиционными зооморфными нарративами и биополитическими фантазиями Пелевина.

Цыплята, насекомые, люди

В ранней повести Пелевина «Затворник и Шестипалый» (1990) в миниатюре представлены ключевые для писателя биополитические мотивы, а в значительной мере и его космология в целом. Повесть о цыплятах-бройлерах, выращиваемых на птицефабрике, открывается знакомством двух цыплят-отщепенцев — ученого Затворника и Шестипалого, которого считают уродцем. По словам Шестипалого, они живут в мире, окруженном «Стеной Мира» и управляемом «Двадцатью Ближайшими», а центр этого мира — двухъярусная кормушка-поилка. Но более мудрый Затворник объясняет своему усердному ученику, что на самом деле их мир — лишь один из семидесяти миров, прикрепленных к черной ленте во вселенной под названием «Бройлерный комбинат имени Луначарского». Конец мира близок, так как цыплят должны забить менее чем через сутки.

В «Затворнике и Шестипалом» человеческое существование предстает как биофабрика, а социальный коллектив — как биомасса. Общество цыплят, где птицы состязаются за место поближе к кормушке, не ведая о своей надвигающейся гибели, — аллегория тюрьмы, в которую заключен человек как часть общества. Повествование построено так, что поначалу ничто в нем не намекает на нечеловеческую природу персонажей. Лишь постепенно читатель начинает догадываться, кого и что изображает автор⁵. Но даже осознав это, мы понимаем, что цыплята-метафизики ищут ответов на экзистенциальные вопросы, мучающие человека: о свободе и заключении, обмане и подлинном просвещении, о сознании собственной смертности. В финале главным героям удается нарушить законы своей тюрьмы и вырваться на свободу.

Как и в «Затворнике и Шестипалом», в основе раннего романа Пелевина «Жизнь насекомых» (1993) лежит сюжет о поглощении одних организмов другими. На этот раз перед нами более развернутая зооморфная аллегория. Действие происходит на приходящем в запустение крымском курорте в постперестроечную эпоху и строится как набор внешне самостоятельных, но на самом деле взаимосвязанных эпизодов, каждый из которых рассказывает о жизни антропоморфного насекомого или группы насекомых. Изображены разные виды: комары, скарабеи, муравьи, мотыльки, мухи, цикады. Все они стремятся выжить и преуспеть, ищут смысл жизни, поедают других и сами становятся жертвами тех, кто их поедает.

«Жизнь насекомых» начинается со встречи трех комаров: опытного американского бизнесмена Сэма Саккера и двух начинающих русских предпринимателей, Арнольда и Артура, — все они находятся в поиске легкого заработка на изменчивом постсоветском рынке. По ходу действия «капиталист-кровопийца» (в самом буквальном смысле этого слова) Сэм соблазняет молодую русскую муху Наташу, бывшую муравьиху. У них завязывается краткий роман, во время которого Сэм сосет Наташину кровь, и вскоре она умирает, прилипнув к клейкой ленте-ловушке. На будущую гибель съеденной Сэмом Наташи намекает эпизод их первой встречи, когда комар, заметив сидящую у него на тарелке муху, принимает ее за укроп. В конце книги официантка, принесшая Сэму обед (вместе с Наташей), выбрасывает ее как мусор⁶.

За исключением истории мотылька Мити, в буквальном и переносном смысле достигающего просветления — в финале романа ему удается подняться над пищевой цепью и превратиться в светляка, — жизни всех насекомых: муравьихи Марины (матери Наташи), самой Наташи, комаров Сэма, Арнольда и Артура, наркоманов Максима и Никиты и других — служат иллюстрацией неумолимого закона потребления. В этом плане сюжетная линия мухи Наташи и комара Сэма совершенно типична. Всю книгу пронизывает дарвиновская дилемма «съесть или быть съеденным».

В зрелых романах Пелевина «Бройлерный комбинат имени Луначарского» перерастает в глобальное биотическое сообщество. В «Затворнике и Шестипалом» и «Жизни насекомых» намечены идеи, обстоятельно проработанные в последующих романах. Образ вселенной как биокомбината и бойни в повести и тема «окровавленных зубов и когтей у природы» присутствуют и в более поздних текстах, но с заметными отличиями. В отличие от цыплят-изгоев или мотылька Мити из ранних пелевинских притч, героям его последующих произведений, как правило, не удается ни достичь просветления, ни вырваться на свободу из своей тюрьмы. Выйти за пределы «биофабрики» тем более трудно, что биофабрикой оказывается весь мир.

Оранус и разрушение субъекта

В «Generation "П"» социальный коллектив изображен в анималистических категориях. Уже в первой главе романа Пелевин, описывая насильственные и вызвавшие раскол в обществе преобразования первых постсоветских лет, прибегает к дарвиновской системе понятий. Например, в клипе, рекламирующем «Пепси-колу», изображались две обезьяны: одна пила «обычную колу» и не справлялась даже с самыми примитивными действиями, а другая пила пепси, поэтому радостно разъезжала в шикарной машине в компании симпатичных девиц.

Немного обидно было узнать, как именно ребята из рекламных агентств на Мэдисон-авеню представляют себе свою аудиторию, так называемую target group. Но трудно было не поразиться их глубокому знанию жизни⁷.

По мере того как разворачивается повествование, развиваются и дарвиновские мотивы. Наиболее успешные представители вида в «Generation "П"» — те, кто быстрее остальных приспосабливается к беспорядочной постсоветской среде. Поскольку идет борьба за выживание, процветают агрессивность, бессердечие, коварство и другие поведенческие модели, позволяющие побеждать в условиях «окровавленных зубов и когтей у природы». Татарский, главный герой романа, добивается успеха отчасти как раз потому, что быстро усваивает преобладающие в новой среде модели поведения. Нравственные критерии уступают место принципу «выживает наиболее приспособленный». Поведение, не направленное на выживание и воспроизводство биологической особи — например, этические нормы интеллигенции, — в ходе эволюции отвергается⁸.

В «Generation "П"» глобальный социальный коллектив предстает как чудовищный организм, заманивший людей в ловушку и уничтоживший человеческого субъекта как такового:

…Каждый человек является клеткой организма, который экономисты древности называли мамоной. В учебных материалах фронта полного и окончательного освобождения его называют просто ORANUS (по-русски — «ротожопа»). <…> Каждая из этих клеток, то есть человек, взятый в своем экономическом качестве, обладает своеобразной социально-психической мембраной, позволяющей пропускать деньги (играющие в организме орануса роль крови или лимфы) внутрь и наружу⁹.

Оранус-мамона, примитивный паразитический организм, уникален тем, что, в отличие от обычных паразитов, живет не за счет одного хозяина, а превращает множество людей в свои составляющие¹⁰. Каждый человек становится клеткой орануса — только для того, чтобы пропускать через себя деньги¹¹.

Монстр оранус — олицетворение биоморфоза. Парадоксальным образом оранус, организм, не способный к мышлению и даже к самосознанию, стоит гораздо ниже любой из его клеток на эволюционной лестнице, но при этом способен до такой степени проникать в сознание людей, что человек, существо с высокоорганизованным мышлением, оказывается полностью уничтожен¹². Поглощение людей примитивным, паразитическим, функционирующим по принципу замкнутого цикла оранусом — событие, впервые произошедшее в истории человечества в современном техноконсюмеристском обществе. Люди превратились в однородную биомассу, воспроизводящую цикл поглощения и выделения, отказались от сложных когнитивных процессов в пользу рефлексов и смирились с тем, что ими двигают исключительно чувственные импульсы. По мере того как на первый план выходит биологическое существование, сила разума ослабевает или вовсе угасает. Пусть клетки орануса и наделены в избытке репродуктивной способностью, в остальном они полные ничтожества — не умеющие думать и пугающе безликие.

Пародируя устройство общества, Пелевин в «Generation "П"» переворачивает концепцию рационального личного интереса, изложенную в классических работах по теории свободного рынка (во главе с «Богатством народов» (The Wealth of Nations, 1776) Адама Смита). Согласно этой теории, поведение людей, движимых стремлением к выгоде, в совокупности отвечает интересам общества в целом. В романе Пелевина люди, зарабатывая деньги в условиях конкурентной рыночной экономики, не приносят пользы ни себе, ни другим членам общества, а превращаются в рабов орануса. Если оранус-ротожопа и обеспечивает некое подобие безопасности и процветания, то только на уровне человеческой биомассы, ценой уничтожения личности. Но даже в таком положении человеческие клетки, порабощенные коллективом, продолжают нападать друг на друга.

«Generation "П"» неоднократно возвращается к образу орануса — в многочисленных ипостасях вавилонского бога Энкиду и упоминаемого в Библии Ваала. Ближе к концу книги оранус вновь возникает как «жирная надмирная тушка», звероподобное существо, управляющее, как полагает Татарский, судьбами человечества. Властелин мира — отвратительное зооморфное создание, забавляющееся с людьми, как с игрушками, развлекающееся зрелищем их бесплодных стремлений и питающееся своей добычей.

Человеконефть и нефтедоллары

В «ДПП (NN)» и «Священной книге оборотня» раскрывается идея всепоглощающей, всепожирающей, злобной, почти сверхъестественной силы, в обоих произведениях переплетающаяся с темой нефти. Речь не просто о нефти как товаре на мировом рынке — перед нами еще одна разновидность биоморфоза, где люди подчинены экономическому организму. Подобно тому как паразитический организм оранус поглощает людей, искореняя независимую человеческую личность, люди сравниваются с нефтью как биомассой — источником энергии — деньгами в процессе тотальной коммодификации и истощения ресурсов.

С характерной для него склонностью к каламбурам Пелевин язвительно замечает, что «Петро-» (в русских названиях городов, таких как Петродворец и Петропавловск) образовано не от имени Петра Великого, а от слова petroleum («нефть»)¹³. Как и большинство пелевинских острот, это не пустая игра словами. За ней угадывается параллель между двумя эпохами культурного разрыва: реформами Петра Первого, разорвавшего связь с прошлым и попытавшегося в короткие сроки сделать Россию частью Европы, и столь же насильственным погружением бывшего Советского Союза в глобальное коммодифицированное пространство рыночной экономики.

В «ДПП (NN)» («Диалектика переходного периода из ниоткуда в никуда», 2003) Пелевин дополняет создаваемый им портрет деградировавшего общества, сосредоточившись на потреблении политического тела и прошлом, в частности — на теме нефти. «ДПП (NN)» — сборник, куда входят роман, повесть и пять рассказов. Открывает его роман «Числа», продолжающий биотическую линию «Generation "П"». Главный герой романа, Степа Михайлов, узнаёт, что в древности люди приносили в жертву богам быков, поэтому сжигает завалявшуюся с советских времен тушенку, запах которой напоминает ему о «гиене огненной». «Жертвоприношение», совершенное Степой, перекликается с образом людей, превращенных в анималистичные монады на службе у орануса, а «гиена огненная» — с отсылками к Тофету/Геенне в «Generation "П"». Сожжение животных или людей (ритуальная жертва) отсылает к нефти и к биоморфизму посредством нефти. Вместе с тем в начале «Чисел» вводится проблематика потребления прошлого, получающая затем дальнейшее развитие в романе. В глазах Степы «сероватая говядина из стратегических запасов СССР была просто упаковкой, оставшейся от давно развеянной жизненной силы»¹⁴.

В повести «Македонская критика французской мысли» Пелевин обращается к еще одному ключевому элементу своей биополитической цепочки — вожделенному источнику энергии, нефти¹⁵. Тексту предпослан эпиграф: «Во всей вселенной пахнет нефтью». Центральный персонаж повести — Кика Нафиков, воспитанный в европейском духе, окончивший Сорбонну сын нефтяного магната позднесоветской эпохи. В детстве Кика нарисовал зловещего вида существо, держащее над головой сосуд с очертанием материков, из которого в рот ему льется струя черной жидкости. Рисунок Кика подписал: «Папа пьет кровь земли».

Подрастающего Кику все больше зачаровывает и поражает тема нефти. Он обнаруживает, что нефть не «кровь земли», а нечто наподобие воспламеняющегося перегноя, образовавшегося из останков древних организмов. Ему мерещатся вымершие динозавры, превратившиеся в нефть, и Кика рисует машины, поезда, самолеты, жадно поглощающие «шеренги крохотных динозавров, похожих на черных ощипанных кур»¹⁶. Обеспокоенный вопросом, куда попадают после смерти души советских граждан, Кика, узнав от отца, что, как верят в Советском Союзе, после смерти другие люди живут плодами их трудов, представляет себе на месте динозавров жертв сталинских репрессий в качестве органических компонентов нефти.

В «Македонской критике французской мысли» представление, что доисторические животные превратились в нефть, спроецировано на людей: человеческие тела как органическая материя символически превращаются в источник энергии.

В представлениях Кики нефть и нефтедоллары — формы существования жизненной силы советских граждан после кончины. Когда распался Советский Союз, коммунистическая нефть влилась в кровоток мировой экономики. Результаты настораживают. Как того требует международная система нефтяных потоков, российская нефть наводняет Запад, не подготовленный к ее избыточному «серному фактору», то есть высокой концентрации в российской нефти человеческих страданий. Стремясь защитить более мирную западную цивилизацию от «инфернальных энергий», Кика возвращает часть человеческих страданий обратно в Россию в виде нефтедолларов. Чтобы достичь поставленной цели, он заточает группу европейских граждан на секретном предприятии во Франции и подвергает их изощренным пыткам:

В помещении цеха было смонтировано тридцать семь одинаковых ячеек, напоминающих индивидуальное рабочее место в офисе, так называемый cubicle. Но на этом рабочем месте не было ни стола, ни даже стула. Находившиеся в ячейках люди были подвешены на специальных ремнях в позе, напоминающей положение животного в стойле. Их руки и ноги были пристегнуты кожаными лямками ко вбитым в бетонный пол костылям, так что побег был невозможен. <…> Робот… наносил хлесткий удар нейлоновыми розгами по… обнаженным ягодицам. Одновременно с этим компьютерная система осуществляла перевод суммы в 368 евро в Россию…¹⁷

«Экономика страданий», которой Кика подвергает европейских граждан, чтобы сбалансировать транснациональные потоки боли/капитала, пародирует книгу Бодрийяра «Символический обмен и смерть». В «Македонской критике французской мысли» прямо сказано, что полубезумные идеи посещают Кику под влиянием Бодрийяра. Формула отношений между бывшим Советским Союзом (архаичным, символическим обществом) и Западом (производственным современным обществом) в настоящее время заключается в обмене боли на деньги: «Человек, наделенный способностью к духовному зрению, увидит гулаговских зэков в рваных ватниках, которые катят свои тачки по деловым кварталам мировых столиц и беззубо скалятся из витрин дорогих магазинов…»¹⁸ Однако «Македонская критика французской мысли» дает понять, что наделять ценностью жертвы и потери, как это происходит в «Символическом обмене и смерти», ошибочно. Пусть архаичные импульсы и направлены на подрыв буржуазных ценностей пользы и самосохранения, они таят в себе опасную разрушительную силу. Повесть не только намекает на неоднозначные выводы из концепции Бодрийяра, но и показывает, что символический обмен не столько предлагает альтернативу капиталистическим ценностям производства и обмена, сколько сам легко в них перетекает¹⁹.

Несмотря на явно гротескный характер, в «Македонской критике французской мысли» нашли отражение ключевые для Пелевина биоморфные и зооморфные мотивы. Во фразе о шеренгах крохотных динозавров, похожих на ощипанных кур, угадывается автоцитата из «Затворника и Шестипалого», где цыплята ожидают, когда их отправят на убой. Ячейки-кабинки, где люди привязаны, как скот в стойле, перекликаются с восприятием людей как биомассы, управляемой оранусом-Энкиду, «жирной надмирной тушкой» из романа «Generation "П"». Советская нефть с высоким «серным фактором», обозначающим концентрацию в ней страданий, — переосмысление демонических мотивов «Generation "П"», особенно мотива геенны огненной.

Люди и история превращаются в «человеконефть» и «нефтедоллары». В полубезумной (а со стороны Пелевина — комической) интерпретации марксизма, которую предлагает Кика, души советских граждан, чей труд создавал экономическую базу для денежных потоков, возвращаются в форме тех же денежных потоков. Если основным источником энергии и валютой в Советском Союзе являлась боль, в коммодифицированном постсоветском обществе она, как и любой другой ресурс, должна превращаться в деньги. Прошлое переплавлено в источник энергии, приносящий прибыль нефтяным корпорациям.

1. Пер. Л. Б. Черной. https://librebook.me/otchet_dlia_akademii (дата обращения: 12.05.2022).

2. Биоценоз (термин был введен в 1877 году Карлом Мёбиусом) состоит из продуцентов (растений), консументов (животных) и редуцентов (бактерий и грибов). Взаимосвязи между ними определяют, какие виды питаются какими. О борьбе за существование среди позднесоветских писателей и критиков см. Кащук Ю. Ниши биоценоза // Литературная газета. 1990. 10 октября. С. 4.

3. Как в произведениях Пелевина, так и в работах Фуко о биополитике изображено управление населением как биологическим видом. То, что Пелевин знаком с теорией Фуко, явствует из его текстов.

4. Джорджо Агамбен описывает мир, где имеет значение лишь биологическое выживание, а людьми движут полностью контролируемые экономические побуждения. Подлинно человеческие интересы, такие как искусство и религия, выродились в зрелища, а люди уподобились животным: «…Завершение истории с необходимостью подразумевало конец человека» (Агамбен Д. Открытое / Пер. Б. М. Скуратова. — М.: РГГУ, 2012. С. 14).

5. «Читатель, сопоставляющий детали описаний и реплики диалогов, медленно движется к озарению-догадке — параллельно с главными героями, постепенно постигающими мир» (McCausland G. Viktor Olegovich Pelevin. P. 285).

6. «Отношения с Другим состоят исключительно в акте пожирания или поглощения, поэтому "выживание" парадоксальным образом уничтожает и жертву, и агрессора» (Livers K. Bugs in the Body Politic: The Search for Self in Victor Pelevin’s The Life of Insects // Slavic and East European Journal. 2002. 46. № 1. P. 5).

7. Пелевин В. Generation «П». С. 10–11.

8. Культурный кризис постперестроечной эпохи в России «символизирует гибель интеллигенции» (Parts L. Degradation of the Word. P. 435).

9. Пелевин В. Generation «П». С. 108.

10. Слово «мамона» — библейское обозначение богатства — использует в Нагорной проповеди Иисус. Также оно фигурирует в Евангелии от Луки.

11. На мой взгляд, Пелевин в «Generation "П"» не связывает сформулированные Джеймисоном представления о коммодификации в эпоху позднего капитализма с простым биологическим процессом агрегации, а показывает, как переплетаются волнующие его ключевые темы: биоморфизм, познание и пропаганда.

12. Современное человечество не продвинулось дальше фиксации на описанных Фрейдом оральной и генитальной стадиях развития детей.

13. Пелевин В. Empire V. С. 64.

14. Пелевин В. ДПП (NN): Диалектика переходного периода из ниоткуда в никуда. — М.: Эксмо, 2003. С. 9–10; Эпизоды, когда персонажи едят тушенку, оставшуюся с советских времен (метафора переработки прошлого), фигурируют в нескольких постсоветских романах, включая «2017» Ольги Славниковой и «Матисс» Александра Иличевского (2006).

15. Тема нефти послужила топливом для многих постсоветских писателей, в том числе для Иличевского. О петропоэтике см.: Kalinin I. Petropoetics // Russian Literature since 1991 / Ed. E. Dobrenko, M. Lipovetsky. — Cambridge: Cambridge University Press, 2015. P. 120–144.

16. Пелевин В. ДПП (NN). С. 275.

17. Пелевин В. ДПП (NN). С. 296.

18. Там же. С. 284.

19. См., например, критику Бодрийяра: Cupitt D. Time Being. London: Hymns Ancient & Modern, 2000.