Издательство «Альпина Паблишер» представляет книгу Шарлотты Фокс Вебер «Больше чем желание. Разговоры с психологом о сокровенном» (перевод Валерии Башкировой).
Шарлотта Фокс Вэбер — известный психотерапевт, эксперт лондонской The School of Life, — предлагает нам задуматься, чего мы хотим на самом деле. Почему часто мы живем, исполняя чужие, навязанные нам желания, и только реализовав их, понимаем, что несчастливы? Автор выделяет 12 основных потаенных желаний, в которых людям сложно признаться самим себе: любить, контролировать, стремиться к пониманию, властвовать над другими, быть свободными, побеждать и т. д. Шарлотта приоткрывает для нас секретные двери своей практики.
В каждой главе автор дает яркий кейс своего клиента, с которым мы если не идентифицируем себя, то как минимум готовы ему сопереживать. И через его историю лучше понять свою. Это профессиональный взгляд на то, что связывает всех нас, принятие глубокой важности понимания и формулирования наших желаний и практический набор инструментов для осознанной жизни.
Предлагаем прочитать фрагмент книги.
Стремление контролировать ситуацию
У всех нас всю жизнь возникают проблемы с контролем — над питанием, употреблением наркотиков, расходами, телами, соблюдением правил, отношениями с окружающими, своей внешностью, затратами времени. Всегда есть что-то, что мы хотели бы контролировать в принципе — или контролировать лучше. У младенцев могут формироваться привязанности к самым необычным объектам. На оральной стадии1 они познают предметы, пробуя их на вкус, то есть буквально тащат в рот что попало, даже если это бессмысленно или опасно. А потом, когда взрослый отнимает то, чем удалось завладеть, они приходят в ярость: их чего-то лишили! Ощущения потери и контроля над ситуацией тесно связаны. Эта связь сохраняется всю жизнь. Малыши, дети постарше, подростки и взрослые — все хотят так или иначе контролировать ситуацию. Иногда мы регрессируем и начинаем вести себя по-детски, но всю жизнь пытаемся не быть беспомощными, как младенцы.
Открывая для себя понятие времени, ребенок также узнает о конечности всего сущего. День переходит в ночь, дни рождения приходят и уходят, учебный год завершается, вечеринка закончилась, время идти спать. Нам хочется, чтобы что-то кончилось как можно скорее — «Сколько можно ждать? Ты еще не готов?» — или, напротив, тянулось подольше: «Пожалуйста, можно я побуду здесь еще немного?» Всегда возникает желание что-то продлить, отсрочить неизбежное: «Еще разочек», «Еще одну сказку». В то же время дети учатся получать удовольствие от ожидания — интересного события, праздника, выполнения планов на будущее. Учась терпеливо ждать, мы узнаем, что такое отсроченное удовлетворение. Но проявлять терпение трудно в любом возрасте.
Стремление к контролю над ситуацией связано с ощущением защищенности и способности управлять своей жизнью. Нам хочется думать, что мы можем взять происходящее в свои руки. Мы нуждаемся в безопасности и уверенности. Ощущение беспомощности и зависимости от воли окружающих вызывает у нас бурную реакцию. «Я иду в свою комнату, потому что это я так хочу, а не потому, что ты мне велел!» — вопит наказанный ребенок: он соглашается принять кару, но на своих условиях. «Вечно вы за мной следите!» — кричит разгневанный подросток, когда родители вводят «комендантский час». Одержимый «синдромом вахтера» менеджер низшего звена делает атмосферу в компании невыносимой. Чрезмерный контроль со стороны партнера превращает каждое свидание в изматывающий допрос. Мы с радостью соглашаемся отказаться от контроля над ситуацией в отдельных сферах жизни, особенно если у нас есть надежные проводники и попутчики. Как приятно переложить ответственность на другого под лозунгом «На ваше усмотрение»! Но мы хотим сами решать, когда и как отказываться от контроля.
Контролировать время трудно. Одни люди обожают планировать, другие терпеть не могут. Запланировать можно и ланч с другом на следующей неделе, и брачный союз с намерением состариться вместе. Если есть план, есть и представление о том, что произойдет дальше, и мы чувствуем, что способны формировать свое окружение и влиять на него. Мы можем с нетерпением ждать запланированного события или всячески стараться избежать его. Знание того, что мы увидим впереди, может давать ощущение новизны или предсказуемости. Противоречие между стремлением к защищенности и жаждой острых ощущений упирается в проблему контроля над ситуацией. Будем ли мы держаться за привычную работу, надежную и неплохо оплачиваемую, но скучную, или рискнем искать другую, требующую большей самостоятельности? Согласимся ли на страстный, бурный роман с потрясающим сексом, если партнер кажется небезопасным?
Мы чувствуем, что в какой-то мере контролируем ситуацию, когда пишем списки дел, строим планы. Нам кажется, что мы всё предусмотрели. Иногда даже воображаем себя бессмертными и всемогущими. Но ограниченность планирования разрушает эту иллюзию. Нельзя быть в двух местах сразу. Невозможно переделать все дела.
Иногда мы избегаем планирования, потому что ждем новой возможности или подходящего момента. Если мы на чем-то зациклены или чего-то боимся, страдаем от нерешительности и тревожности, то не решаемся на долгосрочные обязательства, но неопределенность планов тоже не сулит ничего хорошего. Одним план дает ощущение свободы, других только стесняет. Если нам кажется, что наши молитвы услышаны и нам известен каждый шаг на пути вперед, то вскоре мы обнаруживаем, что ограничены уже чрезмерным контролем и предсказуемостью ситуации. Не зря говорят: «Хочешь рассмешить Бога — расскажи ему о своих планах». Неожиданные события пускают под откос то, что было предусмотрено. В жизни всегда есть доля неопределенности.
Мы боремся с возрастом и сражаемся с течением времени. Это касается не только нас самих, но и всех (и всего) вокруг. Независимо от того, в какой степени считаем себя ответственными за происходящее, мы в любой момент можем что-то или кого-то потерять: близких, молодость, вещи, время. Терять приходится многое, и это бывает невыносимо. Как выразилась принцесса Мари Бонапарт2, «в сердце каждого человека живет ужас перед временем». Мы знаем, что смертны, но одно дело — знать, и совсем другое — принять этот факт. Время напоминает нам о нем. Быстротечность жизни угрожает ощущению контроля над ситуацией. Научиться смиряться с неприятным чувством угрозы — серьезная и очень важная задача. В конце концов время всех поглотит.
Мы можем решить сделать паузу, но на практике это бывает непросто. Мы знаем, что выгорели, встревожены, плохо спим. Все вокруг твердят, что надо жить настоящим, быть внимательными и спокойными. Но вокруг безумный мир, полный пустой болтовни и отвлекающих факторов. Мы слишком часто смотрим на экраны и забываем жить в настоящем.
Кабинет психотерапевта может быть местом, где мы ищем и иногда находим то, что Томас Элиот3 называл «неподвижной точкой, вокруг которой вращается мир». Мы останавливаемся и начинаем думать: где мы, как сюда попали, куда намерены идти дальше? Проработка прошлого может сделать жизнь полнее. Нормально и полезно вспоминать и заново переживать на сеансе яркие моменты прошлого, испытывая при этом сильные чувства. Мы часто возвращаемся в прежние времена — и видим все по-новому. Воспоминания становятся богатым источником смыслов и открытий в настоящем.
Фрейд утверждал, что течение времени, наряду с другими факторами, делает жизнь богатой и обильной. «Ограниченная возможность наслаждения повышает его ценность», — писал он. Подумайте о праздниках, вечеринках, белужьей икре, коротких и сладких романах, особых случаях, редких вещах вроде французских сумок, купить которые можно только по подписке, много лет прождав в очереди. Мы особенно дорожим труднодоступным, а то, чего у нас слишком много, со временем часто перестаем ценить. Но тревожное ощущение конечности всего и вся может сделать наслаждение моментом почти невозможным.
Работая с Джорджем, молодым человеком, который пришел ко мне в состоянии ужаса, глубоко страдающим, я многое узнала о времени. Тридцатипятилетняя Пенелопа, его любимая жена, мать двух его маленьких дочек, умирала от редкой формы сердечной недостаточности. Она была молода, но конец близился, и у Джорджа словно украли его распланированное будущее. Он боялся страшной утраты и пытался к ней подготовиться. Психотерапевты называют это состояние упреждающим горем (горем ожидания). Время истекало. Время грабило Джорджа. Время было неумолимо.
Мы начали вместе бороться с тикающими часами, но это вызывало тревогу, было нереально, невозможно. Время отнимает у нас все самым безжалостным образом. Даже тех, кого потеря не касается лично, преследует мысль о ней. Мы с Джорджем попытались отрицать время, но и это не сработало. Лишь когда мы поняли и приняли ограниченность времени, Джордж расстался с некоторыми своими иллюзиями и открыл в себе некий творческий потенциал, который помог ему справиться с болью. Он нашел внутри себя уверенность и легкость. Он начал принимать свою невыносимую утрату.
Время Джорджа
За окном — туманное серое лондонское утро. Низкое хмурое небо нависло над землей. По дороге на работу я вдыхаю нездоровый, холодный, влажный воздух, который словно задумал задушить меня. У меня ужасное настроение, ребенок почти всю ночь не давал мне спать, хотя мне и так не спалось. Меня беспокоит бесконечный список запланированных дел. Но в кабинете, сидя напротив Джорджа, я ощущаю: между нами — свет и жизнь. Это наш третий сеанс, а мне с первой встречи кажется, что мы давно и близко знакомы.
— Шарлотта, это невыносимо, — говорит Джордж.
Голос у него очень приятный. Я всегда воспринимаю его слова серьезно, хвалит ли он сэндвич или развивает философскую концепцию. Он грек, но живет в Великобритании с отрочества, и его английский, несмотря на еле заметный акцент, гораздо более правильный и выразительный, чем у большинства носителей. Он высокий и стройный, у него твердо очерченное, живое лицо, как с портрета кисти Эль Греко.
Я смотрю на него, киваю — только потому, что он тоже кивает в ответ, — и ловлю его взгляд. Мне не нужно спрашивать, что его мучает. Я знаю: он сам мне расскажет. Он виртуозно подбирает слова, но и без них мы прекрасно понимаем друг друга. Джордж — пианист, и музыкальность накладывает отпечаток на его жесты: он разводит руками, барабанит пальцами по столу, сцепляет ладони, чертит широкие круги в воздухе, когда говорит. Сейчас он сжимает кулаки. Он изо всех сил старается держаться.
— Врачи Пенелопы заговорили о паллиативе. Боже!
Он боялся этого момента — и знал, что он наступит. Мы говорим о том, каково ему слышать это слово — «паллиатив». Джордж рассказывает о его этимологии — оно происходит от латинского слова pallium, «плащ». Как он теперь его воспринимает?
— Я просто должен использовать каждый момент, который еще могу провести с Пенелопой, — говорит он. — Я потерял так много времени. Мы познакомились, когда нам было чуть больше двадцати, долго встречались, а я всё не делал ей предложение. Не хотел брать на себя ответственность. И рождение детей мы откладывали несколько лет. «Зачем спешить?» — говорил я, хотя Пенелопа была готова к материнству куда раньше. А теперь случилось это. Боже мой! Как это случилось? — Он переводит дыхание. — Сегодня мне было трудно выкроить время, чтобы выбраться к вам.
В сегодняшней жизни Джорджа постоянно не хватает времени, в том числе и на психотерапию. Ему трудно приходить ко мне, но трудно и уходить.
— Хорошо, что вы все-таки выбираетесь.
— Я только здесь могу быть собой. Вы мне это позволяете. В других местах я буквально разрываюсь между проблемами. Меня переполняют чувства, которых я не могу показать.
Кажется, мне предоставлена особая привилегия — заглядывать в его внутренний мир. Я спрашиваю, как ему удается держать себя в руках за пределами кабинета.
— Я не хочу обременять Пенелопу своим горем. Это было бы несправедливо по отношению к ней.
Такой выбор дорого ему обходится. Скрывая свои чувства, он отдаляется от жены, и разрыв увеличивается с каждым днем.
— Я в каком-то смысле отстраняюсь, но одновременно тянусь к ней, и держаться не получается.
Он дышит поверхностно и прерывисто. Он описывает, что происходит:
— Я смотрю на нее и знаю, что она скоро уйдет. Это невыносимо, и я не хочу, чтобы она видела мое отчаяние. Пытаюсь просто принять то, что могу.
По его словам, без психотерапии он бы пропал.
— Слава богу, всегда можно прийти к вам.
На первом сеансе мы договорились, что будем работать столько, сколько потребуется. Может быть, я по-своему пыталась подарить Джорджу что-то вечное? С тех пор наши отношения во многом строятся на исключениях из правил. Я планировала отказываться от любой новой работы, и мы с Джорджем договорились, что я оценю его состояние и направлю к другому психотерапевту. Но почему-то мне показалось важным поработать с ним. Это было столь же клинически оправданно, как и направление к коллеге. Я приняла решение работать с Джорджем сама — наверное, просто потому, что это было приятно. В других случаях меня раздражают переработки и чрезмерно напряженный график, но работу с Джорджем я включила в расписание в полном согласии с самой собой.
— Я постоянно скрываю свои чувства не только от Пенелопы, но и от всех остальных. Скрываю отчаяние от девочек. Наши близкие так ранимы. Мне приходится держать себя в руках на работе. Врачи Пенелопы — ее врачи, не мои. Друзья, бывает, спрашивают, как у меня дела, но я ничего не понимаю и только снова и снова повторяю одно и то же: «Знаете, надо как можно лучше провести оставшееся время». И не могу им открыться.
— Как вы думаете, что будет, если вы откроетесь?
— Гигантское наводнение, вот что. Если я перестану сдерживать слезы, я упаду, нет, утону в слезах. Я должен оставаться на плаву.
— Какой яркий образ!
Он говорит, что откровенен со мной, но я и без этого серьезно отношусь к его сигналу об угрозе эмоционального наводнения.
— Друзья всё равно вечно начинают расспросы в самые неподходящие моменты, когда рядом люди или когда нас постоянно прерывают. Всё происходит так стремительно. Знаете, как с маленькими детьми, когда при них обрывают разговор. У меня так мало времени. Ни на что не хватает. На работе вечный цейтнот. У нас полно неоплаченных счетов, девочек надо отводить в детский сад в разное время, няни тоже работают по разному графику. Я ничего не успеваю.
Темп его речи ускоряется, на лбу проступают капельки пота.
— Джордж, на вас так много всего свалилось. Конечно, времени мало. Позвольте себе сделать паузу. Хотя бы на мгновение. Хотя бы здесь.
Я пытаюсь помочь ему замедлить темп, не говоря этого напрямую.
— Взять паузу. Хм, это трудно.
— Понимаю, — говорю я. —Мне тоже трудно. А в музыке как вы относитесь к паузам?
— В музыке... о, это интересно. Паузы помогают мне слышать, что я играю. Тишина наполнена смыслом. Люди слушают паузы. Я неплохо умею определять, когда нужно их делать. Но сейчас — не удается. По дороге сюда я взглянул на небо, и облака показались мне потрясающими. Мне вдруг стало невыносимо думать, что нам с Пенелопой больше не придется наслаждаться, вместе глядя на небо. Я едва не вернулся домой — сказать ей, чтобы она посмотрела на облака.
— И?..
— Я позвонил ей. Я уже опаздывал к вам. Но, знаете, она дремала, и, мне кажется, звонок вызвал у нее раздражение. И просьба подойти к окну и посмотреть на облака — тоже. Она сказала, что видит только серое небо. Я так часто ошибаюсь. Может быть, не стоило оставлять ее, чтобы прийти к вам. У нас кончается время, и я должен быть с ней постоянно, пока она жива.
То самое небо, которое показалось мне хмурым, он нашел потрясающим. Вот что значит угол зрения! Сегодня, когда я смотрела на небо, я была в плохом настроении, и облака мне не понравились. Восторг Джорджа кажется немного вынужденным: он пропитан грустью, а сам Джордж мучается чувством вины.
— Я совершенно выбит из колеи. Я везде и нигде. Я чувствую, что ничего не контролирую, — говорит он. — И не могу смириться с происходящим. — Он смотрит на меня. В его глазах застыло отчаяние. — Как мне пережить это? А если я не смогу? У меня нет выбора. Я нужен девочкам. Но что, если я не смогу этого пережить?
— В начале сеанса вы сказали, что это невыносимо. Конечно, вам может казаться, что вы не переживете этого. Вы в очень сложной ситуации, однако уже переживаете то, что невыносимо. Вы молодец.
Как можно мягче я говорю, что сеанс подходит к концу.
— Как? Уже? Нет!
Он не верит.
— Увидимся на следующей неделе, в это же время.
— Минуту. Не могли бы вы вкратце повторить то, что сказали о моей тревоге, и объяснить, как справиться с ситуацией? — спрашивает он.
Об этом вкратце не расскажешь, а нам пора закругляться! Это нечто большее, чем так называемый «эффект дверной ручки», когда клиент в последний момент, буквально открывая дверь, чтобы выйти из кабинета, сообщает психотерапевту нечто ключевое — как будто бомбу бросает. Я понимаю, что Джордж хочет еще немного побыть у меня. Я не хочу его останавливать, не хочу обесценивать нашу содержательную беседу, наспех подводя итоги или с бойкой небрежностью давая советы навынос. Он поставил меня в затруднительное положение: не уходит и вынуждает меня нарушить правила. Что мне делать? Продолжать сеанс я не могу — и проявляю твердость.
— Мы займемся этим на следующей неделе. Я не хочу оказывать вам медвежью услугу, давая советы на скорую руку, когда нет времени.
— Даже минуты?
— Мне очень жаль, Джордж, я знаю, что минута — это немного, но мы действительно вынуждены прерваться, — говорю я.
Вот-вот придет следующий клиент. Я ужасно хочу пить, а мой стакан с водой пуст.
— Хорошо. Шарлотта, пожалуйста, не могли бы вы написать мне что-нибудь по электронной почте между сеансами? Простите. Я знаю, что наше время истекло. Простите. Большое спасибо.
В этот момент я практически выталкиваю его за дверь. Сбегать на кухню и набрать воды до начала следующего сеанса, видимо, уже не получится.
— Я напишу вам, — торопливо говорю я, провожая Джорджа до двери.
Он достает телефон, чтобы заглянуть в календарь и посмотреть, когда назначена следующая встреча со мной. Спрашивает о чем-то еще. Я поспешно отвечаю:
— Да-да-да, хорошо.
Проходит еще несколько минут, прежде чем он все-таки уходит. Является следующий клиент, и я еще почти час мучаюсь жаждой.
В тот вечер я трачу непропорционально много времени на продуманное электронное письмо Джорджу. Излагаю свои соображения о том, как ему помогать себе в перерыве между сеансами. Он горячо благодарит. Он не выходит у меня из головы, и, возможно, прося уделить ему еще несколько минут, помочь, он просто по-своему ищет во мне спасения. Я даю ему всё, что могу, но этого недостаточно.
1. Оральная стадия — по Фрейду, первая стадия психосексуального развития ребенка, начинающаяся с рождения и продолжающаяся до года.
2. Принцесса Мари Бонапарт (1882–1962) — французская писательница, переводчица, психоаналитик, ученица Фрейда.
3. Томас Элиот, или Т. С. Элиот (1888–1965) — американо-британский поэт, драматург и литературный критик, представитель модернизма в поэзии.