Издательство «Новое литературное обозрение» представляет книгу «Постсоветская молодежь. Предварительные итоги» / Лев Гудков, Наталия Зоркая, Екатерина Кочергина, Карина Пипия.
Молодежь — это социальная группа, которая наиболее остро чувствует любые изменения, начинающие происходить в обществе или только витающие в воздухе. В центре внимания авторов коллективной монографии оказываются два поколения постсоветской молодежи — родившиеся в середине или конце 1980-х и в середине или конце 1990-х годов. Первые застали крах огромной империи, период социальной дезориентированности и самых радикальных государственных трансформаций, а вторые — установление авторитарного режима, бурный рост потребления и возвращение к консервативной идеологии. Как эти два поколения относятся к советскому прошлому? Что думают о Западе, о демократии и участии в политике, о религии и морали? Насколько распространены среди них расизм и ксенофобия по сравнению со старшими возрастными группами? Анализируя результаты социологических исследований, авторы пытаются найти ответы на важнейшие вопросы и понять, удалось ли представителям этих поколений усвоить новую систему ценностей.
Предлагаем прочитать фрагмент книги.
Исследования молодежи 2000–2010-х годов
Современная молодежь: к проблеме «дефектной» социализации
В начале 1990-х годов потенциал изменений в обществе и его модернизации связывался с вступлением в «новую жизнь» молодых поколений. Признаки изменений искались исследователями не только в образованном слое, из которого должны выдвигаться и формироваться специализированные элиты общества, не только в современной, более сложно устроенной урбанизированной среде больших городов и мегаполисов, но и в среде молодежной. Мы постоянно отмечали, выделяли, вытаскивали на свет такие отличительные характеристики молодых, как положительное, открытое отношение к Западу, более явную, чем в населении в целом, идентификацию с либерально-демократическими ценностями, стремление к гражданским свободам, достижению, успеху. И, наконец, мы постоянно отмечали большую удовлетворенность среди молодых происходящим в стране и ее повседневной жизни. Население страны долгие годы было глубоко фрустрировано, растеряно и раздражено. Приспособление к переменам не связывалось с идеями будущего развития, осознавалось как «выживание». Россияне ностальгировали по прошлому, идеализировали советское время, вытесняя память о своих же тогдашних проблемах. Многие ощущали себя выбитыми из колеи. На таком негативном фоне молодые с их оптимистичными настроениями, оценкой происходящего и более «демократичными» взглядами задавали некий положительно окрашенный «горизонт будущего» в изучаемом социуме.
В представлениях большинства населения выиграли от накативших на страну перемен либо люди нечестные — жулики, спекулянты, преступники, мафия (те, кто нарушал нормы «советской морали», что было и защитной, лицемерной реакцией большинства на экономические перемены), либо люди, имеющие власть или близкие к ней. Более половины россиян считали себя проигравшими в ходе реформ, людьми без будущего1. Неясная, смутная надежда на другую жизнь связывалась с молодежью. Проекция лучшего будущего, вроде бы «естественное» ожидание «лучшей жизни для детей», включала в себя сознание собственной неудачи, фрустрацию от нереализованности индивидуальных притязаний и аспираций.
Вызвавший большой резонанс в конце 1980-х годов документальный фильм «Легко ли быть молодым?» ставил на примере историй разных героев проблему социализации молодых людей в советской системе, уничтожения будущего у последнего советского поколения молодежи. Авторы поднимали вопрос о том, какой ценой молодые вписываются в систему, каковы издержки адаптации к существующему. Тем самым затрагивалась и проблема понимания того, как устроено советское общество, что оно делает с человеком. Но все это было скоро вытеснено из общественного сознания и забыто.
Функции адаптации к меняющейся реальности и «взращивания» нового поколения в это время, как уже отмечалось, берет на себя семья. Главным для нее являются не только задачи выживания, но и обеспечение возможностей «другой жизни» именно для детей, использования детьми новых шансов. Однако пассивное приспособление к переменам со стороны самих «взрослых» (приспособление без изменений), понижение собственных запросов и ожиданий вели к общему сужению и упрощению представлений о «будущем», к концентрации на решении повседневных проблем, «борьбе» с повседневным, но уже не «советским» бытом. Благополучие детей, как показывают многолетние опросы, в сущности виделось как восполнение того, чего не хватало поколению родителей, — материальной обеспеченности, свободы от давления повседневных тягот, развлечений. Распад советской системы приводил к тому, что огромная часть ответственности за социализацию будущего поколения перекладывалась на плечи семьи. В таких условиях советская система институтов дошкольного, школьного, вузовского образования рушится и, примитивизируясь, воспроизводится, распространяется не только платность, но и коррупция. Значительная часть городских семей вынуждена не только возвращаться к присущим аграрному обществу функциям вроде обеспечения семьи продуктами за счет приусадебных участков, но и искать дополнительные средства, чтобы вкладывать их в образование детей, начиная с детского сада вплоть до вуза.
Изменения не могут закрепиться в обществе без подключения к семейному воспитанию новых специализированных агентов социализации — современной средней и высшей школы, других новых или трансформированных подсистем общества (культурных учреждений, СМИ, права, здравоохранения), эффективность и модернизационный потенциал которых напрямую связан с состоянием элит общества.
Иллюзии модернизационного потенциала претендующих на роль элиты культурных групп (интеллигенции) исчезли уже к началу 1990-х годов, когда завершился период гласности. Придание публичного характера всему запретному, замалчивавшемуся и искажавшемуся в советскую эпоху было актом признания интеллектуального опыта советской интеллигенции, но без понимания того, насколько последняя была частью системы.
Так или иначе, публичная критика прошлого, советской системы конца 1980-х — начала 1990-х годов оказалась практически не востребованной социумом, озабоченным проблемами повседневного выживания, не стала отправной точкой для ценностных трансформаций институтов воспроизводства, социализации. Для современной молодежи, как и для всего общества в целом, советское прошлое, вопросы понимания того, как было устроено советское общество, в котором выросло большинство населения, полностью перестали быть значимыми.
«Цивилизационные» функции берет на себя при этом массовая культура и массовое потребление. Освоение современности, интерпретация новых проблем и жизненных коллизий, напряжений, конфликтов происходят через каналы массовой коммуникации, терявшие свою наметившуюся было направленность на разные типы аудиторий, все больше подчинявшиеся запросам массового и «низового» потребителя.
Сосредоточимся на том, что привносят или привнесли молодые поколения в работу институтов «повседневного воспроизводства» общества, каковы особенности социализации молодежи в рамках этих институтов — в сфере образования, трудовой жизни, семьи. Особый интерес для нас представляет та количественно незначительная, но очень важная часть молодежи, которую мы описывали в своих исследованиях как «наиболее активную», «продвинутую», ориентированную на «успех» и добивающуюся его. Именно эта молодежь — городская, высокодоходная, высоко оценивающая свои реальные (или мнимые) достижения — воспринимает себя как «норму», выступая ориентиром не только для остальных молодых, но и для всего общества в целом. Так возникает специфическая социальная морфология общества, когда «молодость» — характеристика аскриптивная — выступает главным условием и ресурсом успеха, достижения.
Свой образ жизни эти молодые рассматривают как образец достижений, который демонстрируют «всем прочим», в том числе группам провинциальной, периферийной молодежи, к чему нужно (и можно) стремиться. Именно поэтому молодежь можно рассматривать как «общество в обществе», которое устроено так же, как и «большое» общество в целом, где есть свой центр и своя социальная периферия, свое «социальное болото». Именно эта молодежь осваивала и закрепляла новый для страны образ городской жизни, обживала менявшийся и выраставший на глазах новый «большой город».
К феноменологии нового города
За постсоветский период советская топография, разметка крупного города полностью ушла. Нынешняя молодежь росла в новом городском пространстве, ориентирующемся на современный западноевропейский город или имитирующем его. Этот город, как и жизнь на страницах глянцевых журналов, популярных среди молодых, особенно тех, кто побогаче, был предназначен не для всех. «Новое» в городском пространстве — а это, конечно, центр большого города — имело (и все еще сохраняет) примечательное отличие: оно адресовалось молодым и преуспевающим. Все прочие «социальные возрасты» и «социальные слои» оказались надолго вытесненными на периферию — подальше с глаз со своими «оптовками», дешевыми вещевыми рынками, киосками, «старыми» магазинами, «парикмахерскими», «прачечными», «булочными» (с глаз долой для внешнего, в первую очередь воображаемого «западного» наблюдателя-туриста, который должен видеть, что «здесь» все как «у нас»).
Тем самым как бы снималась, «разгружалась» проблематичность актуальной повседневной жизни всего общества, выстраивалась его благополучная витрина, становящаяся все изобильнее и богаче. Символы центра, ценностного ядра советского официозного социума быстро менялись: вокруг Кремля, Генштаба, Государственной национальной библиотеки и т. п. воздвигался мир рекламы и постсоветского гламура. Новые кафе, бары, ночные клубы, роскошные (особенно для советского обывателя) магазины, новые кинотеатры были ориентированы прежде всего на молодых, зазывали их к себе дизайном, интерьером, слоганами, атмосферой и получали именно молодых в качестве постоянных клиентов — более активных, «таких, как на Западе», готовых воспринимать, усваивать и демонстрировать эти «новые» культурные формы городской жизни.
Эти молодые уже на старте зарабатывали намного больше, чем их родители, они были платежеспособны. Новое обличье городской среды, новые стандарты потребления давались в руки молодым как бы в готовом виде — как конструктор «Лего», детальки, которые только нужно собрать, как материалы для евроремонта, которые можно просто купить. Образцы повседневной жизни (такой, как на благополучном Западе), подсмотренные еще в советское время родителями в западном кино или в «заграничных» журналах, теперь тиражировали модные глянцевые издания, их подхватывала подражающая им «тонкая» массовая пресса. Образы обустроенной повседневной жизни потоком шли через телекартинки, рекламу, ставшее доступным мейнстримовое, прежде всего американское, кино и т. п. Полученный «оптом», «в наборе» (как и поток дешевых западных продуктов, хлынувший на рынок и заполнивший пустовавшие прилавки), новый город не предполагал работу культуры, работу общества над осмыслением и последующим оформлением его обличья (тут больше «упражнялась» городская власть).
Новый город оказался без истории, вне истории, вне прошлого и вне повседневной, бытовой рутины. На Западе по изменениям городской среды можно отслеживать динамику взаимодействия разных социальных групп, слоев городской жизни, общества в целом, реконструировать процесс символического осмысления и переосмысления городской среды. Например, по популярности того или иного жилого района западного города именно среди молодых, выстраивающих свою «драматургию» жизни в городе (жизненно-повседневные стратегии молодых яппи или, напротив, «альтернативщиков», «зеленых» и т. п.). У нас же заимствования западных образцов выступали как знаки, маркеры новой жизни, которая была закрыта для тех, кто не вписывается в новую благополучную жизнь, то есть для большинства, становящегося, как ни парадоксально, маргинальным.
Город и деньги
Главными ресурсами, позволяющими войти, вписаться в этот новый, сверкающий и «беззаботный» мир города (разумеется, тот, что «на витринах», а не в подворотнях и не на окраинах, скрытых от глаз чужаков, непосвященных), были и во многом остаются «деньги» и «молодость». Они выступают ситуативным, «местным» эквивалентом ценности.
Если в первое время город витрин и знакового потребления был подчеркнуто молодым, то теперь он все больше становится показушно-богатым, но вовсе не более демократичным, открытым, сложно устроенным, дифференцированным, культурно и социально насыщенным, многообразным. В таком городе деньги в определенном смысле «не считаются», ведь размер трат мотивирован, оправдан приобщением к знакам статусной иерархии. Чем больше ты тратишь, тем выше ты стоишь. Именно поэтому деньги здесь «дутые», не связанные с трудовыми затратами, соотношением усилия и достижения, с рационализацией повседневности, с рациональным выбором, калькулирующим соотношение затрат и качество услуг, с выстраиванием жизненных финансовых стратегий. Они не символический посредник, не мера ценностей, а «взнос», «билет», «талончик» на вход. Это деньги, которые, подобно советскому дефициту, отмечают статус, маркируют принадлежность к иерархии. Поэтому за новизной (ведь выросло первое поколение «с деньгами») прячется очень простая конструкция устройства общества: «выиграл» — «проиграл», «вписался» — «выпал». Такие «деньги» очень просто решают повседневные социальные проблемы — со здоровьем, образованием, армией и т. д. Но они не изменяют соответствующих институтов, задавая лишь образец «нового» способа адаптации к репрессивной и коррумпированной системе, к институциональному произволу.
Город и «общество»
В таком новом городском мире практически отсутствуют или не обладают достаточной силой символической репрезентации представители других социальных возрастов. Здесь нет старости, зрелости, практически нет детства, то есть нет разнообразных социальных партнеров, обобщенного «другого». Но тем самым нет и иных категорий социального времени — нет человеческой биографии, нет истории, смерти. Чтобы оставаться в таком мире, нельзя стареть и болеть. Такой город как-то не придумал для этого пристойного места и среды обитания. Кажется, что, как и прочие заимствованные у Запада стандарты повседневной жизни городского человека, стремительное распространение среди «продвинутых» горожан всестороннего «ухода за собой» — от фитнеса до пластических операций — нацелено прежде всего именно на то, чтобы как можно дольше не выпадать из когорты молодых. Это не связано с рационализацией ценности здоровья и самой жизни со всеми ее возрастами. Если в развитых странах стремление сохранить здоровье тесно связано с ценностью качества жизни всех возрастов (ценность, являющаяся одной из ключевых и в западной медицине), то в России оно скорее носит характер социально-ролевой или особой статусной игры. То, что среди самых острых проблем в опросах молодежи особое место занимают проблемы пьянства и наркомании, говорит не только об их распространенности, но и об отсутствии наработанных культурных защитных ресурсов, навыков контроля, самодисциплины и рационализации своего поведения.
Другая черта такого нового города, связанная с предыдущей, — это отсутствие или подавление социально-пространственного измерения. Центр или социальный «верх» вытесняет социальную периферию, социальный «низ», социальные «края», маргиналии. Бывшие привокзальные площади столицы, оживленное место обмена и коммуникации центра и периферии, «закрываются» скроенными по одному лекалу «торгово-развлекательными центрами», дешевые мегамаркеты всех разновидностей и «для всех» выносятся за пределы окружной дороги.
1. В среднем за период 1995–2020 годов 48 % россиян считают, что было бы лучше, если бы всё в стране оставалось так, как было до начала перестройки (до 1985 года), несогласных с ними в среднем за тот же период — 39 % (Общественное мнение 2020 // Левада-Центр*: Ежегодник. 2020. С. 146. Табл. 19.3).
*АНО «Левада-Центр» включен Минюстом РФ в реестр иностранных агентов.