Издательство «Новое литературное обозрение» представляет книгу Иэна Пэнмана «Изгиб дорожки — путь домой» (перевод Марии Ермаковой).
Книга классика британской музыкальной журналистики Иэна Пэнмана «Изгиб дорожки — путь домой» — это сборник виртуозных эссе о ряде фигур, оказавших влияние на историю поп-музыки: Чарли Паркере, Джеймсе Брауне, Фрэнке Синатре, Принсе и др. Кажущийся сначала произвольным и фрагментарным выбор при более пристальном рассмотрении позволяет обнаружить ключевую тему сборника — рецепцию и место афроамериканской традиции в рамках западноевропейской популярной культуры. Вынесенная в заглавие строка из стихотворения Уистена Хью Одена подсказывает лейтмотив этих текстов — поиск дома, который существует как неуловимое эхо и отзвук любимых композиций. Эссеистика Пэнмана ностальгична в буквальном смысле этого слова: именно бездомность, понятая через призму быта, гендера, искусства, социума, политики, истории и религии, объединяет всех героев его книги. Тем не менее письмо Пэнмана далеко от заунывных ламентаций по безвозвратно ушедшей эпохе. Британский критик бескомпромиссно препарирует не только биографии и творчество культовых музыкантов, но и механизмы западноевропейской поп-культуры как таковой. В результате перед нами одна из самых ярких книг о любви: любви, полной противоречий и изъянов, любви к поп-музыке — возможно, главному событию в истории культуры второй половины XX века.
Предлагаем прочитать отрывок из главы, посвященной Фрэнку Синатре.
В документалке 1998 года «The Voice of the Century» («Голос века») из серии «Arena» Синатра рассказывает, как он учился петь, слушая духовые инструменты, «как музыканты дышат» и как некоторые джазмены могут играть так, что мелодия кажется одновременно невероятно хрупкой и вместе с тем незыблемой. Он снова упоминает Томми Дорси («Я, наверное, единственный певец, бравший уроки вокала у тромбониста») и Бена Уэбстера (одного из первых артистов, кого Синатра начал издавать на собственном лейбле Reprise Records). Но еще более примечателен третий источник влияния, который дает понять, как поистине глубоко джаз коренился у молодого певца в душе: тенор-саксофонист Лестер Янг. Янг был музыкальной второй половинкой Билли Холидей, тихим новатором и в конечном итоге фигурой довольно трагической. И в жизни, и в музыке модник Янг не особенно вписывался в общее брутальное течение: он бывал утонченным, до невозможности милым и нежным, чуть ли не беззащитным. При игре его тон был воздушен, неуловим — как музыкальный шрифт Брайля. Рассказывают, что ближе к концу жизни През (как прозвала его Холидей1) нередко сиживал в своем дешевом гостиничном номере, по привычке пил, уставив взгляд на Нью-Йорк за окном, и снова и снова крутил пластинки Синатры.
Молодой Синатра, безусловно, многое перенял у образчиков «крутизны» из мира джаза, но, возможно, свой отпечаток наложила на него и другая квазимасонская группировка, в связи с которой часто упоминалось его имя. Взгляните, что пишет Джон Дикки в своей книге «Коза Ностра: история сицилийской мафии» («Cosa Nostra: A History of the Sicilian Mafia», 2004): «Всякий, кого так называли ["mafi oso"], обладал, как считалось, неким особым качеством, и это качество называлось "mafia". Ближайший современный эквивалент — "крутизна"». Среди «людей чести» исключительную важность имела «сдержанность, вещи, о которых молчат». Общались они посредством «шифров, намеков, обрывков фраз, каменных взглядов… и значимого молчания». Такое определение «мафии» наводит на мысли о какой-то даже преступной душевности. Позднее декаденты от мира рок-н-ролла, может, и въезжали в бассейны на дорогущих тачках и швырялись телевизорами, спьяну упражняясь в меткости, но закулисный круг общения Синатры подразумевал беззаконие совсем иного ранга. Ходили слухи, что он якшался с адептами по-настоящему темной стороны преступного мира — корпорацией, так сказать, убийств. Вероятно, это было просто ожившей мечтой для парнишки из Хобокена, который питал уважение к волевым «людям чести» и восхищался профессионалами любых мастей — от официантов в барах до мировых политических лидеров. (Синатра вообще был большой любитель в чем угодно разбираться до мельчайших деталей.) Вот каким был полумифический Фрэнк Синатра из тысяч грядущих газетных заголовков: в его образе уживались друг с другом нежные песни о душевных страданиях и слухи о пьяном разврате и невыразимой жестокости. Сложно сказать, какой урон в конечном счете нанесли все эти толки о мафии его репутации в глазах общественности. Некоторых фанатов они, несомненно, только подкупали (как бы это ни было проблематично с этической точки зрения), наделяя музыку Синатры толикой дьявольщины. Совсем избежать каких-либо связей с мафией было, пожалуй, невозможно, учитывая ее повсеместное присутствие в музыкальной индустрии: эти люди были хозяевами клубов и ожидали от артистов взаимовыгодного сотрудничества.
В ранние годы о связи Синатры с мафией было известно сравнительно мало, но авторам светских хроник и без того доставало поводов поперемывать ему косточки: вопиющие внебрачные связи; часто опрометчиво надменное отношение к тому, что впоследствии будет называться СМИ; и слишком уж сподручно, по мнению некоторых, Синатре присвоили категорию годности к военной службе 4F, освобождавшую его от призыва во время Второй мировой войны. Ладно, барабанная перепонка у него была повреждена. Но «психоневроз»? (Пример газетного заголовка того периода: «Так ли нам нужен крунинг?»2) Он подвергался яростной критике за то, что его поведение не соответствовало линии партии, выработанной самопровозглашенными блюстителями морали той поры. Чего они хотели: домашнего, политически нейтрального карманного поп-исполнителя. Что предлагал Синатра: нестабильного, блудливого, недовольного демократа. Большая часть антагонизма в прессе также включала более или менее скрытые формы расизма и классового снобизма. В СМИ преобладали псевдоблаговоспитанные белые англосаксонские протестанты из среднего класса, и итальянский католик-псевдогангстер из рабочего класса никак не мог рассчитывать на их расположение. Если вы думаете, что в Америке никогда не было намека на иерархическую классовую систему, попробуйте проанализировать, например, следующие строки, которые Китти Келли цитирует в своей камня на камне не оставляющей биографическо-разоблачительной книге о Синатре 1986 года «Его путь» («His Way»). В 1943 году журнал New Republic так комментировал успех Синатры в кинотеатре Paramount: «Почти все девочки, которых я увидел в зале… по всем признакам были из бедных семей». Писавший для The New Yorker Эли Жак Кан-младший вставил свои пять копеек: «Большинство его фанаток — одинокие дурнушки из низшего среднего класса». Сама Келли местами тоже звучит капельку высокомерно: «Через брак семья Синатра сумела подняться по социальной лестнице, так что не осталось почти никаких следов ни от танцовщицы с плюмажем на голове… ни от кабацкого певца без среднего образования»3. Материальные устремления, может, и составляют самую сердцевину американской мечты — но не надо стремиться слишком высоко, чтоб ненароком не опозориться. В тексте явно чувствуется, что Келли не одобряет четвертую жену Синатры, Барбару, потому что та упорно жертвовала миллионы, а не тысячи долларов на определенные благотворительные цели, такие как программа поддержки детей, подвергшихся сексуальному насилию. Ситуация безвыигрышная: оставь деньги при себе, и тебя заклеймят бесчувственной богачкой; посвящай всю себя заботе о нуждающихся — тебя высмеют как одну из тех жеманных дамочек, что устраивают благотворительные обеды развлечения ради.
Келли также цитирует редакционную статью о Синатре из The Washington Star от 1979 года, где автор хлопает глазами в притворном недоумении: «Как столь прекрасная музыка могла родиться из такого мещанства — это одна из величайших загадок нашего века». И снова порция классового презрения: как этот нувориш сомнительного происхождения только посмел иметь душу! Важно помнить, что от острова Эллис Синатру отделяло всего одно поколение: его отец приплыл с Сицилии в 1903 году. По одной из версий, пренебрежительное прозвище «wop» («итальяшка») пошло с острова Эллис, сложившись из первых букв во фразе «With Out Papers» («без документов»). (Теперь этимологи это оспаривают, но даже в качестве апокрифа это всё равно интересно.) В начале 1960-х, на сцене перебрасываясь между собой шутками, Синатра и другие члены «крысиной стаи»4 строили свой юмор на манер полупьяного детурнемана5 такого рода расистских оскорблений. Ну а что, в подтрунивании друг над другом проявляется мужская солидарность! У нас тут целая колода набралась, всех мастей! Два макаронника, черномазый жид, пшек — и белый американец для галочки. Наиболее доходчиво свою точку зрения на этот деликатный вопрос изложил (афроамериканец) Джордж Джейкобс, много лет служивший у Синатры камердинером. В своих безмерно занимательных мемуарах под названием «Мистер С. Последнее слово о Фрэнке Синатре» («Mr S: The Last Word on Frank Sinatra», 2003) он встает на защиту артиста и его товарищей из «крысиной стаи» и говорит, что единственные люди, от которых ему доводилось слышать по-настоящему гнусные расистские выпады, это некоторые боссы мафии, а также неизменно отвратительный изверг-патриарх Джозеф Патрик Кеннеди. Джейкобс перефразирует беспортфельного министра иностранных дел «крысиной стаи» Дина Мартина: «Итальяшки, ниггеры, жиды — да какая, нахрен, разница? Все мы были в одной лодке, так что, ясное дело, должны держаться вместе».
Как и в случаях с Элвисом Пресли и Чарли Паркером, Синатре тоже посчастливилось иметь на своей стороне мать с неукротимой волей. Большинство, кажется, считает, что мужчиной в их доме была именно Долли Синатра; отец же его, беззаботный невидимка Марти, практически не фигурирует в биографиях артиста. У итальянки-католички из рабочего класса Долли Синатры (урожденной Наталины Гаравенты) в жизни не было никаких привилегий. И тем не менее, путями как честными, так и бесчестными — лестью, криками, лукавством, она выгрызала себе путь наверх, пока не сделалась, по сути, «человеком чести» в юбке. Ее не устраивала перспектива ютиться в удушливом кукольном домике традиционного патриархального уклада, и она подмяла под себя суровый, жестокий мир местной политики, где в демократических кругах бал правили ирландцы. Вдобавок она подрабатывала подпольной акушеркой для хобокенских женщин. Сначала Долли, а за ней Ава Гарднер (вторая жена Синатры, поистине шальная, беззастенчиво разгульная) озаряли, определяли и оказывали влияние на жизнь артиста. Своенравные выпивохи и матерщинницы — что одна, что вторая, Ава и Долли жили буквально душа в душу. Долли была, что называется, «своим в доску парнем», а ее единственный сынок, напротив, казался порой слишком уж нервным и женоподобным; несмотря на все заслуженные лавры большого босса, ему также были свойственны чопорность, невротичность, холодность. Даже его ближайшие приятели, даже в очень солидном уже возрасте, должны были следовать строгим правилам, чтобы кутить с Синатрой: откланяйся раньше срока, усни, закажи кофе вместо «Джека» — и ты напрашивался на изгнание, выдворение из круга приближенных, рисковал познать всю ледяную мощь антипатии Синатры. Ему было невыносимо, что дни имели свойство кончаться: над этим фактом единственным он был не властен. Так что он объявил войну стрелкам часов, естественному ходу времени, тихой гибели каждого дня — ужасному моменту, когда неугомонный, звонкий колокольчик надо обернуть ватой и убрать в ящик. Дальше начиналась опасная, неизведанная территория сна. У Синатры и Кингсли Эмиса, похоже, была одна и та же патология: боязнь теней в конце ночного туннеля. Что же в них крылось такого, что он никак не желал анализировать?
Синатре была чужда философия «тише едешь — дальше будешь», разделяемая его другом Дином Мартином. И к своему ремеслу он относился убийственно серьезно. Возможно, именно это и отличает его от более чем способных современников вроде Тони Беннетта и Мела Торме: у Синатры на первый план выходит не столько техническое мастерство, сколько личность. Парадоксально, однако самой характерной чертой этой личности оказывается ее неброскость: часто кажется, что она где-то глубоко, что к ней нельзя прикоснуться.
Он может петь так, будто того и жди провалится в какой-то транс, «затеряется во сне». Наши любимые певцы часто имеют какой-нибудь яркий дефект, характерную лишь для них шероховатость: пробиваются намеки на родной акцент; спокойный, уверенный голос внезапно и непредвиденно срывается; цинизм перевивается с детской, смешливой радостью. Ничего подобного вы не услышите у Синатры: пение его порой клонится в сторону едва ли не обезличенного великолепия; он никогда ничего не делает слишком очевидным, не выделяет то, что, по его мнению, должен чувствовать слушатель, ненавязчивым курсивом. Его отличает манера, лишенная выраженного драматизма, — диаметральная противоположность тому выпендрежу, на котором сегодня держатся шоу вроде «X Factor».
Альбом 1962 года «Sinatra Sings Great Songs from Great Britain» («Синатра поет великие песни из Великобритании», далее — «GB») не особенно популярен, но он наглядно свидетельствует о том, как в ту пору была отлажена работа музыкальной индустрии, если состряпанный за три дня релиз звучит так, как звучит: технически безупречно, пышно, панорамно. Сегодня подобный проект не обошелся бы без колоссальных затрат, трудностей с согласованием графиков и мерения раздутыми эго. (В 1962 году было выпущено шесть новых LP Синатры. Сейчас это кажется немыслимым, но было недалеко от тогдашней нормы.) Синатра бесил целую армию газетчиков нахальным своеволием и замашками суперзвезды, но к определенным вопросам он подходил исключительно серьезно. В недавний роскошный бокс-сет «Sinatra: London» в качестве одного из бонусов вошло чудесное большое фото Синатры за работой на бэйсуотерской студии CTS в июне 1962 года: панорамный снимок запечатлел сосредоточенность на лицах сессионных музыкантов, безупречно аккуратную одежду, крепкие сигареты, пюпитры с нотами. Тяжелый труд по созданию легкой музыки.
Свою вылазку на британскую территорию Синатра начинает знакомым уже приемом: первая строка — основной рефрен песни — звучит а капелла. Здесь это «The very thought of you», но такой же фокус он уже проделывал ранее со строчкой «Never thought I’d fall» из песни «I’m Getting Sentimental Over You», открывающей альбом музыкальных мемуаров «I Remember Tommy». Послушайте, как он растягивает слово «ordinary» («обыденные») во фразе «the little ordinary things» («обыденные мелочи»), тем самым делая его далеко не обыденным. Далее во фразе «the mere idea of you» («одна лишь мысль о тебе») он так тянет слово «mere» («одна лишь»), как будто это красивейший в мире эпитет: одна лишь мысль о слове «mere» становится для нас проникнута чем-то запредельным. Это неуловимо эротично и потрясающе неброско. На ум приходит еще один подобный момент, из песни 1966 года «It Was a Very Good Year»: когда Синатра пропевает строки «With all that perfumed hair, and it came undone» («И их душистые локоны рассыпались»), то слово «came» описывает такую упоительную дугу, что возникает ощущение, будто весь мир вокруг расстегнулся и тоже вот-вот рассыплется.
1. Она дала Лестеру прозвище През в честь президента Франклина Рузвельта, заявив, что величайший музыкант достоин называться в честь первого лица Соединенных Штатов Америки. — Примеч. пер.
2. Призывная комиссия признала непригодность Синатры к военной службе по физическим показателям, а также что он занимался работой, «необходимой для обеспечения здоровья, безопасности и интересов американского общества». Это вызвало критику со стороны журналистов и осуждение со стороны общественности (особенно тех, кто был на фронте, пока Синатра писал альбомы и давал концерты в Америке), а также слухи об «откосе» от призыва благодаря взяткам и связям и обвинения в трусости. В послевоенные годы Синатра несколько раз появлялся на большом экране в ролях солдат и ветеранов войны, что тоже не добавляло ему очков в глазах настоящих ветеранов. — Примеч. пер.
3. Синатра не окончил среднюю школу — его отчислили из старших классов за плохое поведение. — Примеч. пер.
4. Название возникло в конце 1940-х и относилось к завсегдатаям лос-анджелесского дома знаменитой актерской супружеской пары Хамфри Богарт и Лорен Бэккол (последняя после смерти Богарта вышла замуж за Синатру). Фрэнк Синатра во многом трансформировал состав «крысиной стаи», включив туда более молодых героев шоу-бизнеса. Участники содружества часто вместе выступали на телевидении, концертах, снимались в кино и проч. «Крысиная стая» имела устойчивые контакты с тогдашним политическим истеблишментом Соединенных Штатов. — Примеч. ред.
5. Термин из словаря французских ситуационистов и их лидера Ги Дебора. В данном случае обозначает что-то среднее между заимствованием и присвоением интеллектуальной собственности для создания нового эстетического эффекта. — Примеч. ред.