Издательство «Эксмо» представляет книгу профессора Кембриджского университета Филиппа Матисзака «Один день в Древних Афинах. 24 часа из жизни людей, живших там».
Автор проведет читателя по древнему городу Пяти Холмов, от порта Пирей до величественного Акрополя, от шумной Агоры до безымянных лавок и частных домов, и познакомит с местными жителями. На дворе 416 г. до н. э., месяц элафеболион, канун праздника Великих Дионисий (начало апреля). Сейчас в городе около 30 000 жителей и самая высокая в истории человечества концентрация гениев на квадратный метр. Совсем скоро судьбоносная война положит конец золотому веку Афин, но мы еще успеем провести двадцать четыре часа в компании простых афинян. Время от времени они встречают местных великих людей, однако видят в них не титанов мысли, а простых смертных, которым ничто человеческое не чуждо. В конце концов, гении не так уж часто занимаются чем-то гениальным. Большую часть времени они ведут себя как обычные люди: ходят в туалет, ругаются с супругами или выпивают с друзьями. В большинстве древних текстов простые афиняне упоминаются, только если им доводится взаимодействовать с кем-либо из выдающихся жителей города. В этой книге всё наоборот: афинские гении появляются, лишь когда они встречаются с обычными людьми, занятыми повседневными заботами. Одни главы этой книги основаны на данных археологии, другие — на античных текстах, пересказанных с точки зрения обычного афинянина.
Предлагаем прочитать одну из глав книги.
Двенадцатый час ночи
(05:00–06:00)
Вазописец создает новый шедевр
Он называет себя третьим Полигнотом. Чтобы так себя величать, афинский художник должен быть настоящим мастером своего дела. Имя это звучное. Первый Полигнот был родом с Фасоса. Вазами он, впрочем, не занимался (наверное, считал это ниже своего достоинства). Зато этот Полигнот превосходно расписывал стены.
Если идти по Панафинейскому пути в направлении Парфенона и встать в начале Агоры, между Царской стоей и Стоей Гермеса, впереди — точнее, немного левее — покажется Расписная стоя. Стоя — это длинная крытая колоннада, позволяющая заниматься важными делами даже в плохую погоду. Стои богато украшены, а Расписная стоя — богаче всех. Она славится на весь греческий мир грандиозными росписями, созданными прославленным творческим тандемом — Миконом Афинским и Полигнотом Фасосским.
Сначала Полигнот украсил стою огромной картиной, посвященной взятию Трои. Затем он дополнил изображение битвы при Марафоне, созданное художником Паненом — родственником того самого Фидия, изваявшего Афину Парфенос и Зевса Олимпийского. Зевса, кстати, раскрашивал именно Панен. Полигнот не выполнял заказов: он был достаточно богат и в деньгах не нуждался. Ему просто хотелось продемонстрировать свой талант и отблагодарить город, даровавший ему гражданство.
Второй Полигнот специализировался на больших сосудах: амфорах, гидриях (кувшинах для переноски воды) и крате́рах (чашах для смешивания вина с водой, применяющихся на пирах)1. Сосуды меньшего размера используются для питья или для священных возлияний богам.
Второй Полигнот не сидел без дела, ведь керамика в Афинах повсюду. Самые богатые афиняне предпочитают посуду из драгоценных металлов, но все остальные обходятся керамикой — от декоративных урн, которые ставят в андроне, чтобы произвести впечатление на гостей, до пузатых горшков, в которых готовят еду, и ночных горшков, которые прячут под кроватью (хотя выглядят они порой весьма изящно). «Третий Полигнот» даже видел чашу для питья с изображением женщины, пользующейся ночным горшком. На афинской посуде изображают все что угодно. Как и аттическое серебро, афинская керамика славится во всем Средиземноморье высоким качеством — но не глины, а именно росписи. Ежегодно тысячи ваз покидают Афины и в конце концов оказываются в самых разных местах — от Иберии до Индии.
Чтобы не перетруждаться, второй Полигнот не столько расписывал вазы, сколько расхаживал по своей мастерской, раздавая оплеухи и небрежные похвалы дюжине юных учеников, которых он обучал рисовать в своем стиле. Лучшим из его учеников был юноша по имени Клеофонт. Позднее Клеофонт открыл собственную мастерскую неподалеку от «фабрики» учителя (в этом афинском районе живет и работает столько гончаров и художников, что его прозвали Керамиком — «гончарным»). Четыре года назад учитель умер. С тех пор Клеофонт и зовет себя «третьим Полигнотом».
Сегодня Клеофонт встал пораньше: ему предстоит длинный день. Как и его покойный учитель, Клеофонт работает преимущественно с большими сосудами, в данном случае — с декоративным кратером с волютами (ручками, расположенными в верхней части сосуда и украшенными завитками, напоминающими завитки на капителях колонн). Заказчик — драматург Еврипид, которому сосуд нужен, чтобы отпраздновать постановку его новой пьесы «Геракл». Когда Клеофонт предложил изобразить что-нибудь из мифов о Геракле, престарелый драматург сразу же отверг эту идею. Еврипид работал над «Гераклом» целый год, и мускулистый герой порядком ему надоел.
В конце концов они с Клеофонтом договорились, что вазописец изобразит процессию, посвященную Аполлону, покровителю искусств и театра. Бог будет восседать в перистиле, украшенном двумя бронзовыми треножниками вроде тех, которыми награждают победителей театральных состязаний на Дионисиях. Изображение достаточно сложное, поэтому чем раньше Клеофонт примется за работу, тем лучше.
Разумеется, Клеофонт будет раскрашивать не фигуры, а пространство между ними. Как и все современные вазописцы, он использует краснофигурную технику. Это значит, что рисовать ему придется густым блестящим шликером — особой глиняной массой, которая наносится на поверхность вазы, сделанной из обычной глины, и при обжиге под воздействием высоких температур приобретает черный цвет.
Готовый шедевр Клеофонта 2500 лет спустя2
На самом деле всё гораздо сложнее. При простом обжиге шликер ведет себя так же, как и обычная глина. Чтобы он приобрел насыщенный черный цвет, сосуд сначала помещают в открытую печь, в результате чего обычная глина становится красной. Это происходит потому, что аттическая глина — вторичная: во время сильных дождей ее смывает вниз по реке, и в нее попадают частицы железа, поскольку река протекает по залежам железных руд. В процессе обжига это железо окисляется, и глина приобретает отличительный красный оттенок. Для сравнения: глина для коринфской посуды добывается вблизи от материнской породы, поэтому она богата каолином и почти не содержит железа. Цвет коринфских сосудов — молочно-кремовый.
Шликер, используемый в краснофигурной вазописи, плавится быстрее, чем грубая глина, из которой сделан сам сосуд. Наконец печь закрывают, ограничивая доступ воздуха к изделию, а в огонь добавляют сырую «зеленую» древесину. Тогда-то, в результате химического процесса восстановления, шликер и приобретает блестящий черный цвет. После этого печь снова открывают, и обжиг продолжается при менее высокой температуре.
В первых лучах солнца Клеофонт рассматривает сосуд, словно хищник, готовящийся напасть на жертву. Работающий на него гончар вчера вечером подготовил кратер. Для этого он на протяжении нескольких дней очищал речную глину, смешивая ее с водой и удаляя оседавшие на дне сосуда примеси. При изготовлении грубых горшков такая очистка производится единожды, если производится вообще. Но сейчас речь идет о высококачественном изделии, которое должно продемонстрировать хороший вкус Еврипида и мастерство Клеофонта. Глина гладкая, словно шелк: ее очищали целых шесть раз.
Решив, что глина уже достаточно чистая, гончар поместил ее на круг диаметром примерно 60 см. Его ученик начал вращать круг с определенной скоростью, а сам он принялся формировать изделие. После десяти часов сушки законченный сосуд приобрел прочную кожистую текстуру, и гончар отполировал его поверхность куском замши. Рядом, на ткани, посыпанной для мягкости песком, лежат подставка и ручки, которые займут свое место уже после того, как художник распишет вазу, — так удобнее работать.
Клеофонт рассматривает шесть глиняных табличек, на которых он набросал два рисунка, собираясь украсить ими кратер. Основной, верхний рисунок изображает самого Аполлона, возлежащего в перистиле (строго говоря, в святилище), напоминающем один из небольших храмов, в честь этого бога, именуемых одеонами3.
Изображенная процессия состоит из шести безбородых юношей, увенчанных венками и одетых в тонкие церемониальные туники, доходящие до щиколоток, но оставляющие открытым одно плечо. Возглавляет процессию женщина с жертвенной корзиной на голове. Клеофонт бросает на нее хмурый взгляд: на то, чтобы перенести на вазу ее многослойное платье, украшенное богатой вышивкой, уйдут часы, а исправлять ошибки, работая с глиной, чудовищно трудно.
Человек, приветствующий процессию от имени Аполлона, стоит рядом с бронзовыми треножниками. Клеофонт придал ему сходство с Еврипидом, но не портретное, чтобы драматурга не обвинили в тщеславии. Поэтому человек явно старше юношей, участвующих в процессии, но всё же моложе Еврипида. Борода у него не седая, а черная (чтобы изобразить седую, требуется особый серый шликер, а Клеофонту и без этого есть чем заняться). В руке у мужчины посох вроде тех, которые нравятся Еврипиду: высотой до плеча, с поперечной перекладиной наверху.
Сам Аполлон вышел, конечно, прекрасным, но, в общем, ничем не примечательным (про себя Клеофонт просит у бога за это прощения). Вазописец нарочно выстроил композицию так, чтобы внимание зрителя было обращено не на бога, а на «не портретный» портрет заказчика. И женщина с корзиной, и сам Аполлон смотрят на «Еврипида». Впрочем, если бы все изображенные смотрели на центральную фигуру, вышло бы слишком прямолинейно, поэтому юноша, идущий сразу за женщиной, не смотрит ни на Еврипида, ни на Аполлона, а оглядывается назад. Зато ветвь священного лавра, которую держит Аполлон, клонится в сторону Еврипида. Ко всему прочему на Еврипида указывает лук бога, который тот повесил на крышу перистиля. А между богом и драматургом изображен омфал — священный камень из храма Аполлона в Дельфах, символизирующий «пуп Земли». Камень привлекает внимание к человеку, чью ногу он заслоняет — разумеется, речь снова о Еврипиде.
Нижний, меньший по размеру рисунок тоже намекает на Дионисии, но, конечно, не изображает сам праздник (это было бы слишком вульгарно). Вместо этого Клеофонт изобразил спутников Диониса — пляшущих сатиров и менад. Вообще-то менады (женщины, почитающие Диониса) известны привычкой рвать на себе одежду в религиозном экстазе, но менады Клеофонта всего-навсего щеголяют голыми икрами, чтобы не отвлекать зрителя от главного.
Нахмурив брови, Клеофонт правит набросок углем: теперь посох одной из женщин указывает туда же, куда и воздетые руки танцоров, — на изображенного над ними Еврипида.
В аттическую форму заключен
Безмолвный, многоликий мир страстей,
Мужей отвага, прелесть юных жен
И свежесть благодатная ветвей.
Века переживешь ты неспроста.
Когда мы сгинем в будущем, как дым,
И снова скорбь людскую ранит грудь,
Ты скажешь поколениям иным:
«В прекрасном — правда, в правде — красота.
Вот знания земного смысл и суть».
Джон Китс «Ода к греческой вазе»4
Рассматривая сосуд, Клеофонт мысленно переносит на него рисунки: как опытный мастер, он хорошо представляет, как они будут смотреться на изогнутой поверхности. Вдруг он замирает и, пробубнив себе под нос проклятие, нагибается, чтобы рассмотреть поверхность сосуда поближе. В одном месте глина стала слишком сухой. Протирая его, гончар увлажнил кусок замши, в результате чего на необожженную глину попала капля воды, и образовалось пятно. Опытный гончар не пытался скрыть этот дефект: он знает, что Клеофонт обнаружит пятно и расположит рисунки так, чтобы оно оказалось под слоем черного шликера. Поэтому гончар просто повернул вазу пятном к окну, чтобы утром его нельзя было не заметить.
Теперь начинается самое интересное. Клеофонт берет угольную палочку и аккуратно переносит контуры рисунка на глину. Затем он окунет «кисточку», сделанную из одного-единственного волоса из лошадиного хвоста, в шликер и примется рисовать легкими и плавными штрихами. Особо важные линии он процарапает по глине тонкой иголкой (позднее он заполнит борозды шликером, чтобы вся поверхность сосуда вновь стала одинаково гладкой).
Клеофонт гордится своим свободным, естественным стилем. Этой естественности способствует сама краснофигурная техника: черные фигуры вазописцев прошлого были гораздо строже и архаичнее, ведь все красные линии приходилось старательно процарапывать по уже подсохшему черному шликеру. Гораздо легче закрасить черным пространство между фигурами и дорисовать отдельные детали.
Когда около века назад Евфроний и другие вазописцы-первопроходцы начали работать в краснофигурной технике, реакция их коллег была неоднозначной. Однако без их новаторства Клеофонт не смог бы изображать на своих сосудах столь естественные позы и такие живые эмоции. Клеофонт не отрицает, что его творчество слегка вторично: он сознательно подражает простоте и элегантности скульптур Парфенона, созданных Фидием. Почему бы и нет? Ведь эти фигуры воплощают в себе дух эпохи, стремление к идеалу, который, конечно, недостижим, зато побуждает следующие поколения пытаться приблизиться к нему еще сильнее.
Клеофонт делает шаг назад и бросает взгляд на только что намеченные контуры. Может быть, люди будущего сочтут его творения грубыми и примитивными, так же как его современники свысока смотрят на неровные орнаменты старинных горшков. Но Клеофонт уверен: его поколение задает высокую планку. Он уже представляет себе законченную работу и чувствует: эта роспись ему удастся. Выразительные, но спокойные фигуры, насыщенные, но изысканные цвета…
Что вы на это скажете, потомки?
1. От названия этого сосуда происходит слово «кра́тер», обозначающее углубление схожей формы. Прим. авт.
2. © DeAgostini / Getty Images
3. Одеонами в античности называли здания для выступлений певцов. Прим. пер.
4. Перевод В. Микушевича. Цит. по: Китс Д. Стихотворения, поэмы. М.: РИПОЛ КЛАССИК, 1998.