Издательство «Новое литературное обозрение» представляет книгу французского историка Эмманюэля Фюрекса «Оскорбленный взор. Политическое иконоборчество после Французской революции» (перевод Веры Мильчиной).
Один из неразрешимых вопросов, который постоянно вызывает ожесточенные дискуссии, — что делать с памятниками «неоднозначным» историческим личностям? Сносить? Убирать с глаз долой? Оставлять на прежних местах? Участники подобных споров нередко ссылаются на пример Франции, причем французов берут в союзники и те, кто выступает за сохранение одиозных памятников, и те, кто с этим не согласен. Как в реальности обстояло дело во Франции XIX века с памятниками, помогает узнать книга современного французского историка Эмманюэля Фюрекса. Она посвящена политическому иконоборчеству, то есть борьбе с политическими знаками и эмблемами, которую сам автор называет «альтернативным способом заниматься политикой». Период, исследуемый в книге, — от низвержения статуи Наполеона с вершины Вандомской колонны в 1814 году до сноса самой Вандомской колонны в 1871-м. Однако книга рассказывает не только о борьбе, но и о том, каковы были эти политические знаки: флаги, перевязи, кокарды, статуи и бюсты, цветы, домашние животные, монеты, печати и штемпели, бритвы, ножи, игральные карты, табакерки, веера, рукоятки тростей, формы для вафель, этикетки для ликеров и духов, мыло, конфеты, пряники и многое другое. Всё рисковало оскорбить чей-то бдительный взор и превратить политическую семиотику в семиотическую паранойю. Всё было значимо, всё могло стать и становилось аргументом и мишенью в политической борьбе.
Предлагаем прочитать фрагмент книги.
Животные демонстративные и искупительные
С животными из плоти и крови, превращающимися в символы, дело обстоит не совсем так, как с растениями. Домашнее животное не только воплощает в себе политические симпатии и антипатии хозяина, но и служит тотемным воплощением его врага. Этот процесс, плохо документированный применительно к XIX веку, вписывается в историю более длительную, одним из эпизодов которой стало в XVIII веке «великое кошачье побоище», сделавшееся знаменитым благодаря Роберту Дарнтону и предложенной им социальной интерпретации происшествия. Избиение котов, принадлежащих хозяину парижской книгопечатни на улице Сен-Северен, которого ненавидели его подмастерья, американский историк интерпретировал как социальный протест с сексуальными коннотациями: «перебивая хребет "серенькой" [любимой кошке хозяйки], они, с одной стороны, обзывали супругу хозяина ведьмой, а с другой — превращали хозяина в дурака-рогоносца»1. Но политизация животных в XIX веке вписывается и в противоположный процесс; мы имеем в виду становление и укрепление «зоофильских» тенденций, постепенную антропоморфизацию домашних животных: разрыв между человеком и животным, наделенным чувствительностью, сужается, что, впрочем, вызывает сильный протест2.
При Второй республике в департаменте Восточные Пиренеи некоторые социал-демократы с совершенно сознательным политическим намерением украшают рога своих быков красными лентами; в коммуне Арль-сюр-Теш активист по фамилии Батль пользуется праздником местного святого покровителя, чтобы выпустить на улицу быка с красными лентами и тем бросить вызов землякам: Батль «объявил во всеуслышание, что бык будет принадлежать тому, кто сумеет его покорить»3. Сходным образом в 1850 году группа социалистов-республиканцев нарочно прогуливает между двумя деревнями близ пика Канигу, в том же департаменте Восточные Пиренеи, козленка в красном колпаке4. В обоих случаях животное наравне с гражданами снабжается политической эмблемой, в результате чего размывается граница между человеческим и нечеловеческим. В обществах — и сельском, и городском, — где животное присутствует всегда и повсюду, оно используется не только как метафора, но и как продолжение взглядов своего хозяина. В знак сопротивления Реставрации лошадей украшают трехцветными лентами5, а голубям прицепляют трехцветные кокарды6. А в 1851 году у одного мятежника из департамента Нижние Альпы7, известного под именем Тонен, сидела на голове большая красная птица, сделавшаяся своего рода локальной эмблемой восстания в Дигне8.
Впрочем, гораздо чаще животное, превращающееся в символ, все-таки носит на себе какое-то клеймо или служит предметом насмешек в ходе карнавальных и иконоборческих процессий. Не случайно Роберт Дарнтон говорит по этому поводу об отрицательной «ритуальной ценности». «Некоторые животные, — пишет Дарнтон, — очень подходят для обзывания, как другие, по знаменитой формулировке Леви-Стросса, "подходят для думанья"»9. Прогулки с животными в сатирических и политических целях служат выражением «народного экспрессионизма» (Морис Агюлон), но не только; они продолжают традицию искупительного использования животных10, зафиксированную во время Французской революции и сохранившуюся до середины XIX века. Чаще, чем кошки, испокон веков ассоциировавшиеся с оккультными силами и по этой причине использовавшиеся в мстительных «кошачьих концертах», эту искупительную роль исполняют собаки и ослы, реже лошади и, наконец, свиньи, продолжающие волновать народное воображение11.
Подобные сцены, особенно частые в эпоху Реставрации, происходили и в городах, и в деревнях. В марте 1815 года при известии о «прилете Орла» (возвращении императора) один ветеран наполеоновских кампаний принимается расхаживать по улицам Тулузы в обществе собаки с крестом Святого Людовика на хвосте12; несколькими неделями позже сцена повторяется в Драгиньяне, только теперь на хвосте красуются лилия и белая кокарда13; а в Мюлузе заводчики в знак раскаяния привязывают «к гривам и хвостам лошадей кресты Святого Людовика, которыми наградили их самих»14. В начале Второй реставрации в Париже в квартале Сен-Марсо из одного кабака в другой водят свинью с лилией на хвосте, а в это время фрондеры-бонапартисты иронически пьют за здоровье «толстого папаши»15. Похожие сцены разыгрываются в коммуне Антрег (департамент Аверон): ее жители привязывают белые кокарды к хвостам собак и лошадей16; несколько месяцев спустя в одной из деревень департамента Рона «шалопаи» смеха ради прикрепляют белую кокарду к хвосту собаки, и она, к негодованию окружающих, бегает в таком виде по улицам17. Напротив, в Сен-Жилле (департамент Гар) служанка-роялистка, вдова Гине, разгуливает по городу с белой кокардой на голове, а своему псу, которого именует «бонапартистом», нацепляет кокарду красную и тем самым разыгрывает поединок с собственным домашним животным. Комментирует она это следующим образом: «Я-то роялистка и ношу белую, а вот пес мой, чертов бонапартист, разбойник, красную напялил; но как придем домой, я ему голову отрублю, вот бы и всех бонапартистов туда же»18. В октябре 1830 года в том же департаменте Гар, в деревне Сен-Кантен-ла-Потери легитимисты, желая высмеять революционные цвета, которые новая власть сделала государственными, прогуливают по улицам осла с трехцветными кокардами в ушах и носу19. При Второй республике «красные» из края Апт в департаменте Воклюз, судя по некоторым рассказам, нарядили осла принцем-президентом20. Иначе говоря, некоторые домашние животные или рабочий скот превращаются в негативные политические эмблемы — предмет насмешек. Во второй половине XIX века подобное использование животных постепенно сходит на нет.
Что же касается тотемического животного, его могут приносить в жертву и подвергать насилию, метя при этом в обозначаемого им политического противника. В этом случае целью иконоборцев становится порой само тело животных-символов. Коллективные представления, особенно среди простонародья, легко мирились с такими жестами, особенно до 1850 года, когда был принят закон Граммона, запрещавший публичное жестокое обращение с домашними животными21. Бои животных (петухов, собак, медведей и проч.) были в ту пору самым обычным делом не только в деревнях, но и в восточных пригородах Парижа (возле заставы Травли). В первой половине XIX века одной из любимейших забав сельской молодежи было отрубание головы домашним птицам или забивание их камнями22. В коммуне Ла-Валет (департамент Вар) в 1832 году карлисты публично высекли, а затем повесили петуха — по всей вероятности, намекая на официальную символику режима Луи-Филиппа. Морис Агюлон однажды уже привлек внимание к этому случаю, в котором увидел политизацию фольклора: «петуха используют без предварительных объяснений, поскольку так принято, но при этом помнят о тех политических ассоциациях, какие он порождает в данный момент, и с радостью их обыгрывают»23. Позднее, в июле 1851 года, белого петуха — в этом случае цвет важнее породы животного — носят по деревне Бельгард-ан-Диуа (департамент Дром), осыпают оскорблениями, а потом публично сворачивают ему шею, «чтобы показать, как бы надо обойтись с белыми»24. Во всех описанных эпизодах эмблематическое животное превращается в искупительный манекен, «козла отпущения», за которым стоит другой объект; примерно так же во время карнавала устраивают суд над Карамантраном — манекеном, изображающим Великий пост, — а затем сжигают его или вешают.
1. Darnton R. Le grand massacre des chats; рус. пер. Т. Доброницкой: Дарнтон Р. Великое кошачье побоище. С. 120.
2. См.: Baldin D. «De l’ horreur du sang а l’ insoutenable souff rance animale». Élaboration sociale des régimes de sensibilité à la mise а mort des animaux (XIXe–XXe siècles) // Vingtième siècle. Revue d’ histoire. 2014. № 123/3. Р. 52–68. См. также: Revue d’ histoire du XIXe siècle / F. Jarrige, Q. Deluermoz dir. 2017. № 1 (номер, посвященный месту животных в XIX веке).
3. McPhee P. Les semailles de la République. P. 376.
4. Ibid. P. 316.
5. AN BB18 956, dossier 1503.
6. В 1816 году в Сент-Амане (департамент Нор) к торговцу, имевшему репутацию роялиста, прилетел один из таких голубей с трехцветной кокардой, к которой была прикреплена записка: «Райяр, адский роялист. Негодяй. Предупреждаю, если твои голуби опять будут прилетать ко мне, я сверну им голову и зажарю их себе на обед. Пусть только попробуют прилететь опять, больше ты их никогда не увидишь. А эту прекрасную трехцветную кокарду будешь носить помимо воли. Да здравствует император» (AN BB18 960).
7. С 1970 года этот департамент носит название Альпы Верхнего Прованса. — Примеч. пер.
8. Jaubert E. Souvenirs de décembre 1851 // Bulletin de la Société scientifique et littéraire des Basses-Alpes. 1905. T. XII. № 96. Р. 9–22.
9. Darnton R. Le grand massacre des chats. P. 127; Дарнтон Р. Великое кошачье побоище. С. 109.
10. Walton Ch. La liberté d’ expression en Révolution. Les moeurs, l’honneur, la calomnie. Rennes: Presses universitaires de Rennes, 2014.
11. Людовика XVIII часто называли свиньей, любителем картошки и т. д.
12. Hazareesingh S. La légende de Napoléon. P. 163.
13. Хозяином этой собаки называют (впрочем, не приводя доказательств) пастуха-бонапартиста (AN BB 21 237).
14. Цит. по: Leuilliot P. La Première Restauration. P. 197.
15. Как уже было сказано, Людовика XVIII часто уподобляли свинье. Об этом эпизоде см.: Supplementary Despatches, Correspondence and Memoranda of Field Marshal Arthur, Duke of Wellington. Vol. XI (July 1815 — July 1817). London, 1864. P. 45–46.
16. 15 июля 1815 года (AN BB21 216).
17. AD Rhône. 4M238.
18. Свидетельское показание Бартелеми Деферра от 19 мая 1815 года (AN BB3 154; цит. по: Triomphe P. La symbolique à fleur de peau).
19. AN BB18 1315.
20. Цит. по: Gardi R. Réconquérir la République. P. 148.
21. См. классическую статью: Agulhon M. Le sang des bêtes: le problème de la protection des animaux en France au XIXe siècle // Agulhon M. Histoire vagabonde. P. 243–282.
22. Ploux F. La violence des jeunes dans les campagnes du Sud-Ouest au XIXe siècle: ethos agonistique et masculinité // Revue d’ histoire de l’ enfance irrégulière. 2007. № 9. Р. 86.
23. Agulhon M. La République au village. Les populations du Var de la Révolution а la Seconde République. Paris: Plon, 1970. P. 268.
24. Цит. по: Serre R. 1851. Dix mille Drômois se soulèvent. P. 94.