Издательство «Новое литературное обозрение» представляет книгу Евгения Цымбала «Рождение "Сталкера". Попытка реконструкции».
Художественный фильм «Сталкер» Андрея Тарковского по повести братьев Стругацких «Пикник на обочине» — ключевой памятник позднесоветской культуры, получивший всемирное признание. Он не раз становился предметом киноведческих исследований, вдохновлял художников и режиссеров, а о работе над фильмом писали многие, кто был рядом с Тарковским на разных этапах непростого пути от замысла проекта до его воплощения. Режиссер, актер и писатель Евгений Цымбал более двух лет проработал на съемках фильма сначала ассистентом по реквизиту, а затем вторым режиссером. В своей книге он стремится восстановить хронику создания фильма, подкрепляя ее документами и личными свидетельствами. Читателю предстоит узнать, как первоначальный замысел трансформировался в ходе работы со сценарием, ближе познакомиться с культурно-политическим контекстом, увидеть прямую связь между биографическими обстоятельствами жизни Тарковского и его художественными решениями. Личные воспоминания в книге монтируются с фрагментами интервью, которые автор брал у участников съемочной группы.
Предлагаем прочитать отрывок из раздела книги, посвященного нелегким поискам места для натурных съемок.
Найди то, не знаю что
Директор картины Вилли Геллер, помня, сколько времени заняли первые поиски мест для натурных съемок, стал торопить Тарковского. Времени очень мало, и поиски нужно начинать незамедлительно. Тарковскому не хотелось уезжать из Москвы — он всё еще доводил до нужных кондиций спектакль. Но Геллер знал, каким было отношение режиссера к тому, что он выбирал не сам, и настоял: в этот раз в поисках натуры обязательно должен участвовать режиссер-постановщик. Его поддержала студия. Андрею Арсеньевичу пришлось подчиниться. Вероятно, это стало первой причиной, которая вызвала недовольство Тарковского директором картины.
Группа по всей стране выискивала места, максимально приближенные к описаниям «Зоны» в сценарии. Кто-то привез из Азербайджана фотографии фантастической натуры — каменистой долины Кобустан, испещренной обломками скал и оврагами. Я помню фотографии: если Исфара была лунным пейзажем, то Кобустан — марсианским. Это было настоящее буйство взбесившихся камней, да еще с наскальной живописью и грязевыми вулканами, извергавшими сероводород и другие не весьма благовонные газы. Но там в те времена негде было жить. Одновременно искали нечто похожее на Исфару, от которой Тарковский отказывался с большим трудом. Первопроходцем в поисках вновь стал Роман Калмыков.
Роман Калмыков: У нас с Тарковским состоялся по этому поводу разговор. Я снова предложил поехать в Кривой Рог и Запорожье. Он захотел посмотреть еще и Крым, особенно восточный, где, как он предполагал, в районе Феодосии, Коктебеля, а может быть, и Керчи можно найти что-то похожее на Исфару. Где и что нужно искать, сам он точно не знал. Решено было начать с Крыма. На следующий день после разговора я вылетел в Симферополь.
5 марта. Письмо АН — БН: С Тарковским не связывался, поэтому о твоих деньгах на «Мосфильме» пока ничего не знаю. Думаю, после праздников всё это уладится. Насколько я знаю, павильонные съемки уже закончены, Андрей занят поисками новой натуры. Дело не в том, что землетрясение испортило Зону, а в том, что там сейчас зона бедствия: съемочная группа не может работать без содействия местных властей, нужны жилища для актеров и персонала, а там сейчас не до этого. Впрочем, я мало что об этом знаю, говорю, что знаю понаслышке.
Наконец-то Стругацкие получили информацию о съемках, об отмене экспедиции в Среднюю Азию и необходимости нового выбора натуры. О том, что группа выезжает в Крым, они не знали.
Роман Калмыков: Через несколько дней в Симферополь прилетели Андрей, Боим и Рерберг. Три или четыре дня мы на машине ездили в разные концы Крыма в поисках нужной натуры. Мы были в Феодосии, Алуште, Судаке, Коктебеле, добрались почти до Керчи. Ездили в окрестности Ялты, Евпатории и Севастополя. Смотрели какие-то каньоны, похожие на Дикий Запад, водопады, ущелья и горные склоны. Всё это было очень красиво, прекрасно подходило для вестернов, но для нашего фильма не годилось. Моря же в кадре Тарковский вообще категорически не хотел. <…> В первый же день в холле гостиницы мы неожиданно встретили Толю Солоницына. Увидев нас, Толя страшно перепугался и первым делом спросил: «А где Тарковский?» Узнав, что он тут же в гостинице, стал нас просить не говорить Андрею, что он здесь, и сразу убежал. Он снимался в фильме Николая Губенко «Из жизни отдыхающих» и боялся, что Тарковский его увидит: Андрей очень негативно относился к другим режиссерам, и если бы он узнал, что Толя снимается у кого-то другого, то ему бы, конечно, не поздоровилось. В заключение мы взяли вертолет и облетели на нем весь Крым.
Роман рассказал также трагикомическую историю, которая произошла у него с начальником симферопольского авиаотряда, где предполагалось взять напрокат вертолет. Дня на два.
Роман Калмыков: Я объяснил, что мы с «Мосфильма» и хотим полетать в разные места полуострова, поискать места для съемок. Начальник авиаотряда взял письмо, стал читать, и я вижу, как выражение его лица вдруг резко изменилось. У него отвалилась челюсть. Он внимательно посмотрел на меня, снова в письмо, но было видно, что он его уже не читает, а внимательно изучает. Потом он задумчиво и настороженно прочитал вслух: «Тарковский, Рерберг, Боим, Геллер… Кто эти люди?» — спросил он, хотя все разъяснения по их поводу были написаны в письме.
Я понял, что он боится выпускать в полет людей с такими фамилиями, и снова стал объяснять, что мы снимаем фильм и нам нужно искать места для натурных съемок, а это выдающиеся советские кинематографисты, очень много сделавшие для нашего кино. «Это я понимаю, — перебил он. — Но почему все эти люди хотят лететь вместе?» Я объясняю, что это режиссер, оператор, художник и директор, и что лететь им вместе совершенно необходимо. Он снова замолчал и углубился в письмо. В голове у него шла напряженная мыслительная работа. Наконец он что-то придумал. Он посмотрел на меня и после паузы спросил: «А что, Рерберг — действительно Георгий Иванович?» — «Да». — «А ваша как фамилия?» — «Калмыков». — «Ага, понятно. И вы тоже собираетесь лететь вместе с ними?» Я ответил, что нет, я остаюсь на аэродроме ожидать их возвращения. Это его почему-то немного успокоило, но всё равно выпускать в полет всю эту компанию вместе он никак не хотел.
Уламывать его пришлось не меньше получаса. Наконец я его уговорил, и он согласился, но категорически потребовал, чтобы мы ему сдали паспорта за день перед полетом, и он лично проверит всех нас. Мы так и сделали. Для него и для нас наши полеты окончились благополучно.
Но для фильма, к сожалению, безрезультатно.
Александр Боим: Мы с Андреем, Вилли и Гошей летали по всему полуострову на вертолете, смотрели разные экзотические места. Там было очень интересно, но не для нашего фильма. Для нас ничего подходящего мы так и не нашли.
Тарковский решил уезжать из Крыма, но в этот день судьба приготовила ему не очень приятный сюрприз.
Роман Калмыков: Вечером случилось катастрофическое Бухарестское землетрясение, и в Симферополе его отголоски тоже были слышны. Мы с Боимом и Рербергом после полетов сидели на улице в открытом кафе, поэтому землетрясение почувствовали не очень сильно.
Александр Боим: В Крыму было тепло, приятно, всё вокруг цвело, был теплый вечер, и мы, довольные погодой, понемногу выпивали и землетрясения почти не почувствовали.
Роман Калмыков: Андрей жил в номере на восьмом или девятом этаже, и его тряхнуло изрядно. С перепуганным лицом он выскочил на улицу и ходил перед гостиницей взад-вперед, кусая ногти. Алик Боим стал ходить вместе с ним, пытался как-то его успокоить. Потом Тарковский сел с нами, выпил рюмку-другую и сказал мне, что теперь он понял, каково нам пришлось в Исфаре.
Бухарестское землетрясение дало о себе знать и братьям Стругацким, находившимся в разных городах.
5 марта. Письмо АН — БН1: Вчера вечером, около половины одиннадцатого, у нас в Москве было землетрясение. Правда, как я понял, ощутили его только те, кто пребывал на высоких этажах. Но у нас были ощущения совершенно камчатские.
Не очень комфортно чувствовал себя и Борис в Ленинграде.
8 марта. Письмо БН — АН: Землетрясение было и у нас, но из всех моих знакомых заметил его только я один. Сначала мне показалось, что я заработался и у меня всё ходит ходуном, но тут же присмотрелся — ба! — занавеска колышется, люстра качается… Э-э, думаю, не пора ли собирать документики и спускаться вниз, благо есть машина… Впрочем, рассказывают, что на самых высоких этажах (??–??) качало и мотало так, что люди выскакивали на улицу, совершенно ополоумев2.
После землетрясения Тарковский подвел итог крымскому выбору натуры.
Роман Калмыков: В Крыму ему совсем не понравилось. Всё раздражало, всё не подходило, и он сам не знал, на чем остановиться. В какой-то степени мы с Вилли вздохнули с облегчением: в Крыму всегда было тяжело работать. Во-первых, там погранзона, во-вторых — и это гораздо хуже — там правительственные санатории, дачи и резиденции, поэтому Крым всегда был строго режимной зоной, и у нас наверняка возникли бы проблемы со всякого рода разрешениями, тем более с танками, бронетранспортерами, оружием и прочим. Да и с размещением съемочной группы в Крыму в конце весны, а тем более — летом и осенью неминуемо были бы проблемы и большая головная боль. В Симферополе, после разговора с Тарковским, мне показалось: если в Исфаре сама природа подсказала ему видение и решение фильма, то здесь он это видение окончательно утратил. <…> В Крыму в районе Коктебеля горы и холмы так же изрезаны и очень похожи на то, что мы выбрали в Средней Азии. Но здесь его они не устроили. Видимо, ему уже был нужен какой-то иной подход. Но у Андрея не было ясности — какой. Тем более что голова его по-прежнему была больше занята «Гамлетом», чем «Сталкером».
Уже в Таллине Саша Кайдановский во время очередного дождя, не позволявшего нам снимать, шутливо попенял: «Лучше было бы нам в Крыму снимать». Андрей Арсеньевич сердито ответил: «В Крыму невозможно снимать. Там в воздухе какая-то кожно-венерическая истома».
Георгий Рерберг: Почему мы так долго выбирали новую натуру? Потому что Андрей точно не знал сам, какое кино он хочет снимать. А натура во многом определяет характер и эстетику фильма. Мы были в разных местах — в Средней Азии, в Азербайджане, в Крыму, где ничего не нашли3.
Роман Калмыков: Мы поехали в Запорожье. И вот здесь наконец нашли то, что ему понравилось. Все эти неправдоподобные карьеры, свалки металлургических заводов. Это действительно было грандиозное и устрашающее зрелище. Дымы и испарения самых разных цветов выглядели зловеще и ужасающе, но по-своему красиво. В нашем кино такого еще не снимал никто.
Александр Боим: Здесь снова, как и в Грузии, были металлургические комбинаты, доменные отвалы, дымящиеся раскаленные шлаки, горы разбитой техники, заржавленные остовы чудовищных механизмов, покрытых ржавчиной и черной стекловидной массой, и т. д. Мы видели, как сливают остатки расплавленного металла, и по склонам карьеров текут огромные огненные потоки, пятна и фигуры. Там было такое, что даже придумать невозможно. Гигантские каменные черепа размером метра в три-четыре из каких-то поблескивающих кристаллами солей. Всё это простиралось на многие километры и выглядело абсолютно так, как написано в сценарии. Точнее найти невозможно. Глобальная космическая катастрофа. По-настоящему страшно. Никакой Голливуд со всеми его компьютерными технологиями такого бы просто не придумал. И нам всё это очень понравилось.
Георгий Рерберг: Потом мы поехали в Запорожье, где и нашли натуру. Это были задворки металлургического завода. Карьер и шлаковые отвалы. Дымящиеся горы окаменевшего шлака с металлическими потеками всех цветов радуги. Конечно, это была не Исфара, но в принципе похоже. Место соответствовало сценарию, и мы остановились на Запорожье4.
Роман Калмыков: Андрей был в восторге. Всё это произвело большое впечатление и на Рерберга, и на Боима. В принципе, Тарковский решил, что мы будем там снимать, хотя какие-то колебания у него всё еще оставались. Нам было бы очень удобно в Запорожье. За два года до этого я работал там на фильме «Соло для слона с оркестром» с чешским режиссером Олдржихом Липским. У меня сохранились все связи, контакты и человеческие отношения. Народ там не избалованный, не напуганный кинематографом и очень доброжелательный. Работать было бы гораздо легче. Кроме того, там отличные гостиницы, включая «Интурист», но туристов совсем немного. Мы бы имели там все условия для нормальной работы. Я уже начал ходить по местному начальству, договариваться о съемках.
Как обычно, первым делом нужно было нанести визит первому или второму секретарю обкома. И я, понимая, что другой такой возможности у меня может не быть, воспользовался присутствием Тарковского и пригласил его пойти вместе со мной. Ради дела и будущей спокойной работы. Он сначала отказывался, но я был настойчив, и он согласился, поставив условием, что разговаривать с партийными деятелями буду я, так как он желания общаться с ними не испытывает. Ему хватит и Госкино.
Мы пришли ко второму секретарю — он оказался крупным упитанным мужчиной с типичной внешностью партийного работника. Я представил Тарковского, начал рассказывать о нашем фильме, о его важности и полезности, о том, что он запущен по решению съезда, — словом, нести всякую полагающуюся в таких случаях чушь. Тарковский молчал. Второй секретарь пару минут слушал, потом остановил меня и, обращаясь к Тарковскому, вдруг спросил: «Так вы, значит, с "Мосфильма"?» Говорить со мной он, видимо, посчитал ниже своего достоинства. Тарковский ответил односложно: «Да», — полагая, что этим всё и ограничится. Но второй секретарь продолжил: «Так вы, наверное, всех там знаете?» Тарковский вынужден был ответить: «Не всех, но кое-кого знаю». Секретарь оживился: «Так вы, наверное, и Евгения Матвеева знаете?» Тарковский сухо кивнул: «Знаю». Второй секретарь пришел в полный восторг: «Вот это да! Вот это актер!! Вот это режиссер!!! Вы "Любовь земную" видели? Вот это кино!! Вот это класс!!!» Тарковский промычал в ответ что-то невразумительное. Второй же секретарь обрадовался и стал рассказывать, какой это замечательный фильм. В заключение он встал, пожал Тарковскому руку и сказал, исказив фамилию: «Ну что ж, товарищ Тартаковский, надеюсь, ваш фильм будет не хуже, чем у Матвеева!» Тарковский промолчал, но было видно, что настроение у него заметно испортилось.
Мы хотели побыть в Запорожье еще день, чтобы посмотреть окрестности, но тут неожиданно для всех прилетела Лариса Павловна Тарковская. В Москве ей сказали, что Запорожье — один из самых неблагополучных городов СССР в смысле экологии, а дымящиеся отвалы, газы и испарения, которые нам так понравились, чрезвычайно вредны, часто радиоактивны и очень опасны для здоровья. Запорожье, сказали они, стоит едва ли не на первом месте в СССР по заболеванию раком легких. Лариса сказала, она не хочет рисковать здоровьем Андрея. (Я потом не раз вспоминал этот разговор, когда узнал, что Андрей Тарковский и Анатолий Солоницын умерли именно от рака легких.)
Сразу по приезде мы навели справки о Запорожье и его окрестностях. Там действительно оказалось очень вредно. В результате Тарковский отказался и от этой натуры.
Георгий Рерберг: Снимать эту картину там можно было. Потом вроде бы Геллеру сказали, что там тоже снимать нельзя, потому что агрессивная среда и это опасно и вредно для здоровья. Там действительно было вредно, но это Андрея бы тоже не остановило, я думаю5.
14 марта. Письмо АН — БН: Тарковский приехал с поисков новой натуры, но, по-моему, неудачно. Завтра должен с ним увидеться. Кстати, он серьезно настаивает, чтобы ДоУ6 ставился на «Мосфильме». Подробности будем обговаривать при встрече. Утверждает, что с «Таллинфильмом» он сам возьмется уладить дело.
Александр Боим: Пришлось снова, в третий раз, выбирать натуру. Андрей вдруг стал говорить, что ему не хочется, чтобы всё было так страшно. Может быть, заброшенные депо, ржавые рельсы, полусгнившие шпалы… Запустение, но не марсианское, а среднерусское. Тут я понял, что он хочет целиком переиграть натуру. И мы стали кататься по Подмосковью. Смотреть старые железнодорожные ветки, тупики, склады и казармы.
Георгий Рерберг: Подсознательно его влекло в среднюю полосу России. Натура и литература в кино связаны между собой колоссально. Поэтому сценарий начал разрушаться еще на выборе натуры. Это был первый камень, вынутый из стены.
Марианна Чугунова: Я помню фотографии из этих поисковых экспедиций в Подмосковье: какой-то развалившийся дом, заросли, разрушенные казармы.
Георгий Рерберг: Но всё это также ничем не кончилось. В средней полосе нам ничего не удалось найти, хотя Андрея всё время страшно тянуло в кусты, в орешники, в осинники7.
Поиски натуры в Подмосковье были долгими, а главное — безрезультатными. На это ушел весь март. Поездки шли в разных направлениях. Чаще ездили художник с оператором и фотографом. Но и Тарковский тоже ездил. Его тянуло в буйные травы, в заросли, хотя ничего этого в марте не было, да и быть не могло. Еще лежал снег. Андрей Арсеньевич, вероятно, стал искать то, что он перед этим нашел для себя на «Солярисе» и окончательно полюбил на «Зеркале»: тишину, сосредоточенность и магию среднерусской природы.
Как и большинство членов группы, я тоже искал натуру. По выходным ездил, смотрел Люберецкий карьер, исследовал овраг реки Сетунь за «Мосфильмом», запасные пути и тупики станции Киевская-Товарная вплоть до Матвеевского, бараки и котлованы между Покровским-Стрешневым, Тушином и Сходненской, оставшиеся со времен строительства канала имени Москвы. И тоже ничего подходящего не нашел.
Обретение натуры
В сценарии во время прорыва героев в Зону предполагался такой кадр: автоматчик стреляет в упор, и пули впиваются в пуленепробиваемое стекло. Для съемок нужно было найти такое стекло. И я был обязан его добыть. Найти завод и договориться, чтобы нам такое стекло продали. Это был триплекс, страшный дефицит, чуть ли не секретное производство, хотя осколки этого стекла валялись повсюду вокруг завода. Мне удалось получить необходимые разрешения, и я привез на студию два трехсантиметровой толщины триплекса размером примерно 80 х 160 см. Перед самым отъездом на съемки Тарковский вдруг вообще отказался от этого эпизода.
Подходил конец марта, а выбранной и утвержденной натуры у нас всё еще не было.
Александр Боим: Я помню, как мы ездили на главную московскую свалку возле Лобни. Это было тоже нечто апокалиптическое: бесчисленные машины подвозили всякую рухлядь, ящики, строительный мусор, отбросы, и это всё простиралось от горизонта до горизонта.
Свалка была в сценарии Стругацких, и мы послушно стали ее осматривать. Она занимала огромное пространство. Туда беспрерывно подъезжали тяжелые грузовики-мусоровозы, вываливая содержимое своих бездонных металлических утроб. По этому полю среди холмов мусора бродили группы похожих на зомби, покрытых струпьями и нарывами людей, одетых в невиданные отребья. Они увлеченно рылись крючками в мусоре и всякой зловонной дряни, выискивая для себя что-либо интересное, и радостными воплями отмечали свои находки. Я тогда с ужасом и омерзением смотрел на них, не подозревая, что через каких-нибудь пятнадцать лет рытье в помойках станет вынужденным и даже любимым занятием для множества бывших советских людей.
Александр Боим: Над свалкой кружилось бесчисленное количество ворон, и, как ни странно для Москвы, чаек. И конечно, кошмарный запах. Тоже космическая катастрофа, но иная — мир, захлебнувшийся собственными отходами. Мы с Гошей считали, что можно снять некоторые проходы, но Андрея и тут ничего не устроило.
В общем, в Москве и Подмосковье так ничего и не нашли, за исключением потрясающего места возле Канатчиковой дачи8, которое я нашел и предложил Андрею, и которое он, в итоге, снял в окончательном варианте «Сталкера». Я имею в виду выход из кафе и возвращение домой с дочкой и женой после похода в Зону. Черное отравленное зловонное озеро с чудовищной экологией возле градирен одной из московских ТЭЦ. Недалеко от «Мосфильма», в трех-четырех километрах от Кремля.
Там было очень трудно договариваться о съемках, потому что администрация психиатрической больницы имени Кащенко, через которую можно было подойти к месту, где мы хотели поставить декорацию «Кафе», очень неохотно шла на любые контакты. Геллер вел сложные переговоры с ними и, по-моему, даже с Лубянкой. Поговаривали, что к этому месту прилегал корпус психушки для политических заключенных. К этому месту вообще никого не подпускали.
В этой самой психушке тринадцатью годами раньше лежал Иосиф Бродский, перед тем как его судили в Питере. Московские знакомые пытались спрятать его там от питерских чекистов, но, пробыв в Кащенко неделю и насмотревшись на происходящее вокруг, поэт взмолился, чтобы его забрали оттуда, ибо всерьез опасался за свое психическое здоровье и здравый рассудок. Не знаю, имели ли к этому отношение те начальники, с которыми пришлось договариваться Вилли Геллеру, но напомню, что в это время судебная психиатрия с подачи КГБ была одной из самых жестоких форм борьбы с инакомыслием.
Александр Боим: Интересно, что это ужасающее заведение находилось рядом с площадью Гагарина, в четырех километрах от «Мосфильма», в пяти от Кремля и в пяти минутах пешего хода от Ленинского проспекта. Меня оно настолько поразило, что я сразу же нарисовал эскиз декорации. А Андрей потом снял там один из самых впечатляющих эпизодов картины. Его, несмотря на все запреты, туда всё же пустили.
Между тем время шло, и ситуация обострялась. Все понимали, что картину могут закрыть, причем на абсолютно законных основаниях: с момента запуска прошел почти год, истрачена куча денег, а натура всё еще не выбрана. Настал момент, когда натуру стали искать все члены группы, все друзья, знакомые и даже знакомые знакомых. Искали все и везде. Начался цейтнот. Все стали нервничать — и студия, и Госкино, и съемочная группа. Видимо, это почувствовал и Тарковский, который до этого совсем не торопился. Может быть неосознанно, но он всё время как-то тормозил начало съемок. Если бы Андрей был готов, он бы начал снимать.
Марианна Чугунова: В это время Андрей Арсеньевич был худруком на одной эстонской картине, и кто-то предложил ему поискать натуру в Эстонии.
Георгий Рерберг: Да, Маша совершенно права. На работе сказывались самые разные вещи. Беда никогда не приходит одна. В одном месте землетрясение, в другом — вредоносная экология. В третьем — кусты и орешники, и ничего другого нет. Но в конце концов именно эти кусты дали нужный результат в совершенно другой географической точке. В Эстонии.
Александр Боим: В Эстонии первоначально мы собирались снимать один или два объекта. Прежде всего «Виллу писателя». <…> Это был небольшой локальный объект, и до его окончательного выбора дело так и не дошло. Мы собирались сделать это в ходе съемок. Обсуждался даже вариант снять виллу в Пярну, где были потрясающие прибрежные коттеджи, бунгало и усадьбы. Что касается эстонской «Зоны», то она возникла довольно неожиданно. Андрей поехал в Таллин по своим делам, по-моему, связанным с «Гофманианой». Он взял с собой Гошу, и там они, наконец, нашли место для съемок.
Десятого апреля Тарковский собрался выехать в Таллин. Он предложил поискать натуру, прежде всего виллу Писателя, существовавшую в сценарии. Ее изначально планировалось выбрать и снимать в Прибалтике.
Роман Калмыков: Так или иначе, виллу действительно нужно было искать, и на следующий день я вылетел в Таллин. Через два дня приехали Андрей и Рерберг. Мы довольно быстро нашли в окрестностях Таллина несколько замечательных по красоте и по элегантной ухоженности домов, которые были виллами в полном смысле этого слова. Больше всего Тарковскому понравилась вилла Яана Тальтса, знаменитого эстонского штангиста, олимпийского чемпиона. В Пярну — вилла Пауля Кереса, бывшего чемпиона мира по шахматам. Там же, в Пярну, мы присмотрели еще несколько отличных вилл, пригодных для съемок.
В Эстонии нашим гидом был редактор Таллинской киностудии, с которым Тарковский имел дело в связи с его сценарием «Гофманиана». У него было странноватое представление о том, что нам нужно. Он возил нас по пограничным зонам, это были красивые и безлюдные места, но все дороги там неминуемо приводили к погранзаставам. Пограничники каждый раз не могли понять, что нам нужно и чего мы хотим, но непременно задавались вопросом, что мы здесь делаем, почему приехали именно к ним, и бдительность проявляли неукоснительно — проверяли наши документы, куда-то звонили, и мы теряли из-за этого массу времени.
В конце концов, кто-то посоветовал нам посмотреть химический комбинат в Маарду — небольшом городке неподалеку от Таллина. Ничего интересного для нас, кроме одного места, мы там не нашли. К тому же именно это место, судя, по бывшему лесу, где стояли тысячи стволов с отвалившимися ветвями, было не менее вредное, чем Запорожье.
Лес под Маарду — абсолютно сюрреалистическое место. Из земли торчали тысячи деревьев, голых, с облезшей корой и отвалившимися ветвями. Но самое ужасное для Тарковского было то, что этот лес незадолго до того уже сняли Алов и Наумов в фильме «Легенда об Уленшпигеле». И снимать его после них Тарковский, конечно, не захотел. Что касается виллы писателя, режиссер окончательно не утвердил ни одну, отложив это на будущее. Возможно, он уже сомневался в ее необходимости для фильма.
Роман Калмыков: Андрей был разочарован, и они с Гошей уехали в Таллин. Но я на следующий день познакомился с руководителем Маардуского химкомбината. Он посоветовал мне посмотреть окрестности их пионерлагеря, тоже в погранзоне, неподалеку от Маарду, и сказал, что там есть водопад и заброшенная электростанция. Он дал мне местного человека, который знал дорогу, и я прямо из его кабинета поехал туда, увидел это место и во второй половине дня привез туда Тарковского с Рербергом. Тарковскому место понравилось и устроило его со всех точек зрения.
Георгий Рерберг: Случайно подвернувшееся совмещение якобы средней полосы с ее зеленью, буйными травами и заброшенной электростанции Тарковского более или менее устроило. Надо сказать, что электростанцию мы нашли нечаянно. Мы искали нечто совсем другое. Наткнулись на пионерский лагерь, я стал его обходить и метров через двести вышел на электростанцию, про которую нам никто не говорил. Это была неожиданная находка. Кроме того, место нам понравилось еще и своей заброшенностью, уединенностью. Мы его утвердили10.
Александр Боим: Они чуть ли не случайно наткнулись на эту электростанцию и тут же вызвали меня. Я в этот же день вылетел в Таллин. Мы внимательно осмотрели всё еще раз, и Андрей сказал: «Это то, что нужно». Его это место полностью устроило со всех точек зрения. Нужно сказать, что тут мы совершили первую, главную и непростительную для опытных кинематографистов ошибку. Тем более для таких великих, как Андрей и Гоша. Натуру мы выбрали в апреле, когда везде еще лежал снег.
Участники поиска по-разному рассказывают о том, как было найдено это место. Время создает аберрации памяти. Не будем выяснять, кто именно нашел натуру на реке Ягала — Калмыков, Рерберг или Тарковский. Они нашли, обрадовались и почему-то (скорее всего, от безвыходности и спешки) не подумали, что будет в этом месте, когда придут весна и лето. Оно наверняка изменится. Но натура была срочно утверждена, и буквально через пару дней был издан новый приказ по «Сталкеру». Четырнадцатого апреля 1977 года приказом по студии подготовительный период был продлен до ?? мая11.
На поиски новой натуры ушло два месяца. Пятнадцатого апреля закончилась пролонгация подготовительного периода. Если бы Тарковский в последний момент не выбрал натуру в Эстонии, картину, скорее всего, законсервировали бы. Андрей Арсеньевич этого ужасно не хотел, так как дальнейшее отодвигание съемок ставило под угрозу летнюю натуру вообще. Возникала перспектива переноса съемок на будущий год, абсолютно нежеланная для Тарковского, ибо это ломало его планы работы в Италии.
Роман Калмыков: Заканчивалась вторая декада апреля. Нужно было срочно заканчивать подготовку и начинать снимать — или, наоборот, консервировать картину. Предпринимать какие-то решительные действия. Тарковский был категорически против консервации. Он боялся, что после того, как он целый год проморочил голову Госкино и студии и так и не начал снимать (а все знали, что он занимался в основном театром), его могут снова не запустить. Поэтому эстонская натура рядом с местечком Ягала-Йыги была им поспешно утверждена.
Если бы этого не произошло, Тарковскому непременно припомнили бы и его театральный проект, и его долгие сидения в Мясном, и редкие появления на студии. Поэтому его опасения были не беспочвенными. У Андрея Арсеньевича не оставалось другого выхода, кроме как срочно начинать съемки «Сталкера». Он принял это решение. Развернулась бурная деятельность по организации экспедиции в Таллин.
1. Стругацкие. Материалы к исследованию: письма, рабочие дневники 1972–1977 / Сост. С. Бондаренко, В. Курильский. Волгоград: ПринТерра-Дизайн, 2012. С. 621.
2. Там же.
3. Георгий Рерберг — Марианна Чугунова — Евгений Цымбал. Фокус на бесконечность.
4. Там же.
5 Георгий Рерберг — Марианна Чугунова — Евгений Цымбал. Фокус на бесконечность.
6. «Дело об убийстве» («Отель "У погибшего альпиниста"») — сценарий, впоследствии поставленный на «Таллинфильме» режиссером Григорием Кромановым.
7. Георгий Рерберг — Марианна Чугунова — Евгений Цымбал. Фокус на бесконечность.
8. Единственная в дореволюционной Москве психиатрическая больница, построенная на территории дачи, прежде принадлежавшей купцу Кузьме Канатчикову.
9. Георгий Рерберг — Марианна Чугунова — Евгений Цымбал. Фокус на бесконечность.
10. Георгий Рерберг — Марианна Чугунова — Евгений Цымбал. Фокус на бесконечность.
11. РГАЛИ. Ф. 2933. Оп. 4. Ед. хр. 5018. Л. 53.