Одно расстройство

Издательство «Альпина Паблишер» представляет книгу Алины Белят «Одно расстройство. Как жить с ментальными особенностями».

«Одно расстройство» — не справочник по психическим расстройствам, а коллекция откровенных рассказов людей о том, что с ними происходит, как они с этим справляются, как общаются с близкими, работают, мечтают и ведут полноценную жизнь, несмотря на болезнь. Алина Белят, автор подкаста «Одно расстройство», собирала эти истории два года, чтобы дестигматизировать тему психических расстройств и показать, что человек — это не только его диагноз. Истории сопровождаются профессиональными комментариями психиатра Андрея Павличенко, который рассказывает о симптомах упомянутых болезней, методах их лечения и копингах — стратегиях, которые помогают людям с расстройствами жить достойно.

Предлагаем прочитать фрагмент книги.

Полина. Заполярье, несуществующие миллионы и Лёша, который всегда с ней

Полине 23 года, у нее биполярное расстройство и булимия. Биполярное расстройство впервые проявило себя в тот момент, когда Полина работала на Ямале, в полярную ночь. Хотя она сама догадалась о том, что с ней происходит, дальнейшее лечение осложнялось страхом пить таблетки и ложиться в больницу. Муж Полины Лёша неоднократно спасал ее от смерти — и продолжает это делать сегодня, когда у Полины уже есть лечащий врач, диагноз и план лечения.

Полина была первой, с кем я поговорила. До сих пор считаю, что это была моя невероятная удача и без этого разговора, возможно, не было бы проекта. Полина сразу откликнулась на предложение о записи и быстро приехала в студию. У нее были длинные светлые волосы, голубые глаза, тонкие черты лица. Она оказалась энергичной, веселой и искренней. Мы долго разговаривали, а потом в студию приехал ее муж, очень немногословный и серьезный. В этом их контрасте была какая-то особая трогательность.

Прошел всего месяц с тех пор, как я вышла замуж, и я сказала своей семье, что собираюсь уехать на Ямал. Они говорят: «Да хорош, не смеши ты нас…» — но я все равно улетела. Мы строили завод «Ямал СПГ» по сжижению природного газа на побережье Карского моря.

И все шутили, что у нас море, поэтому это resort & spa, несмотря на –38 °C. Я туда приехала в состоянии депрессии, тогда стояла полярная ночь. Мне казалось, что мое эмоциональное состояние перекликается с тем, что происходит на Ямале. А там не происходит ничего — просто пустыня такая снежная.

Когда же наступил полярный день, я находилась уже в конкретной мании. Началась она с того, что я решила, что я очень красивая, достала из чемодана юбку, которую возила к тому времени уже три вахты[1], и стала всем предлагать куда-нибудь поехать. Я вообще не понимала, что делаю. Я всё думала, как же буду общаться с молодыми людьми открыто, если я замужем? И решила, что не все об этом знают, только единицы. Поэтому, когда меня спрашивали: «А ты замужем?» — я отвечала: «Только никому не говори, на самом деле я ношу это кольцо для прикрытия, чтобы ко мне никто не приставал».

В этом состоянии мне стало казаться, что у меня на вкладе не сколько-то там сотен тысяч рублей, а миллионы. Я начала смотреть квартиры на Пресне, на Тверской… Сидела и думала, какой район удобнее — Маяковка или где-нибудь на Патриарших?

Я нашла там обалденный ЖК, до сих пор на него смотрю. Квартира стоила 10 миллионов, и я начала убеждать всю семью, что мы можем себе это позволить. И убедила! Я убедила мужа, маму и бабушку, а папе мы не говорили. Все согласились, и мы сходили в офис продаж. Потом я прочитала, что люди в маниакальных состояниях действительно могут быть очень убедительными, потому что они очень заряженные. Единственный человек, кого я не убедила и кто нас загасил, — это отец моего мужа. Он меня не видел вживую, и мой гипноз до него не долетел. Он сказал: «Вы что, дураки, что ли? Откуда у вас деньги, где вы их возьмете?»

Мне казалось, что я знаменитая. Мне тогда нравилась Настя Ивлеева, я считала, что она клевая, так здорово всего добилась, выбралась… Накануне мании я смотрела ее влоги, они меня веселили, и в какой-то момент мне начало казаться, что меня узнают. Вот я приезжаю на вахту, иду и понимаю, что меня все знают. И смотрят на меня, потому что я знаменитая. И вот у меня 700 подписчиков в «Инстаграме», но мне казалось, что у меня там куча, прямо вот куча людей. И я делала такие посты — потом я их поудаляла — как будто пишет селебрити какая-то. Не могу объяснить, но они были написаны так, как будто я обращалась к миллионам людей, как будто я Настя Ивлеева.

Тот момент, когда я почувствовала себя знаменитостью, был переходным в депрессию. И постепенно я стала спрашивать себя, откуда у меня взялись такие мысли, начала думать, что вообще-то я неудачница, что я не Настя Ивлеева, я — Полина, просто Полина, и всё. Когда человек не знает, что с ним происходит, он начинает искать причину в окружающих. И я решила, что, наверное, вся проблема в Лёше, моем муже, который уделяет мне мало внимания. И что у меня вообще плохая жизнь и я недолюбленная. Я искала причины, наверное, достигла какого-то пика и докатилась до попытки самоубийства. Я не помню, как писала эти слова, но они сохранились на телефоне: «Я кусок дерьма, унылого говна. Дерьмовый человек. Со мной невозможно жить, ужиться… Со мной тяжело дружить, тяжело меня любить, да и по сути не за что. Зачем я вообще нужна миру, людям… ненужный отросток серости, депрессии и печали. Я не знаю, что со мной, почему так, я не хочу ничего, я четко понимаю, что нахожусь там, где мне быть невыносимо. Я испытываю раздражение на людей вокруг, порой беспочвенное. Я хочу быть где-то еще, с кем-то еще, кем-то еще. Я хочу быть собой, воскресить себя, воскресить свою счастливую душу. Мне очень много кажется, но что с этим делать…» Я поставила многоточие и поехала с работы в кэмп. Пошла в ванную и начала искать маникюрные ножницы. Взяла их в руки, но тут прозвучала сирена на всё здание. А нас, как только мы приезжаем на Север, первым делом учат, что при любом звуке сирены нужно покидать здание. На Ямале всё сделано из контейнеров, которые сгорают за две минуты, поэтому действительно нужно бежать.

Не знаю, верить ли в какие-то потусторонние штуки или в то, что наш мозг пытается дать нам какие-то подсказки, но у меня в голове крутилась фраза: «биполярное, ты биполярная». Я никогда не слышала про такие диагнозы. Я просто забила «биполярная» в поиске «Яндекса», он мне выдал «биполярное расстройство», и я прочитала, что это такое. Моя жизнь перевернулась. Это была настоящая революция в моей голове. Я сидела и просто повторяла: «Офигеть, офигеть!» Каждую строчку читаю и «офигеть». Потом я начала судорожно проходить всякие тесты и читать, читать. Для меня это было ответом на всю мою жизнь. Когда я позвонила мужу Лёше и всё ему рассказала, он медленно сказал: «Ну, это многое объясняет, конечно».

У меня было свое рабочее место, куда я ходила каждый день. Мне дали кнопочный рабочий телефон, я втискивала его под шапку и ходила, как будто с bluetooth-гарнитурой. У нас стоят высокие заборы от полярных мишек. И вот я стояла там и смотрела вдаль. А Ямал — это плоская равнина, в которую иногда врезаны какие-то озера и тонкие реки. И вот я стою ночью, смотрю на это, вокруг метель, а я думаю, как же забавна и иронична моя жизнь: у меня биполярное расстройство, и узнала я о нем за полярным кругом. Я совершенно не расстроена тем, что о себе узнала. Для меня это был важный ответ.

Я вернулась в Москву, но стало только хуже. Я снова стала думать про самоубийство. У меня постоянно в голове крутился вопрос, как это сделать. Как это сделать, чтобы не было сильно больно и чтобы мама не переживала? А смогу ли я с неба сказать им, чтобы они не переживали? При этом я очень четко для себя решила, что не буду лечиться медикаментозно. Я прочитала знаменитую книгу «Беспокойный ум»[2] про биполярку, которую, естественно, читают все, кому ставят этот диагноз. Там автор описывает, как литий влияет на организм, и я подумала, что мне такого не надо. Тем более у меня булимия и набор веса — это очень важный момент, большая беда для меня. А на лекарствах на этих — прямо обязательно, как я была уверена, — люди набирают вес. И я сказала себе, что нет, никак и никогда не буду их принимать.

Я пыталась поговорить с близкими, с мамой и бабушкой, но они не смогли мне помочь. Я просила их почитать про биполярное расстройство и понять меня, а они вместо этого предлагали то к батюшке сходить, то к бабке какой-нибудь съездить. Только относительно недавно они смогли это принять. Было много слез, я и сейчас их постоянно успокаиваю, говорю им, что всё нормально, что у всех у нас есть свои таблетки и диагнозы и все мы с ними живем.

Я сходила к своему психотерапевту — тому, к которому я раньше ходила с булимией. Тогда он оказался не тем человеком, который мог бы мне помочь: постоянно просил меня рассказать про свое детство и считал, что моя булимия связана с тем, что моя мама рано отняла меня от груди. А когда я пришла к нему с биполярным расстройством, я начала говорить и говорила, говорила, а потом добавила, что еще я хочу себя убить. У меня тогда было суицидальное состояние, я резала себя, дубасила кулаками по голове, разбивала себе голову, постоянно лезла в окна. А у врачей в психиатрическом сообществе есть правило — не лечить людей в суицидальном состоянии амбулаторно, только в стационаре. Поэтому, когда звонят и говорят: «Я хочу себя убить, мне нужна психотерапия», — они говорят: «Нет, это так не работает, вам нужно лечь в больницу». И мой психотерапевт ответил: «Можно позвать твоего мужа?» А Лёша всегда со мной. И вот он заходит, и врач говорит: «Полине нужна госпитализация, я не могу ее лечить». Тут мы все призадумались, даже я. Я не думала, что всё настолько плохо, и мне стало страшно.

Лёше пришлось бросить работу. Мы решили, что ложиться я не буду… Наверное, потому что я всех убедила, не стоит доверять психически больным людям. Но я благодарна родным, что они мне поверили и не сказали: «Ну-ка, давай, ты больная, мы тебя сейчас упечем». Я продолжила искать своего психиатра. Однажды я случайно наткнулась на статью одного врача, написала ей и с трудом уговорила принять, выслушать и не класть сразу в больницу. Мы с ней очень долго разговаривали, она задавала очень четкие вопросы. Это был непривычный для меня опыт, потому что психотерапевт много разговаривает за жизнь, а психиатр задает конкретные вопросы для постановки диагноза и дальнейшего лечения.

Поэтому мне было очень комфортно, особенно после этого психоаналитика, с которым нужно было про мамину грудь разговаривать. Она подтвердила мои диагнозы и говорит: «Какой у тебя опыт медикаментозного лечения? Тебя никто и не лечил нормально, ты не хочешь узнать, как выглядит нормальное лечение?» Я говорю: «Ну вот я знаю, что на лекарствах вес набирают, и очень этого боюсь, это для меня самое главное». Она говорит: «А с чего ты взяла, что ты наберешь вес? Сейчас есть препараты нового поколения, они глушат аппетит». Я с большим страхом, но согласилась. И мой первый опыт был, конечно, неудачный, но психиатр это вовремя заметила и поменяла препарат.

Мы с ней всегда представляем некий график: вот я где-то на дне, мои какие-то порывы — еще ниже. Она говорит, что нужно выровнять хотя бы дно, чтобы я была на дне, но ровненько. Потихонечку мы начали добавлять антидепрессанты. Вообще, эта химия — прямо волшебство какое-то, благодаря ей я сейчас это понимаю. Когда врач со мной разговаривает, я ее слушаю с открытым ртом. Она говорит: «Так, нам нужно добавить этого, чтобы приглушить вот это, тут капельку этого…» Мы вот только сегодня с ней разговаривали, и она сказала, что мне нужна госпитализация. На таблетках я выезжаю, но плохо и очень тяжело справляюсь. Но я не пойду в больницу. Я работаю.

Я сразу хочу предостеречь всех людей от совершенно ненужной самодиагностики: «Мне кажется, у меня то же самое», «Слушай, скорее всего, у меня это», «Ой, Полин, у половины страны такие симптомы…» Это всё равно, что взять и диагностировать себе серьезное физическое заболевание, не ментальное. Я даже не хочу с этим шутить.

Я поняла, что в нашей стране про биполярное расстройство почти ничего не знают и что мне нужно об этом говорить. Я столько лет находилась в неведении и полном непонимании, пыталась найти путь в темноте, понять, что со мной происходит. И когда я это поняла, стало ясно, что я должна помочь тем, кто точно так же ходит в темноте и ищет. Вот он, выключатель: можно включить свет, и сразу всё станет понятно.

В последнее время стало опять плохо, и для меня большой вопрос, что происходит. Потому что сейчас я на лекарствах, но всё равно стало хуже. Мы снова меня вытаскиваем. Депрессия, которая бывает, например, у людей из-за каких-то жизненных событий, — это тяжело. Но когда это всё химичит твой мозг и никакие события на него не влияют — это очень страшно. У меня очень много физических симптомов на ментальном уровне: появляется ощущение, что у меня рак, сыпятся зубы, очень сильная тревога, прямо отвратительная, постоянная тревога за свою семью. Есть навязчивое состояние — чувство, что меня преследуют и за мной следят. Оно возникает волнами, и это жутко неприятно. Бывает, еду в метро, кто-нибудь заходит, и у меня четкое ощущение, что этот человек сейчас достанет автомат и будет в меня стрелять.

Бывало даже, что я выскакивала из поезда и пряталась под лавку на станции. Или, например, стою в «Азбуке вкуса», жду свой кофе и вдруг — бам! — понимаю, что женщина, которая сейчас варит мне кофе, и тот парень, который там салаты раскладывает, — они все посланы сюда специально, чтобы за мной следить. Или мне кажется, что всех сюда позвали, чтобы меня проверить. Поэтому я отношусь к своему мозгу не так, как, например, к сердцу: оно как бы мое, а мозг — он как будто принадлежит другому разуму или является отдельной личностью. Где-то там, в глубине сознания, я понимаю, что это неправда и что это пройдет. Сегодня у психиатра спросила, почему так. Она говорит: «Ну, это болезнь…» Но такого ответа мне мало. Иногда бывает, что я совершенно неверно трактую реальность. Я очень многих друзей потеряла. Не все выдержали, только бедный Лёша, и ему достается.

Я чувствую себя виноватой за все эпизоды, которые были до того, как мне поставили диагноз. Потом я уже знала, что Лёша не виноват, но тогда я его сильно обижала. Я уже много раз перед ним извинялась и буду извиняться еще много-много раз. В том году у Лёши случился аппендицит, он попал в больницу, и его тут же прооперировали. А я вообще в неадеквате — постоянно ревела, истерила. Пришла к нему, он ходить-то толком не может, а я сижу и только на окна смотрю. И лезу прямо туда. А он меня держит. Все мы люди, у нас у всех есть эмоции — и Лёша в какой-то момент не выдержал и сказал: «Ну иди!» Я начала бегать по больничным коридорам и повторять: «Я хочу себя убить, я хочу себя убить!» И он, весь забинтованный, быстро ходить не мог, но ходил и искал меня по этим коридорам. Обычно он меня успокаивает тем, что просто обнимает и держит, пока я более или менее не приду в себя.

Лёша

Диагноз сразу объяснил многое, если не всё. Было понятно, с чем мы имеем дело и с чем нужно работать. Потому что до того был дурдом… Можно смело отрезать всё, что было до этого, и нисколько не оглядываться на то, что происходило. Ну, действительно, люди, и я в том числе, в некоторой степени были зашоренными. Узнав про диагноз, мы оба стали учиться жить заново.

Мне главное — чтобы человек остался здесь, в комнате. Потому что Поля так откровенно ходила на балкон… Даже если она не пыталась это сделать, у меня уже где-то на подкорке сидело, что она может попытаться. И мне было страшно, да. Было несколько моментов, когда я думал, что всё закончится плохо.

Надо понимать, что это в лучшем случае лишь стабилизируется. В определенном смысле ты приносишь жертву. Когда я смотрю на своих друзей, иногда я ловлю себя на том, что я бы, наверное, мог жить так же, как они, — более насыщенной жизнью. Но я не жалею ни о чем.

Я парень неразговорчивый. Что я точно могу сделать — это обнять. Сказать не всегда, но обнять — практически всегда.

Комментарий Алексея Павличенко

Симптомы и диагноз

Раньше, примерно до 80-х годов прошлого века, психиатры называли биполярное расстройство маниакально-депрессивным психозом, или МДП. Также можно встретить такое название этой болезни, как «биполярное аффективное расстройство» (БАР), от которого также сейчас отказываются, так как при нем встречаются далеко не только аффективные симптомы.

У Полины, можно сказать, классический вариант этого расстройства, когда после эпизода мании без четкого периода ровного настроения (эутимии) следует депрессия. Также у нее бывают и светлые промежутки с нормальным настроением, то есть бессимптомные периоды — это бывает у 80 % людей с биполярным расстройством.

Согласно современным классификациям болезней, биполярное расстройство бывает двух типов, первого и второго, которые немного отличаются друг от друга симптомами, подходами к терапии и прогнозом. При первом типе у пациентов бывает не менее одного маниакального состояния, нередко с психотическими симптомами, например бредом, — именно этот вариант хорошо описан Полиной. При втором типе развернутых маний нет, есть лишь гипомании. Главное отличие между манией и гипоманией и, соответственно, между первым и вторым типами биполярного расстройства состоит в том, что при маниях нередко случаются психотические симптомы, практически отсутствует критика к болезни и они приводят к более выраженным проблемам во взаимоотношениях с другими людьми и нарушениям поведения, чем это случается при гипоманиях, для которых характерны сверхценные, а не бредовые идеи.

По частоте встречаемости биполярное расстройство стоит на третьем месте среди всех психических расстройств (первые два — это тревожные расстройства и «чистые» депрессии), оно встречается в течение жизни у 3–5 % людей, что примерно в 10 раз чаще, чем шизофрения. При этом в России биполярное расстройство диагностируют примерно в 100 раз реже, чем в других странах мира. Это обусловлено как общими для всех психиатров мира ошибками, так и чисто нашими особенностями диагностики. В нашей стране вместо БР часто диагностируют или шизофрению (если есть психотические симптомы), или депрессию (если психиатры «пропускают» манию или гипоманию, сталкиваясь с пациентами в депрессивной фазе). В случае Полины проблем с диагнозом не было, потому что она сама четко рассказывает о психопатологических симптомах, характерных для биполярного расстройства.