Классика, скандал, Булгарин…

Издательство «Новое литературное обозрение» представляет книгу Абрама Рейтблата «Классика, скандал, Булгарин… Статьи и материалы по социологии и истории русской литературы», вышедшую в серии «Научная библиотека».

А. И. Рейтблат — ведущий специалист по исторической социологии русской литературы. В своих исследованиях он рассматривает литературу как социальный институт и отдает предпочтение сюжетам, которые обычно обходят стороной литературоведы: «низовой» словесности, писателям, не удостоенным статуса классиков, механизмам формирования литературной репутации, становлению в России авторского права, писательским гонорарам, взаимодействию авторов, редакторов, цензоров, книготорговцев и т. д. В новый сборник работ А. И. Рейтблата вошли статьи и материалы за 2014–2020 годы. Продолжая линию своих ранее изданных исследований, автор пишет о социальных механизмах возникновения литературной классики, о социологии литературного скандала, о риторических стратегиях оправдания крепостного права в первой половине XIX века, о взаимоотношениях писателя, издателя и журналиста Ф. В. Булгарина — одного из главных героев научной деятельности Рейтблата — с современниками, о ярких судьбах давно забытых фигур: писателя Феоктиста Улегова и актрисы Елизаветы Шабельской. Все эти тексты связывает подход к литературе как явлению, которое нельзя в полной мере понять, оставив в стороне его связи с государством, экономикой, моралью, религией и другими социальными институтами.

Предлагаем прочитать фрагмент вошедшей в книгу работы Абрама Рейтблата «К проблеме профессионализации русских литераторов. Литературные "ниши" в первой половине XIX века».

Не служить можно было только в том случае, если была возможность жить на доходы от поместья. Но совсем не служить дворянин, хотя и имел такое право, всё же не мог — он стал бы своего рода изгоем в обществе. Поэтому, даже если служить совсем не хотелось, он проводил на службе хоть краткий срок, чтобы выслужить какой-нибудь чин, а потом уйти со службы. Так поступил, например, Н. М. Языков. Он с 1831 г. служил в Межевой канцелярии, а получив чин, в 1833 г. вышел в отставку. Среди литераторов, выбравших этот вариант, в первой половине XIX в. были Е. А. Баратынский, Д. В. Григорович, П. А. Катенин, И. В. Киреевский, И. С. Тургенев, В. А. Ушаков, А. С. Хомяков и др. Катенин писал своему другу Н. И. Бахтину в конце 1829 г.: «Однажды навсегда жребий мой брошен, по грехам моим — я литератор; службу я оставил, кажется, навсегда, богатства у меня едва достает, чтобы с горем, скукой и нуждой жить, семейства я не имею, стало, живейшие мои желания и чувства обращены на один предмет, на приобретение некоторого уважения и похвалы как писатель при жизни и по смерти»[1]. Этот вариант был маргинальным, поступить так решались очень немногие.

Большинство же литераторов-дворян выбирало совмещение службы и литературных занятий. Если они и решались выступать в печати, то в качестве литераторов-дилетантов, редко печатаясь (многое сохраняя в рукописи), причем чаще всего под псевдонимом или анонимно. В. А. Соллогуб вспоминал: «…всё, чтó я писал, было по случаю, по заказу — для бенефисов, для альбомов и т. п. <…> Я всегда считал и считаю себя не литератором ex professo[2], а любителем, прикомандированным к русской литературе по поводу дружеских сношений. Впрочем, и Лермонтов, несмотря на громадное его дарование, почитал себя не чем иным, как любителем, и, так сказать, шалил литературой»[3]. Аналогичным образом высказывался и П. А. Вяземский: «У меня литература была всегда животрепещущею склонностью, более зазывом, нежели призванием», «…утверждаю, что собственно для публики я никогда не писал. Когда я с пером в руке, она мне и в голову не приходит. <…> Преимущественно писал я всегда для себя, а потом уже для тесного кружка избранных»[4].

Даже те, для кого литература была главным делом жизни, публично не позиционировали себя как писатели. Такова была, например, позиция Пушкина. Вяземский писал: «Пушкин <…> не любил слыть в обществе стихотворцем и сочинителем»[5], такого же мнения придерживалась А. И. Смирнова-Россет: «Пушкин ненавидел, когда объявляли о нем "сочинитель"»[6].

Чиновники сравнительно высокого ранга печатались только под псевдонимом. Например, попечитель Харьковского учебного округа А. А. Перовский публиковал книги как Антоний Погорельский.

Лишь немногие решались служить и при этом активно печататься. В этом случае литератору приходилось решать, как сочетать литературные занятия со службой, поскольку совмещение ролей чиновника (или офицера) и литератора в условиях бюрократического самодержавного государства нередко приводило к ролевому конфликту. Конфликт этот мог носить внешний характер, когда либо служба отнимала много времени и сил и мешала творчеству, либо литературные занятия не позволяли в полном объеме выполнять служебные обязанности, и писатель манкировал службой, что мешало карьере. Процитируем признание Соллогуба: «…мои начальники и сослуживцы не допускали мысли смотреть серьезно на человека, пишущего комедии и повести»[7]. В. П. Бурнашев вспоминал, как в середине 1820-х гг. литератора принимали на службу в Орловскую гражданскую палату с условием, «чтоб дал новый советник подписку не только не печататься нигде в журналах с своим именем, но даже и без имени»[8], в противном случае его уволили бы со службы.

Случалось к тому же, что те или иные публикации вызывали гнев императора или крупных сановников[9]. Так, когда в одном из рассказов В. И. Даля в 1848 г. был усмотрен антиправительственный намек, министр внутренних дел Л. А. Перовский, в подчинении которого находился Даль, поставил его перед выбором: «Писать — так не служить, служить — так не писать»[10], и Далю пришлось на несколько лет отказаться от литературной деятельности. Тот же министр в 1851 г. предложил другому своему подчиненному, И. С. Аксакову, «прекратить авторские труды»[11] (поскольку ему поступил донос о публичном чтении Аксаковым своей поэмы «Бродяга»), но Аксаков отказался и вышел в отставку[12].

Не менее значим был внутренний конфликт, недовольство литератора тем, что приходится тратить время на канцелярские или строевые занятия (этому способствовало распространение романтических представлений о литераторе-гении, противостоящем пошлой действительности). П. П. Ершов так образно характеризовал эту ситуацию в 1844 г. университетскому товарищу: «Муза и служба — две неугомонные соперницы <…> не могут ужиться и страшно ревнуют друг друга. Муза напоминает о призвании, о первых успехах, об искусительных вызовах приятелей, о таланте, зарытом в землю и пр. и пр., а служба — в полном мундире, в шпаге и в шляпе, официально докладывает о присяге, об обязанности гражданина, о преимуществах оффиции и пр. и пр. Из этого выходит беспрестанная толкотня и стукотня в голове, которая отзывается и в сердце. А г. рассудок <…> убедительно доказывает, что плоды поэзии есть журавль в небе, а плоды службы — синица в руках»[13].

Выходом и тут нередко становилась анонимная или псевдонимная публикация. Но и псевдоним не давал гарантий. Приведем пример этого. Кастор Никифорович Лебедев (1812–1876), учившийся на словесном отделении Московского университета, хотел стать историком. Он окончил университет со степенью кандидата, выпустил любопытную книгу по методологии исторической науки «История. Первая часть введения: Идея, содержание и форма истории» (М., 1834) и готовился к сдаче магистерского экзамена. Однако он издал памфлет «О Царе Горохе: когда царствовал государь Царь Горох, где он царствовал, и как Царь Горох перешел в преданиях народов до отдаленного потомства» (М., 1834), в котором был высмеян ряд профессоров Московского университета и несколько известных журналистов. Хотя брошюра была напечатана анонимно, авторство Лебедева стало, видимо, известно в университете, и его под благовидным предлогом не допустили до защиты. Он уехал в Петербург и сделал успешную карьеру (сначала в Военном министерстве, а затем в Министерстве юстиции), дослужившись до чина тайного советника и поста сенатора.

Литературой он продолжал интересоваться: много читал, писал пьесы, прозу, но ничего не печатал. В 1838 г. попытался опубликовать цикл статей «Русские письма», что для него плохо кончилось. Вот что он записал в дневнике: «Вчерась мне возвращены мои Письма <…> от статс-секретаря Максима Брискорна (директора канцелярии Военного министерства, где служил тогда Лебедев. — А. Р.). <…> Брискорн хотел доложить графу (А. И. Чернышеву, военному министру. — А. Р.), что он автора сих писем не считает полезным для службы как чиновника, занимающегося отвлеченными предметами. Сочинение может быть издано, но в случае каких бы то ни было замечаний вся ответственность должна упадать лично на автора и министр не может дать своего согласия на их напечатание <…>. Пусть же мои Письма остаются до времени под спудом»[14].