Полит.ру продолжает цикл онлайн-лекций. Предыдущие — разговоры с Ильей Хржановским, Александром Аузаном, Маратом Гельманом и другими — вы можете посмотреть на нашем YouTube-канале. Также за расписанием онлайн-лекций можно следить на нашем сайте.
Леонид Вальдман — американский экономист и бизнес-аналитик.
Основные темы лекции — финансовая и монетарная политика США в условиях пандемии, а также усиление конфликта между США и Китаем. Какова глубина кризиса, как долго он может продлиться и какие последствия будет иметь?
Вторая часть дискуссии – ответы на вопросы зрителей можно прочитать здесь.
Сегодня хотелось бы рассказать, как мне представляется то, что происходит сейчас, а именно как экономика реагирует на пандемию и что в этой связи мы можем наблюдать и можем ожидать. Ну и, конечно же, особая тема здесь — отношения Америки с Китаем, поскольку они действительно и сейчас определяют, и в ближайшие годы будут определять основную драму в экономической динамике и в глобальных экономических отношениях.
Итак, начнем с кризиса. Этот кризис совершенно необычайный, никогда такого не было, и никогда экономические кризисы, которые случаются время от времени, не начинались с такого фантастического события, как пандемия. Я не беру медицинское измерение этого кризиса, только чисто экономические его следствия. Я не помню и не могу найти у кого-либо свидетельств того, чтобы кризис начинался с того, что одновременно рухнул и спрос, и предложение на глобальных рынках. Это произошло сейчас, поскольку в силу карантина люди сидят дома и не могут предъявлять спрос на товары и услуги в том виде, в каком они это делали прежде, или же способ представления этого спроса резко изменился и сократился, что очень хорошо было видно в статистике США на прошлой неделе о розничных продажах в апреле, которые упали на 14,6 % — это для Америки совершенная фантастика, потому что 70 % ВВП определяются потребительским спросом. Поэтому такое падение розничных продаж — это просто катастрофа. С другой стороны, рухнуло и предложение: масса предприятий просто остановилась, они были вынуждены закрыть свою деятельность, следуя требованиям властей или собственным опасениям о заражении сотрудников, и, таким образом, производство товаров во многих случаях остановилось. Сочетание падения спроса и предложения — это первая уникальная особенность этого кризиса.
Вторая особенность — это глобальный характер этого кризиса. Все, наверное, помнят еще пережитый в 2008–2009 годах глобальный финансовый кризис. Он был не глобальный, на самом деле. Это был кризис, который поразил прежде всего США, Европу, и только отчасти — Азию. Большая часть развивающихся стран испытывала некоторые неудобства в связи с тем, что кризис происходит в основных экономических центрах мира. Но собственно кризиса у них не было. Сейчас он есть, сейчас этот кризис глобальный.
Третья особенность этого кризиса — непредсказуемость. Экономисты, в общем, примерно себе представляют, как происходят кризисы, их течение, что за чем следует, и таким образом могут тестировать ситуацию: чего можно ожидать, что мы уже прошли в этом кризисе и что еще предстоит. А что касается текущего кризиса — это всё не так. Совершенно непонятно, сколь долго он будет продолжаться, какой остроты он может достичь, каков размер этой катастрофы — сколько смертей, сколько заражений, будет ли повторная волна. Единственный ближайший аналог этого кризиса — «испанка» 1918–1920 годов: в ней было три волны, причем самая страшная была как раз не первая, а вторая. Разумеется, сейчас точно так же все страхи связаны с тем, что вторая волна может оказаться страшнее первой. И, разумеется, вопросы о том, когда будет выработана вакцина. Никто не обещает ее, в сущности, всерьез до второй половины 2021 года. И отдельный вопрос: сколько времени потребуется для того, чтобы произвести ее в тех количествах, которые достаточны, чтобы вакцинировать население и, соответственно, сделать эту болезнь безопасной для всех нас.
Поэтому кризис, который мы переживаем, в этом смысле действительно беспрецедентный, и это наносит свой отпечаток на его экономическое измерение.
Теперь о масштабах урона, нанесенного глобальной экономике. Глобальный объем ВВП всех стран, которые понесли этот урон, по предварительным оценкам может составить $8,8 трлн. Понятно, что цифры эти приблизительные и могут меняться и в ту, и в другую сторону. Это примерно 10 % годового ВВП всей мировой экономики.
Всемирная торговая организация оценивает спад мировой торговли почти на треть. По данным Всемирной организации труда, в апреле 81 % работающих во всем мире находились под карантином или другой формой ограничения труда. Это 2,7 млрд человек. По заявлению директора-распорядителя Международного валютного фонда Кристаллины Георгиевой, в феврале-марте с развивающихся рынков было выведено около $100 млрд, что более чем втрое больше, чем в такой же период во время глобального финансового кризиса 2008–2009 годов. По оценкам МВФ, денежные переводы мигрантов и гастарбайтеров, являющиеся важным источником существования их родственников на родине, а также и бюджетов тех стран, откуда они приехали, должны сократиться также на $100 млрд. Международная организация труда оценивает потери теневого сектора экономики, в котором, по их оценке, трудится 1,6 трлн человек, то есть более 49 % от всех занятых в мировой рабочей силе. Падение их доходов в высокоразвитых странах составит 76 %, а во всем мире — 60 %. Я рассказываю эти цифры, просто чтобы показать масштаб катастрофы, которую переживает сейчас мир в связи с этой эпидемией.
В этой связи, естественно, возникает вопрос о долгах развивающихся стран. Начнем с них и с действий и возможностей МВФ, направленных на то, чтобы облегчить этот кризис.
Особенностью этой пандемии в экономическом смысле слова стало то, что она началась в конце очень длинной фазы роста после кризиса 2008–2009 годов. Сразу после того кризиса экономика продолжала расти до этого года, то есть уже, считайте, одиннадцать-двенадцать лет. Это, на самом деле, большая редкость для экономики — такие длинные ростовые фазы. Но обычно к концу этого периода и правительства, и корпорации, и индивидуальные домохозяйства набирают такое количество долгов, а в экономиках складывается такое большое количество диспропорций, которые потом в ходе кризиса должны быть очищены. Ну, мы давно уже полной очистки не видели. Но этим, собственно, кризис и занимается, он чистит экономику.
Так вот, к этому периоду долги становятся максимальными. В нашем случае они еще более масштабны, потому что в течение достаточно длительного периода времени на рынке преобладали исключительно низкие процентные ставки, и кредиторы в поиске какой-либо доходности на свои капиталы готовы были одалживать деньги, несмотря на риски, низкокачественным, ненадежным должникам на очень рискованных условиях. Поэтому ничего удивительного, что сейчас развивающиеся рынки накопили фантастическую сумму — $11 трлн только внешних долгов. То, что они должны своему населению во внутренней валюте, не считается. Из них $3,9 трлн приходится на выплаты в 2020 году. Причем $3,5 трлн — это погашение собственно взятых ранее долгов, а остальное, то есть $400 млрд, — это на погашение процентов. Как рассчитываться с этим в условиях такого фантастического спада глобальной экономики?
Ничего удивительного, что более ста стран — никогда такого не было — обратились в МВФ за экстренной финансовой помощью. Фонд предоставляет программы кредитов обратившимся странам без обычных условий, связанных с приведением в порядок государственных финансов, за что обычно и ругают Фонд те, кто пользуется его услугами. В данном случае всё не так: в МВФ осознают остроту ситуации, а во-вторых, понимают, что нужно просто спасать людей от болезней, смертей, голода и социальных беспорядков. Может быть, и есть проблемы управления государственными финансами в странах, которые обращаются за помощью, но предмет обращения связан с внешней причиной, а не с состоянием их финансов. С внешней причиной, а именно с пандемией. Поэтому Фонд сейчас куда более оперативно выдает эти кредиты, и на более либеральных условиях.
С другой стороны, у Фонда есть и собственные ограничения. Например, МВФ не имеет права выдавать кредиты странам, которые находятся в дефолтном или преддефолтном состоянии. А таких становится сейчас всё больше и больше. Это перед кризисом была уже совершенно открытая проблема дефолта Ливана или Аргентины. Сейчас к ним запросто могут добавиться Нигерия, Южная Африка, Турция, Эквадор, Мексика, и на повестке целый ряд других государств. Ожидается не менее дюжины стран в дефолтном состоянии в ближайшее время.
У МВФ достаточно много денег: они могут потратить на выдачу кредитов порядка $1 трлн. Но в той ситуации, в которой мы сейчас находимся, эта сумма абсолютно недостаточна. И они должны будут по ходу дела обратиться за поддержкой к ведущим игрокам, к ведущим странам, которые помогают деньгами МВФ. Это прежде всего США, ЕС, Китай, Великобритания, Япония. Но Китай, кстати говоря, уже помог Фонду в прошлом кризисе, когда возникла недостаточность средств, и должен был в обмен получить большую долю голосов при принятии Фондом решений о выдаче кредитов. Но МВФ так и не сумел провести эту реформу из-за полной обструкции США, не желающих разбавлять свою долю голосов и по-прежнему контролировать МВФ, хотя деньги для того, чтобы иметь такую долю голосов, США тогда так и не предоставили.
Сейчас этот вопрос, может быть, возникнет снова и будет осложнять переговоры по пополнению кредитной массы, которую МВФ может использовать для спасения многих стран.
Кроме того, на протяжении уже более двадцати лет после азиатского кризиса и российского дефолта во всем мире развивающиеся страны стали накапливать долларовые резервы для защиты своих валют. Сейчас они будут эти резервы тратить в огромных количествах, хотя бы потому, что необходимо спасать собственные экономики. Понимая, что МВФ не будет им особенно помогать, поскольку пока эти валютные резервы не будут израсходованы, не такие уж они и бедные. Поэтому в очереди за кредитами МВФ они будут стоять последними. Но, с другой стороны, трата этих валютных резервов развивающимися странами будет означать и то, что эти деньги, которые были вложены в американские правительственные облигации, будут потрачены на внутренние нужды, а соответственно, американскому правительству нужно искать других инвесторов для того, чтобы рефинансировать свои собственные, совершенно уже фантастические, долги.
Реакция правительств разных стран на кризис была схожей и в ряде случаев очень мощной. Так, скажем, правительство Японии ввело меры поддержки экономики в размере 21 % собственного валового национального продукта. В Австралии это было около 10 %, в Канаде — 8,4 %. Индия на днях объявила пакет поддержки экономики в размере 10 % своего ВВП.
В Европе из-за отсутствия согласия внутри ЕС картина выглядит более бледно, но разнообразно. Принятые Италией меры составили первоначально лишь 1,4 %, Испанией — 1,6 % ВВП, Австрией — 9 %. А в Германии и Франции эти меры составили, соответственно, 4,9 % и 5 %. Впрочем, понимая, что требовать соблюдения норм бюджетной дисциплины в условиях массовой гибели людей и невозможно, и аморально, в ЕС и вовсе временно отменили действие норм бюджетной дисциплины, которые исключительно важны для того, чтобы работала общая валюта. Что теперь будет в этом смысле — мы будем наблюдать в ближайшее время.
На этой неделе Франция и Германия объявили программу развития в ЕС в размере 0,5 трлн евро. Как ни громко это звучит, но заявленный объем составляет лишь 2,7 % от объема экономики ЕС.
Если перейти к положению в Америке, то кризис нанес небывалый ущерб. Во втором квартале, по разным государственным оценкам – либо экономистов Федерального резерва, либо Конгресса, либо Правительства (они, в общем достаточно близки между собой), ожидаемое падение ВНП — 40 % в годовом исчислении. Такой безработицы, как сейчас (сегодня новые данные о заявках на получение пособия по безработице — еще 2,3 млн человек подали заявления — в общей сложности уже приближается к 40 млн человек), не было со времен Великой депрессии. Прогнозы восстановления экономики после этого кризиса таковы, что никто не ждет, что экономика вернется к своему состоянию, скажем, еще с февраля 2020 года до 2022 года. И всё это — при условии, что не будет второй волны, а вакцина появится не позднее второй половины 2021 года. Если то или другое условие не будет соблюдено, этот прогноз будет пересматриваться и дальше. Впрочем, он наверняка будет и так пересматриваться и уточняться.
Для американцев наступили тяжелые времена. Хотя страна считается очень богатой, но из-за прогрессирующего имущественного неравенства в ней огромное число совсем небогатых людей. Разные опросы показывают, что от 60 до 70 % населения имеют сбережения не более тысячи долларов. Из них половина не имеет сбережений вовсе, и живут от получки до получки. Поэтому трудно выдержать шок, когда люди теряют работу, теряют текущий доход — в общем, на самом деле, на что-то надо жить.
Разумеется, реакция Правительства США была очень энергичной. В короткий срок законодатели, перепуганные тем, что происходит, согласовали пакет поддержки экономики на рекордную сумму свыше $2 трлн. В пересчете на объем ВВП это тоже близко к 10 %. На самом деле, с некоторым добавлением даже гораздо больше — 14 %. Для сравнения, в 2008 году первоначальный пакет, который принял Конгресс, был только $700 млрд. Кроме того, Федеральный резерв также не просто вовсю включил печатный станок, покупая государственные облигации, но и перешел к прямому кредитованию экономики, покупая корпоративные, муниципальные облигации вкупе с инвестициями в фонды, приобретающими низкорейтинговые облигации. То есть это вещи, которые никогда не случались с Федеральным резервом.
Дефицит бюджета в этом году составит $4,2 трлн. В 2021 году предполагается, что он составит около $2,2 трлн. А в последующие годы существенно сократится, но всё равно он никогда не будет ниже одного триллиона, в расчетах до 2030 года. И будет и дальше расти, и к концу этого десятилетия он опять превысит (годовой только) дефицит 2 трлн. Возможно, что и начальный дефицит, который будет составлять $4 трлн, будет еще больше. Конгресс принял законопроект на еще более крупный пакет финансирования на сумму $3 трлн и ведет переговоры с республиканским Сенатом и с офисом президента. Если этот пакет будет принят, то и бюджетный дефицит, и государственный долг, и размеры дополнительной эмиссии денег очень сильно возрастут.
Здесь надо сделать одну оговорку. На балансе Федерального резерва всегда находилась значительная часть государственных облигаций. С помощью этих облигаций Федеральный резерв управлял процентной ставкой. Но, естественно, когда Министерство финансов, обслуживая взятые долги, выплачивает по ним проценты, то, соответственно, и Федеральный резерв получает процентные платежи от Минфина в той мере, в какой он владеет объемом американских государственных облигаций. Но по американскому закону Федеральный резерв должен переводить каждый год свой доход от операций как с гособлигациями, так и прочую прибыль, Министерству финансов. И получается, что деньги, которые Министерство финансов выплатило Федеральному резерву, возвращаются обратно в Министерство финансов. Если подумать на секунду, то если так случится, что больше никто не будет покупать американские правительственные облигации, кроме Федерального резерва, то стоимость заимствований будет ноль, поскольку все выплаченные проценты, даже если б они были какие угодно — 5 %, 0 %, 10 % — всё равно вернутся обратно к Федеральному резерву. Это такая особенность.
То, что сейчас происходит, это радикальное изменение представлений не только о количественных параметрах американской финансовой системы. Происходит трансформация представления о ее сущности и качестве. Что такое дефицит бюджета? Какую роль играет Центральный банк? Насколько он независим? Чем ограничен госдолг и как он должен финансироваться? Это всё вопросы, которые нужно ставить заново, и ответы на них могут отличаться от тех, которые давали раньше.
Федеральный резерв в своей монетарной политике последние 10 лет ориентируется на экономическую теорию, которая уже не описывает наблюдаемую реальность. Именно поэтому ему так трудно обосновать свои решения по повышению или снижению процентной ставки. На них может ругаться Трамп — что ставка выше, чем должна быть, а они, строго говоря, не могут ему аргументированно возразить. Они могут, конечно же, утверждать, что они независимый орган и они сильно подумали и по каким-то причинам сделали то-то и то-то, но обосновать, строго говоря, они не очень-то могут. Поэтому их движения очень часто выглядят хаотичными.
Опыт прошлого кризиса уже доказал, что массированное вливание денег в виде количественного смягчения, которые Бернанке проводил три раза, может быть очень эффективным в начале кризиса для стабилизации банковской системы, это правда. Но эти деньги никак не помогают росту экономики. И поэтому вливание денег, которое есть сейчас, теоретически не очень обоснованно. Понятно, что оно носит авральный характер, но как эта штука будет работать — не очень понятно. Кроме того, если посмотреть сейчас, что происходит с депозитами банков, которые имеют счета в Федеральном резерве: очень многие деньги, которые Федеральный резерв эмитирует, возвращаются в него же в виде избыточных резервов.
Короче говоря, здесь есть некоторая неясность от того, в какой экономической реальности мы живем. Нет и теории, описывающей стабильное состояние финансовой системы при введении негативных процентных ставок (то, что опробовали в Европе, в Японии, в некоторых других странах, и что очень негативно сказалось на состоянии банковского сектора). Но если, как сейчас, процентная ставка на нуле и все ожидают, что это будет на длительное время, и эта ставка неподвижна, то что, собственно, называть монетарной политикой Федерального резерва? И шире: для чего нужен Федеральный резерв? Это вопросы, которые теперь задаются заново.
В связи с этим мне бы хотелось обратить внимание на одну теорию, которая сейчас становится всё более и более популярной в Америке. Она называется MMT (modern monetary theory) — современная монетарная теория. Она очень популярна в левом крыле Демократической партии. Один из главных ее теоретиков — Стефани Келтон, которая была экономическим советником претендента на пост президента Берни Сандерса, и сейчас Джо Байден, который, вероятно, станет претендентом от демократов, чтобы привлечь на свою сторону голоса сторонников Сандерса, должен что-то делать в русле предложений, которые эта теория выдвигает. Сколь живо эта теория поддерживается левыми, столь живо отвергается республиканцами, банкирами и Федеральным резервом.
Сама теория не нова, ее базовые положения были вылеплены еще в начале ХХ века, но последние годы это направление бурно развивается. Сейчас, разумеется, не место здесь для ее детального анализа, отмечу лишь несколько ключевых положений, они интересны.
Во-первых, утверждение, что дефицит государственного бюджета не является чем-то ужасным. Если долги государства только в национальной валюте, то дефолт невозможен, поскольку всегда можно рассчитаться по ранее взятым обязательствам, напечатав дополнительное количество денег.
Во-вторых, в сущности, и государственный долг не очень-то и нужен, потому что сама валюта тоже является формой долга. Доллар — это, считайте, долговая расписка. Деньги так и эволюционировали — с долговых расписок, обязательства поставить какой-либо товар на сумму, скажем, в один доллар. Поэтому зачем на долговую расписку создавать вторую долговую расписку, которая называется государственной облигацией, для сторонников теории ММТ не очень понятно.
В-третьих, установление и сбор налогов не является такой уж необходимостью, пока не начинает расти инфляция, так как именно с помощью налогов можно регулировать избыточную денежную массу и изымать ее из обращения, тем самым препятствуя развитию инфляции.
В-четвертых, основными задачами бюджета, помимо поддержания самого государства, его оборонных ресурсов и тому подобного, являются социальные задачи. В первую очередь, гарантирование полной занятости, бесплатное здравоохранение, образование, защита климата и тому подобные задачи. Понятно, почему левым симпатична такая теория. С ее помощью они надеются трансформировать Америку из страны крайнего имущественного неравенства, в которой никогда нет достаточных средств для блага людей, в нечто крайне симпатичное.
Сейчас ММТ из теории фактически стала практикой. В экстренной ситуации Федеральный резерв, забыв о мантре про финансовую дисциплину, начинает печатать деньги в немыслимых количествах, которые потом посылаются чеками населению, льготными ссудами — малым предприятиям. Этими деньгами спасают авиакомпании или круизные теплоходы, компании разных отраслей. Этими деньгами восполняются потери доходов бюджета из-за разрешения гражданам на полгода-год отложить платежи за жилье. Этими деньгами увеличивают пособия по безработице и расширяют сроки таких выплат, и так далее, и тому подобное. Иными словами, в ситуации острого финансового кризиса финансовая политика приближается к тому, о чем мечтали прогрессисты: она становится политикой социального государства.
Как такое стало возможным? Помимо ахового состояния американского общества в условиях пандемии, есть и другое основание. Почти семикратное расширение денежной массы после финансового кризиса 2008–2009 годов не принесло никакой гиперинфляции, которую пророчили. Не только гиперинфляции, но и какой-либо вообще инфляции. То есть было экспериментально установлено, что дефицит бюджета, раздутая денежная масса — всё это не страшно, и не надо, мол, нас пугать, объясняя, почему у государства нет денег для прощения студенческих долгов, реформы здравоохранения и т. д. Появилось даже примечательное словообразование: самофинансируемое правительство. То есть правительство, которое оплачивает свои расходы независимо от сбора налогов. Кстати сказать, одно из положений пакета поддержки экономики разрешает гражданам, которые должны были прислать свои налоговые декларации до 15 апреля и выплатить годовые налоги, отложить эту процедуру на три месяца. Мол, обойдемся пока и без ваших налогов.
Я не собираюсь сейчас обсуждать достоинства и недостатки современной денежной теории, я только хочу подчеркнуть, что и когда кризис минует, феномен практического, хотя и частичного применения этой теории останется в дискурсе.
Теперь позвольте мне перейти к теме противостояния США и Китая. С самого начала тесной кооперации этих стран было понятно, что этот странный симбиоз Китая и Америки, который можно назвать «Чимерика» (China-America), является действительно взаимовыгодным сотрудничеством. В отличие от игр с нулевой суммой, здесь каждая страна достигала своих целей. Просто цели эти были совсем разные. У США — краткосрочные, позволявшие им сразу после тяжелого доткомовского кризиса корпоративных финансов в короткий срок резко повысить рентабельность за счет массового переноса рабочих мест в Китай с исключительно дешевой рабочей силой. А у Китая были цели долгосрочные: работая чуть ли не даром, построить современную промышленность, обучить своих рабочих и менеджеров методам, процедурам и стандартам современного бизнеса. Китайцы оказались прекрасными учениками и в удивительно короткий срок изменили свою страну почти до неузнаваемости, создав вторую, если не первую, экономику мира.
Несмотря на очень тесное сотрудничество, американцам так и не удалось добиться политической трансформации Китая, как это удавалось во всех других странах, таких как послевоенная Германия и Япония, или позже Южная Корея. Противоречия не могли не нарастать. В США с самого начала наряду с прокитайской существовала антикитайская партия, обвинявшая Китай в валютных манипуляциях, вымывающих рабочие места из Америки. Однако администрации и Буша, и Обамы препятствовали антикитайскому наступлению внутри США, хотя и постепенно охлаждали свою китайскую политику. Высокие прибыли американских корпораций мотивировали их лоббировать власти на продолжение прежней политики. Однако стоимость рабочей силы в Китае, которая первоначально действительно была копеечная, непрерывно и довольно хорошо росла. И это, в общем, сделало Китай с точки зрения дешевизны рабочей силы не таким уж и привлекательным местом для ведения бизнеса. Он приобрел другие ценные качества, но перестал быть таким дешевым. И это, в итоге. постепенно ослабляло корпоративное спонсорство прежнего курса американской политики.
И тем не менее в Америке и в промышленности, и в финансовом секторе существует очень большая прокитайская партия. Однако с приходом Трампа ситуация изменилась: антикитайская политика стала доминирующей, Трамп развязал торговую войну. Для стороннего наблюдателя этой войны может создаться впечатление, что Трамп в ней побеждает, ведет себя наступательно, а Китай вынужден признавать свою слабость и идти на уступки. На самом деле, всё не совсем так. Разумеется, США — это мощная держава, способная вести свою войну без сантиментов и агрессивно. Но это война не совсем с Китаем. В первую очередь, это давление на американские компании в стремлении вынудить их вывести свои предприятия из Китая. И пока можно констатировать, что усилия Трампа привели к минимальному результату: только небольшая часть компаний перенесла производство из Китая, потому что альтернативы не выглядят привлекательно.
Одно из требований Трампа к Китаю — снижение торгового дефицита в двусторонних отношениях. Но если разбираться в том, как складывается этот дефицит, выясняются любопытные вещи. Скажем, в области высоких технологий китайский экспорт в США на 93 % — не китайские предприятия, а американские или европейские, расположенные в Китае, это они экспортируют. И очень часто — как промежуточный продукт для своей сборки или же для доставки своим клиентам в разных частях света. Но считается, что это китайская продукция, поскольку страной происхождения продукта является Китай. Если вы пройдете по списку разных отраслей, вы увидите, что дальше это может быть не 87 %, как в случае с высокими технологиями, но 68 %, 58 %. Наименьшее количество, что я видел, — больше 40 % китайского экспорта, сделанного не китайцами, в химической промышленности. Поэтому, строго говоря, сам Китай экспортирует гораздо меньше. Если вычесть этот не-китайский экспорт из экспорта из Китая в Америку, то окажется, что на самом деле дефицит торговли США с Китаем куда меньше, чем он выглядит в цифрах. Поэтому согласие Китая в рамках первой фазы договоренностей в начале этого года с Трампом, по которым Китай согласился сократить этот дефицит, покупая американские энергоносители, соевые бобы и кучу всяких других вещей, это не столько выравнивание какого-то дисбаланса, сколько стремление Китая откупиться от Трампа, чтобы снизить градус этой торговой войны.
Особое возмущение администрации Трампа вызывают успехи Китая в развитии телекоммуникационной отрасли. Разработанные компанией Huawei и готовые для внедрения системы телекоммуникационного оборудования пятого поколения мобильной связи, превосходящие конкурентов, плохо вяжутся с утверждением о тотальном воровстве интеллектуальной собственности как основе успеха китайцев. У кого же это они могли украсть оборудование пятого поколения, если ни у кого больше его и нет? В ответ администрация США совсем не рыночными методами борется с конкурентом, блокируя поставки американских компаний, производящих комплектующие. Это совершенно огромный рынок для американских компаний. В течение целого ряда лет доля полупроводников, которые потребляются в Китае, постепенно превышает 60 % мирового потребления полупроводников. На Америку приходятся 11 %, на Европу — 9 %, остальное — на остальные части мира. Поэтому Китай — основное место, где производится вся электроника.
С одной стороны, Huawei — сама по себе огромная компания. Но санкции распространяются не только на Huawei, но и на другие китайские компании в области высоких технологий. Это огромные потери для американского технологического сектора, которые идут еще с прошлого года. Но с другой стороны, это означает, что в случае усугубления торговой войны Китай может выступать с позиции силы, поскольку это он — мировой хаб для производства товаров высоких технологий.
Но, со своей стороны, Китай не может отвечать Трампу в его манере, почему и выглядит так, что Трамп наступает, а китайцы уступают. Китайцам пока невыгодно дискриминировать американские компании в ответ на американскую дискриминацию китайских компаний. Кроме того, в Китае многие согласны, что некоторые реформы, которых требовала Америка от Китая, в самом деле возможны и полезны для Китая, просто в силу инерции многие реформы откладывались, но под давлением они сейчас делаются. Когда и если Китай решит перейти к ответным агрессивным действиям, окажется, что их арсенал средств ведения экономической войны намного богаче американского. Конечно, Китай тоже понесет урон от такой войны, как сейчас его несут и американские технологические компании, теряющие китайский рынок. Но на войне победой является не избежание потерь, а нанесение еще более крупных потерь противнику. Ведь это на территории Китая размещена огромная часть американского промышленного потенциала. Если посмотреть, что такое вообще глобальный рынок промышленности, то 28 % — это Китай, 17 % — Америка, и 55 % — весь остальной мир. То есть в Китае намного больше промышленная база, чем в США.
Высокая зависимость США от своевременной поставки из Китая была наглядно продемонстрирована совсем недавно, в разгар карантина, когда в Америке еще не было карантина, а в Китае он уже был. И экспорт в США из-за этого карантина, из-за того, что китайские предприятия были остановлены, упал на 50 %. Американские компании просто встали из-за отсутствия комплектующих из Китая. Поэтому эта зависимость чрезвычайно высока. Что она может производить, мы сейчас во время кризиса увидели, поэтому игры против глобальных цепочек поставщиков и потребителей чрезвычайно опасны и разрушительны.
Китай давно перестал быть страной сборочных производств. После кризиса 2008–2009 года, когда стало ясно, что нужно менять модель развития экономики, Китай сделал акцент на развитие на своей территории глубоких длинных технологических цепочек специализированного производства, благодаря чему добавленная стоимость, созданная в Китае, резко возросла. Кроме того, Китай развил огромный и очень богатый внутренний рынок, уже сейчас сильно превосходящий американский. Средний класс Китая, составляющий 200–300 млн человек (а население США — это 350 млн человек), обладает совокупным спросом в размере $28 трлн, в то время как в США это около $17 трлн, в Японии — около $10 трлн. Да и зависимость роста экономики от экспорта, какой она была в первое десятилетие этого века, давно прошла. Доля экспорта в структуре экономики драматически упала до 3–4 %, а сектор услуг уже сейчас превышает 60 %. Словом, это совсем другая экономика, не та, какой привыкли представлять себе Китай.
Разумеется, у Китая огромное количество внутренних проблем — и в связи с пандемией, и вне связи с ней, просто накопленные проблемы. И США, и Китай переживают сейчас непростые времена. Даже и без эпидемии замедление китайской экономики неизбежно. У них, разумеется, произошло очень резкое падение экономики в первом квартале. Сейчас они медленно восстанавливаются, но все-таки восстанавливаются. Глобальная рецессия сокращает и спрос на китайские товары во всем мире. Меняется и структура рабочей силы: Китай ожидает демографический кризис, связанный с ограничением рождаемости во времена Мао Цзэдуна. Наконец, рост благосостояния Китая влияет на потенциал роста уже очень большой экономики. Некоторые эксперты, в частности Кармен Рейнхарт, которую вчера, по-моему, утвердили в качестве главного экономиста Мирового банка, ожидает, что в ближайшие пару лет Китай может расти с темпом в 1 %, что очень неплохо на фоне ожидаемой рецессии во всём остальном мире. А после восстановления мировой экономики она ожидает, что рост Китая будет в районе 3 %.
Понятно, что увеличивать экономические риски дополнительной фазой конфронтации в такой ситуации нежелательно. Но, с другой стороны, борьба США с Китаем принимает сейчас такие формы, что китайцы понимают, что США никогда не идут на уступки и на компромисс, если только не вынуждены это сделать.
Впрочем, следует ожидать снижения уровня принадлежащих Китаю долларовых резервов, тем более что их полезность стремительно уменьшается, а опасность блокировки возрастает. В Америке популярна идея востребовать с Китая компенсацию за потери во время коронавируса и списать себе долги, которые они должны китайцам, например, за счет судебных процедур. Это не так легко сделать, но я не удивлюсь, что и такую трудную задачу американцы вдруг возьмут и решат.
И всё же, мне кажется, что несмотря на очень высокую турбулентность, которую мы сейчас наблюдаем, может быть, какое-то относительное успокоение произойдет. В конце концов, никто не улетает на Луну, все остаются жить на Земле и должны как-то взаимодействовать. В 2023 году истекает мандат Си Цзиньпина на место руководителя Китая. Мне кажется, было бы полезно обновить руководство Китая, чтобы несколько сбросить накал конфликта. Не только для этого, разумеется. Смена не обязательно должна отражать радикальную смену курса. Даже если реформы, проводимые нынешним руководством, были в известной мере необходимы, способ их проведения мог бы быть иным. Кроме того, Китаю просто необходимо время, для того чтобы в более спокойной атмосфере проводить свою модернизацию, приспособиться к новой глобальной конфигурации. Разумеется, на эту тему можно только спекулировать, но, возможно, многие в Китае полагают, что Си поторопился с выдвижением ряда амбициозных задач, как, например, достижение технологического паритета с США к 2025 году. Это большой раздражитель в Америке.
Пока президентом был Обама, это не встречало столь агрессивного противодействия, как теперь со стороны Трампа, и не только его. Антикитайское наступление Трампа пользуется двухпартийной поддержкой, что редкость в нынешней Америке. Уход Си позволил бы ослабить двусторонний угар национализма и перевести диалог в более рациональное русло. В конце концов, переход лидерства от Великобритании к США тоже занял значительный исторический период между двумя мировыми войнами. И здесь тоже, если переход лидерства от США к Китаю будет происходить, то это тоже займет значительный период, и лучше проводить его в более спокойной атмосфере.
Теперь мне хотелось бы рассмотреть всю эту ситуацию с более широкой позиции, с позиции глобализации и деглобализации.
Кризис 2008 года, который можно назвать первым кризисом, обусловленным глобализацией, ясно показал: для того, чтобы глобальная экономика развивалась устойчиво, она должна иметь ясную систему управления. Понятно, что она не может строиться на системе управления со стороны одной очень большой экономики, как США, — никто с этим не согласится. Значит, она должна работать на правилах, которые разделяют все ее основные участники. Но как раз с этим и проблемы. Уровень развития этих стран настолько разный, что выработать общие интересы, закрепленные в общих правилах, никогда не получалось. После провала попыток координации в рамках группы G-20 сразу стал расти протекционизм, который теперь расцвел уже пышным цветом. Дело не только в Трампе и в его упрощенной картине мира. Достичь гармонизации невозможно даже в условиях Евросоюза, раздираемого противоречиями. В масштабах глобальной экономики это еще менее возможная постановка задачи. Отсюда и тренд на деглобализацию, вырисовывающийся последние годы.
Говорят, глобализация — умирающая идея. Ну, допустим. Но как именно деглобализация может происходить и к каким результатам привести? Глобализация основывалась на эффективном размещении производств и минимизации затрат на создание продукта. Следовательно, именно этой эффективностью и надо пожертвовать. Для начала надо выстроить тарифные и другие барьеры для борьбы с конкурентными товарами иностранного производства. Впрочем, у американской администрации сейчас задача поуже: заставить компании вывести производства из Китая куда угодно. Но в такой постановке это не деглобализация, а именно сдерживание Китая. Если же представить себе деглобализацию как возвращение, например, промышленности в США, то, скорее всего, это приведет к большей роботизации заводов. Да и потенциал инфляции, уже почти забытой, значительно возрастет.
Чуть-чуть отвлекусь на вопрос о тарифах. Как вы помните, еще до торговой войны с Китаем или, возможно, в рамках ее первого выстрела были введены тарифы на металл, в частности, алюминий. В прошлом году администрация Трампа в великой своей «мудрости» ввела заградительные тарифы на гвозди и бамперы к автомобилям. Почему? Да потому что из-за тарифов на металл стала неконкурентоспособной продукция американских производителей тех самых гвоздей и бамперов, и их клиенты стали заказывать оные за границей. Трамп не дремлет, весь в раздумьях, кого бы еще защитить от проклятой заграницы. Вспоминается хрестоматийная фраза А. Г. Лукашенко: «Только взялся за яйца — сразу же молоко пропало». Тяжело руководить государством.
Но вернусь к теме. Деглобализация с возвращением промышленности в США потребует восстановления конкурентоспособности рабочей силы. Либо еще большей роботизации производства. Восстановление конкурентоспособности означает удешевление рабочей силы. За счет чего? За счет зарплаты, за счет бенефитов. А роботизация производства означает, что даже если промышленность вернется, дополнительные рабочие места созданы не будут. Кроме того, обособление экономик может оказаться особенно болезненным именно для Америки, поскольку ослабит возможность и внешнего финансирования своих долгов, и каналы политического влияния.
Следует обратить внимание на то, что развивающийся мир во всё большей степени развивает торговые и финансовые связи с Китаем. Довольно естественно, что, переместив производство в Китай, США стали меньше нуждаться в поставках сырья из разных стран мира. И напротив, растущий Китай всё время предъявляет спрос на промышленное сырье и продовольствие по всему миру. Проект «Шелковый путь» стал естественным оформлением этого складывающегося процесса. Только в последние пару лет США осознали, что вместо американо-центричного складывается китае-центричный мир. Если этот процесс успешно продолжится, то вместо деглобализации сложится другая глобализация, в которой уже США придется искать свое место.
Возвращаясь к вопросу о выводе промышленности из Китая: конечно, отчасти такой процесс уже происходит. Опыт приобретения в Китае необходимого во время пандемии оставил очень неприятное чувство зависимости и уязвимости во многих странах. И всё же для того, чтобы вывод промышленности стал сколько-нибудь массовым явлением, необходимо найти другую или другие базы размещения. Опыт последних лет показал, что это совсем не тривиальная задача. Люди постарше, возможно, еще помнят выражение «желтая сборка», выделяющее, скажем, компьютеры, собранные в Китае, от собранных в Европе или в Америке. Китаю потребовалось очень длительное время, чтобы создать промышленную базу вместе с обученными рабочими и квалифицированными промышленными инженерами, чтобы все уже забыли про «желтую сборку». И почти любая страна, в которую будет решено перенести высокотехнологичное производство, вынуждена будет пройти подобный китайскому путь создания промышленного потенциала. Это займет немало времени. Американцы никогда не славились терпеливостью, которой от них такая ситуация потребует.
