Общественное мнение, или Власть цифр

В Издательстве Европейского университета в Санкт-Петербурге вышла книга Григория Юдина «Общественное мнение, или Власть цифр».

Общественное мнение играет всё бóльшую роль в современной политике, при этом остается непонятным, можно ли доверять результатам опросов. Как их правильно интерпретировать? О чем на самом деле говорят эти цифры? Помогают ли опросы общественного мнения развитию демократии? Являются ли опросы наукой или политической технологией? Для того чтобы ориентироваться в цифрах опросов, нужно обладать знаниями в области статистики, политической теории, социологии. Но главное — понимать, откуда взялось понятие «общественное мнение», как менялось его значение и способы его измерения и отчего в России оно исторически имеет особый смысл. О том, почему социология не занимается изучением общественного мнения, по каким причинам невозможна репрезентативность и как опросы сами участвуют в создании реальности, которую они измеряют, расскажет книга Григория Юдина.

Книга была издана Европейским университетом в Санкт-Петербурге в серии «Азбука понятий», где ранее были выпущены книги «Демократия», «Нация», «Деньги», «Авторитет», «История», «Автократия», «Цивилизация» и «Война». Как и другие книги этой серии, книга Григория Юдина призвана рассказать о понятии, которое вроде бы всем известно, но о котором в действительности мы знаем меньше, чем нужно.

Предлагаем прочитать отрывок из книги.

Чего не видят опросы

Опросы и другие плебисцитарные механизмы могут выполнять свою политическую функцию при одном условии — если они действительно производят впечатление, что отражают заранее существующее общественное мнение, общую волю. А для этого необходимо, чтобы люди хотели участвовать в опросах, ведь именно через суммирование их отдельных мнений можно узнать общее мнение.

Молчаливое большинство

Когда Джордж Гэллап только начинал проводить опросы, уровень готовности респондентов участвовать в них был весьма высоким. Поэтому Гэллап даже полагал, что опросы более точны, чем выборы: избиратель может полениться пойти на выборы, но уж в опросе он точно поучаствует.

Однако сегодня реальность полностью опровергает это убеждение. Коэффициенты результативности опросов (они показывают, какую долю удалось опросить от числа тех, кого собирались опросить) падают до поразительно низких значений — в некоторых типах опросов они снижаются до 5–7 %. В 2017 году Роджер Туранжо, президент Американской ассоциации исследователей общественного мнения, заявил, что неответы стали основной проблемой, из-за которой индустрия опросов погрузилась в кризис[1]. В России ситуация немногим лучше, хотя данные по неответам, увы, почти никогда не публикуются. Редкие методические эксперименты показывают, что результативность может составлять 10–25 %, кооперация — 15–30 % в зависимости от метода исследования[2].

Низкие показатели ответов опасны тем, что ставят под угрозу репрезентативность. Ведь идея о том, что опросы могут репрезентировать народ политически, основывается на принципе случайной выборки (см. главу II). Конечно, можно предположить, что среди тех, кто не участвует в опросах, мнения распределены так же, как и среди тех, кто участвует, — тогда бы принцип случайности не нарушался и выборка оставалась репрезентативной. Но насколько обоснованно такое предположение?

Точно узнать это трудно, однако есть серьезные основания полагать, что отвечающее меньшинство и неотвечающее большинство серьезно отличаются друг от друга. Что, если у первых одни политические предпочтения, а у вторых — другие? Если так, то из опроса мы никогда не узнаем «общественное мнение» в том смысле, который вкладывали в это понятие Руссо, Брайс и Гэллап.

Конечно, поллстеры не сидят сложа руки и совершенствуют техники повышения результативности, однако уровни неответов продолжают расти. Причина этого становится очевидной, если поставить опросы в один ряд с выборами и другими формами политической репрезентации. Средний уровень явки на выборах в странах Европы и Америки не уклонно падает, доверие политикам постоянно снижается, и люди вообще всё менее склонны надеяться на политическое представительство в существующих системах[3]. Неудивительно, что кризис репрезентации затронул и опросы, основанные на идее репрезентативности.

Сегодня исследования показывают, что разные общественные классы и группы представлены в политике в разной мере. Существующие системы репрезентации лучше отражают интересы и предпочтения более обеспеченных и более компетентных и гораздо хуже — интересы тех, у кого недостаточно ресурсов и мало понимания политики, а также различных меньшинств (национальных, расовых)[4]. Разумеется, тот, чьи интересы лучше учитываются в политической системе, получает возможность заставить ее работать в свою пользу. А те группы, которые оказываются среди проигравших, еще сильнее теряют интерес к политике.

Как и в случае с другими формами политической репрезентации, опросы сегодня неодинаково представляют разные группы. Те, у кого меньше власти, представлены намного хуже, и чем дальше, тем меньше они склонны участвовать в опросах[5]. А значит, «общественное мнение» сегодня сводится к мнению достаточно узких групп. Это явно не соответствует демократической теории общественного мнения (она предполагает, что общее мнение выражает волю народа), но также не соответствует и буржуазной теории — опросы мало похожи на рациональную дискуссию с участием образованной публики.

В этих условиях опросы успешно предсказывают результаты выборов, потому что и опросы, и выборы репрезентируют приблизительно одни и те же группы. Опросы узнают предпочтения тех, кто готов быть репрезентированным, и впоследствии те же социальные группы приходят на выборы, подтверждая результат опросов. Здесь ключевым является вопрос: можно ли называть то, что таким образом репрезентируется, «общественным мнением»? Ведь если это не общественное мнение, а что-то другое, то притязания на власть тех групп, чьи мнения стоят за цифрами, ни на чем не основаны.

Когда опросы ошибаются

Если в опросах и выборах склонны участвовать одни и те же люди, то почему, в таком случае, в последнее время опросы всё чаще ошибаются в предсказании результатов выборов? Чтобы ответить на этот вопрос, нужно обратить внимание на важное противоречие, которое кроется внутри доктрины плебисцитарной демократии. С одной стороны, идея плебисцитарной власти основывается на всенародном одобрении лидера, который ведет народ за собой. С другой стороны, функция народа состоит только в том, чтобы в нужный момент проявляться в поддержке лидеру, а в остальное время быть пассивным.

В результате появляются большие сегменты населения, которые теряют интерес к такого рода политике. Они не верят в то, что могут реализовать свои интересы в политической системе, и в то же время не желают участвовать в процедурах аккламации. Из-за отказа от участия в системе они становятся не видны для нее, но при этом в них зреет разочарование и недовольство. Парадокс состоит в том, что в современных политических режимах таких людей нередко большинство — так что хотя плебисцитарные лидеры заявляют, что опираются на поддержку всего народа, на деле они обычно не имеют даже половины населения за собой.

В этих «серых зонах» плебисцитарной политики накапливается потенциал для демократической политики совсем иного рода — популистских движений. Если плебисцитаризм основан на пассивности народа, то популизм, напротив, — на подъеме активности и мобилизации групп, которые еще недавно не проявляли интереса к политике[6]. Популистская политика построена на противопоставлении «народа» и «элит» («истеблишмента»), которые угнетают народ, узурпируют власть и пользуются ей для своих корыстных целей[7]. Поскольку плебисцитарные режимы сознательно стремятся отодвинуть народ от принятия реальных решений и оставить за ним только функцию аккламации, они становятся хорошей добычей для популизма.

Популизм обнажает проблему репрезентации, от которой страдает плебисцитаризм: лидеры говорят от лица народа, но в действительности народ к ним безразличен или даже враждебен. Этот изъян особенно очевиден в опросах общественного мнения. Популисты бросают опросам упрек в том, что те не представляют общественное мнение и только производят его ложный образ.

Когда возникает популистское движение, те группы, которые чувствуют себя отчужденными от политической системы, получают надежду, что если они проголосуют, то их протест против системы будет услышан. Из-за этого у них может возникнуть желание принять участие в выборах, где они могут выразить свое недовольство — однако интереса к опросам у них по-прежнему не возникает. В результате опросы и выборы репрезентируют несколько разные социальные группы, и построенные на основании опросов прогнозы недооценивают голоса, которые получают кандидаты-популисты.

Те же причины объясняют и общую неспособность опросов предсказывать поворотные политические события — массовые протесты, революции, восхождение несистемных политиков. То, что опросы репрезентируют и выдают за общественное мнение, — всегда та часть общественной жизни, которая укладывается в рамки статус-кво. Общественные тенденции, которые несут радикальные политические изменения, ускользают от опросов, поскольку носители таких тенденций вообще не заинтересованы в том, чтобы получить репрезентацию в текущей политической системе.

Когда в 2016 году на выборах президента США победил кандидат от Республиканской партии Дональд Трамп, это стало сюрпризом для подавляющего большинства тех, кто строил свои прогнозы на опросах. Опросы показывали превосходство Хиллари Клинтон, кандидата от Демократической партии. Однако в драматургии предвыборной гонки Клинтон олицетворяла американскую элиту (жена экс-президента, бывший Государственный секретарь, сенатор и опытный политик), а Трамп представлялся дерзким выскочкой, популистом с нулевым политическим опытом, говорящим неудобную правду даже тогда, когда это нарушает нормы приличия.

На ситуацию выбора между двумя малопривлекательными кандидатами американцы отреагировали без энтузиазма: явка на выборы, которые многократно объявлялись главными в истории страны, составила всего 56 %. Часть избирателей, раздраженных всей американской политикой, просто отказалась от участия в предвыборных опросах, однако затем пришла на избирательные участки, чтобы выразить свое недовольство и проголосовать за протестного кандидата Трампа. Другая часть, напротив, заявила о намерении голосовать за Клинтон, но в итоге всё же не нашла в себе мотивации пойти на выборы. Наконец, третья часть, хотя и приняла в опросах участие, скрыла свое намерение голосовать за эксцентричного, невежливого и неполиткорректного кандидата. В условиях небольшого разрыва между кандидатами этого оказалось достаточно, чтобы кандидат-популист победил вопреки прогнозам опросов.