В субботу в Санкт-Петербурге завершилась конференция «“Философия зайца”: неожиданные перспективы гуманитарных исследований», проходившая в Институте русской литературы РАН.
Идея провести такую конференцию возникла после того, как летом 2013 года министр культуры В. Р. Мединский в интервью сказал, что ученые из подведомственных ему институтов получают государственное финансирование для работы над странными темами исследований, например, «философия зайца». Как вскоре выяснилось, слова министра были неверны, и «философией зайца» ученые из российских институтов не занимались ни за государственный, ни за личный счет. Но эти высказывания вдохновили сотрудников ИРЛИ РАН на проведение конференции, посвященной зайцу как объекту изучения гуманитарных наук.
В Пушкинском доме собрались участники из России, Украины, Израиля, Франции, Латвии и Болгарии. Среди них были историки, искусствоведы, литературоведы, фольклористы, специалисты по культурной антропологии и мифологии, лингвисты. Всего прозвучало более 50 докладов. Правда, ни одной заявки от философов в оргкомитет конференции так и не поступило.
Началась конференция с круглого стола на тему «Гуманитарные науки, государственный аппарат и проблема общественного блага в современной России». Следует отметить, что конференция сумела убить двух зайцев. С одной стороны, она стала медиа-событием, которое привлекло общественное внимание (как доброжелательное, так и критическое) к российской гуманитарной науке. Люди, отреагировавшие на новость о конференции в социальных сетях, разделились на два лагеря: «достойный ответ ученых министру» и «необходимо срочно привлечь всех участников конференции к принудительным работам, чтобы не занимались ерундой». С другой стороны, получилась действительно содержательная научная конференция, где исследователи рассказали о результатах своей работы.
Причем докладчикам удалось избежать ситуация, которая часто бывает на конференциях, где собираются представители разных дисциплин: доклады вызывают интерес коллег, но неинтересны и малопонятны для представителей других специальностей. На правах очевидца могу сказать, что выступления представителей самых разных наук привлекали внимание слушателей, основные научные интересы которых лежат в совсем других сферах.
Невозможность физически присутствовать на проходящих одновременно заседаниях и краткий объем этой заметки не позволяют рассказать обо всех прозвучавших докладах. Можно назвать лишь некоторые из них. Ведущий научный сотрудник ИРЛИ Константин Богданов в докладе «Фауна морали. Русские классики и русские зайцы» рассказал о зайцах в русской литературе, начиная от стихов Державина и переводов французских басен, сделанных Сумароковым, до многочисленных сцен охоты в русской прозе XIX века. Выступление Кирилла Зубкова (СПбГУ, ИРЛИ РАН) было посвящено использованию образов животных в русской литературе 1860-х годов, в особенности публицистике, касающейся нигилистов. В частности, ожесточенная полемика между Варфоломеем Зайцевым и Аполлоном Григорьевым привела к появлению на страницах сатирического издания «Оса» (приложения к газете Аполлона Григорьева «Якорь») многочисленных зайцев в текстах и карикатурах. Дина Магомедова (РГГУ, ИМЛИ РАН) проанализировала детское стихотворение Александра Блока «Зайчик». Обращение к игровому языку, который использовался в переписке Блока с женой, где, в частности, Любовь Дмитриевна называлась зайцем, позволила установить двойную адресацию этого стихотворения: как детского произведения и как послания единственному читателю, способному понять условный язык. Елена Куранда (Санкт-Петербург) рассмотрела зайцев в поэзии Игоря Северянина.
Популярные в Англии в конце XVI и в XVII веке памфлеты против мошенников исследовал Владимир Макаров (Казанский (Приволжский) федеральный университет). В них использовалось слово coney-catchers «ловцы кроликов», которое первоначально относилось к шулерам, а затем стало общим названием мошенников разных специализаций. В памфлетах описывались уловки мошенников, воровская иерархия, жаргон преступного мира, что должно было обезопасить читателя от этих преступников. Правда, часть публикуемой информации была плодом фантазии составителей этих памфлетов. Интересно, что на иллюстрациях, помещавшихся на титульных листах, в образе кроликов представали не жертвы, а сами мошенники. Это связано с используемыми в то время метафорами, в которых преступники уподоблялись животным-вредителям: червям, гусеницам и кроликам.
В докладе Валентины Люсиной и Александра Пиперского (ИЯз РАН, РАНХиГС) зайцы и кролики рассматривались с точки зрения лексической типологии и определялось, сколько и каких терминов существует в разных языках для обозначения этих животных. Также предлагался метод выявления основного («дефолтного») наименования при помощи статистического анализа языковых корпусов. Иван Держанский (София, Институт математики и информатики БАН) и Елена Сирук (Киевский национальный университет) сравнили зайцев в болгарском и украинском языках на уровнях лексики, словообразования и фразеологии.
Во множестве культур мира заяц выступает как трикстер, хитрый и ловкий герой. Дарья Мищенко (ИЛИ РАН, LLACAN CNRS) описала сказочные сюжеты о хитром зайце у народов манде, живущих в Западной Африке. Многие из них знакомы русским читателям, так как перенеслись в фольклор США и стали приключениями Братца Кролика из «Сказок дядюшки Римуса», но есть много и других сюжетов. Помимо анализа мотивов, связанных с зайцем в сказках манде, Дарья Мищенко познакомила слушателей с фактом, интересным и для лингвистов. Некоторые представители западноафриканских народов, рассказывая свои сказки на английском или французском, называют героя зайцем, хотя на их родных языках в этих текстах в роли трикстера выступает вовсе не заяц, а антилопа-крошка (Neotragus batesi).
Заяц-трикстер присутствует и в тибетском фольклоре. Тибетолог Александр Зорин (ИВР РАН) рассказал о произведении Алексея Ремизова «Ё. Тибетский сказ», о приключениях ловкого и порой жестокого зайца, и его источнике из фольклора Тибета – сказках, изданных этнографом Григорием Потаниным. Кстати, Ё в названии сказа Ремизова – ничто иное, как тибетское слово, обозначающее зайца.
Выступление Дмитрия Доронина (ИЭА РАН) было посвящено зайцу в мифологии тюркских народов Алтая. Там заяц предстает как сын (или дочь) небесного божества Ульгеня, а также как символ алтайского рода тодош, а шкурки или изображения зайца играют важную роль в современной шаманской практике.
С греческим островом Карпатос, лежащим на полпути между Родосом и Критом, была в античную эпоху связана поговорка ὁ Καρπάθιος τον λαγών «карпатиец – зайца», приблизительно соответствующая русскому «купила баба порося». О том, как было установлено значение этой поговорки, рассказал Дмитрий Афиногенов (ИВИ РАН, МГУ). Евстафий Солунский, византийский автор XII века, в комментариях к сочинением Гомера упоминает о жителях двух других греческих островов Астипалеи и Анафии. Однажды житель Астипалеи привез на Анафию пару куропаток, которые так размножились на острове, что чуть не вытеснили с него людей. Тогда жители Анафии выпустили на Астипалее пару зайцев, которые тоже вскоре стали многочисленными, и только совет дельфийского оракула разводить собак и устраивать охоту спас Астипалею от полного разорения. Якобы в первый год охотники поймали на острове больше шести тысяч зайцев. Рассказав эту историю, Евстафий упоминает и поговорку про жителей Карпатоса и зайцев, это позволяет сделать вывод, что и на Карпатосе произошла схожая история. Интересно, что охота с собаками на зайцев оставалась одним из занятий жителей этого острова и в XX веке, а сейчас она служит изысканным развлечением для туристов.
Специалисты по славянской традиционной культуре и этноботанике представили серию докладов, посвященных растениям, которые именовались заячьими. Доклад Валерии Колосовой (ИЛИ РАН) назывался «Заячьи травы в народной ботанике славян», доклад Александры Ипполитовой – «О траве заец, заечьей капуске и средствах для ловли зайцев (по материалам русских рукописных травников)», а Кирилл Худин и Екатерина Худина (РГГУ,РГАДА; РГАУ-МСХА им. Тимирязева) описали случай лечения боярина Б. И. Морозова корнем «заячье копыто» в 1661 году. Современный фольклор, связанный с названием белорусского рубля – «зайчик», стал предметом доклада Антона Сомина (РАНХиГС). Одним из результатов его исследования стал вывод, что слово «зайчик» в этом значении сейчас куда чаще используют жители России, а не Белоруссии, где купюры с зайцем были выведены из обращения еще в 1995 году.
Павел Лизунов (Северный (Арктический) федеральный университет) рассказал о своих исследованиях профессионального языка российской биржи XVIII – начала XX века. В отличие от современного биржевого жаргона, где сильнее всего влияние английского языка, в первую эпоху существования биржи в России в биржевом языке преобладали заимствования сначала из голландского и немецкого, позднее из французского, были и профессионализмы, возникшие в русском. Существовало и слово «заяц», обозначавшее неофициального, так называемого «неприсяжного» биржевого маклера. С самого начала существования российской биржи власти пытались бороться с самодеятельными маклерами, конкурировавшими с маклерами официальными, но борьба эта не была эффективной. Биржевые «зайцы» упоминаются и в русской литературе (Куприн «Киевские типы», Салтыков-Щедрин «Благонамеренные речи», Боборыкин «Китай-город», Чехов «Делец»).
В докладе Нины Осиповой (Московский гуманитарный университет) «Заяц vs. Кролик: к типологии моделей в культуре» рассматривалось использование образов этих животных от средневековой живописи до современного ленд-арта и даже субкультуры фурри. Выступление Елены Лазаревой (ГИИ) было посвящено зайцу в творчестве немецкого художника-постмодерниста Йозефа Бойса (1921–1986). Светлана Колмогорова (София) рассказала о появлении в современной популярной культуре образа зловещего, кровожадного зайца, которого можно увидеть в фильмах Night of the Lepus, Peter Rottentail и других.
