Автор - профессор Мюнхенского университета, философ, председатель Кантовского общества Германии Рейнгард Лаут рассуждает о месте ислама в мировой истории, которое становится понятным только при учете особенностей его возникновения.
Перевод с немецкого А. Муравьева
Прежде, чем мы обратимся к определению этой концепции ислама, необходимо сделать некоторые предварительные методологические замечания. Поскольку биографические и исторические данные о жизни Мухаммеда, предполагаемого составителя Корана, крайне ненадежны, они не могут быть напрямую привлечены для истолкования без уклонения в спекуляции. Если хочешь идти верным путем, то в ситуации почти полного отсутствия современной ему арабской литературы придется узнавать ведения о Коране исключительно из него самого. В любом случае, историческая обстановка создания указывает на период 580-630 гг. Известно, что Коран в его единственной современной форме впервые был упорядочен халифом Османом, причем он пользовался абсолютно внешним критерием длины некоторых сур. При этом одновременно все остальные наличные экземпляры были по причине вызывавших путаницу расхождений отвергнуты. Нёльдеке и другие корановеды пытались найти последовательность возникновения сур современного Корана, но его хронология и поныне остается непонятной.
Коран возникает во время своего составления подобно некоему ледниковому валуну в Аравии. И в этом даже одна из причин его стремительного успеха. Создатель этой книги ясно понимал это. «Moжeт быть, oни cкaжyт: "Измыслил он его". Скажи: "Приведите же суру, подобную ему, и призывайте, кого вы можете, помимо Аллаха, если вы правдивы!"» (10, 39)
[«Moжeт, oни cкaжyт: "Измыcлил oн eгo!" Cкaжи: выучите десять похожих сур, которые создал кто-то другой, и предложите себе, если хотите, рассудить, когда перед вами истина» (сура 11, 35).] «A ecли вы в coмнeнии oтнocитeльнo тoгo, чтo Mы ниcпocлaли Haшeмy paбy, тo пpинecитe cypy, пoдoбнyю этoмy, и пpизoвитe [пред судилище Божие] вaшиx cвидeтeлeй, чтобы опpaвдаться» (2, 23).
Но стоит ли всерьез воспринимать образ составителя? В пользу этого говорит, прежде всего, очень особенный, ровный язык, которому неизвестны аналогии. Этот стиль отличается заметными эстетическими, прежде всего, формальными качествами. Во всем Коране предметы описываются (вероятно, сознательно и со смыслом) в некоей первозданной нерасчлененности, подобно объектам импрессионистической живописи. Отсюда вытекает неимоверная трудность с однозначным переводом.
Но именно с помощью этого приема автор достигает точно рассчитанного эффекта. Неясность и многозначность расширяют проблемную среду (Umfeld) того, о чем говорится, и делают возможной любезную составителю многозначность.
Это связано с тем, что для выражения иного содержания автор может пользоваться неким инструментом с широкими выразительными возможностями. На кого он ориентируется, возвещая, увещевая, сподвигая, угрожая или отвергая, нередко либо вовсе не указывается, либо указывается неоднозначно. Места в повествовании обозначаются редко, а время – и вовсе никогда. Мне придется еще вернуться к вопросу о том, каков же тайный умысел такого языкового поведения.
Мы не намереваемся здесь решать вопрос или даже утверждать тезис о некоем влиянии на Составителя, будь то частичное или целое. Впрочем, нет серьезных оснований к сомнению в том, что он убежден в своем следовании вдохновению. Это, конечно, не исключает того, что в некоторых рассуждениях пользуется и совсем не инспирированными суждениями. Даже Моисей различал при даровании своего Законодательства между самоличными предписаниями Бога и полученным составителем заданием оформить юридически дальнейшее (отчасти по данному ему Богом образцу – Втор 4:13-14).
Таким образом, необходимо точно различать в каждом случае понятия Автор, Составитель, адресат и так далее. Когда в дальнейшем мы станем говорить о «составителе», я буду игнорировать это различие, дабы не затруднять без нужды наше повествование.
Эти суры несомненно написал конкретный человек: все же Коран не был непосредственной передачей написанного Богом, подобно Закону Моисееву. Будь это так, составитель не преминул бы на это сослаться – ведь он нередко приводит в пример Синайское откровение.
С другой стороны возникает вопрос, требующий разрешения: воспроизводит ли составитель (по его мнению) в отдельных рассуждениях буквально Божие слово или лишь передает посредующую смысл парафразу. Рассуждения и тут, по причине специально выбранных выражений, а также вполне в стиле Библии и Талмуда, колеблются между одним и другим смыслом. Под словом «составитель» в любом случае имеется в виду тот, кто переложил сказанное устно и письменно. Крайне деликатный вопрос о том, кто в случае каждого конкретного выражения говорит или кому было речение, мы вынужденно оставляем без разрешения.
Адресаты же послания многообразны. Весьма часто мы встречаем в стихах одной и той же суры призыв: «Скажи!» Говорит ли это по мнению сочинителя (Konzipient) Бог с непосредственно восприемлющим откровение, или говорит вдохновенный («Мухаммед»), или, наконец, последнего призывают обратиться со словом к другому верующему? Это подчас остается непонятным. Связанный с этим вопрос – кому в конечном итоге нечто говорится или должно быть сказано? Здесь существует богатый выбор: призванный апостол, верующие, неверующие, враги Аллаха. Между верующими и теми, кто назван после них, находится множество видов: путаники, развращенные, притворщики, извратители (Perverse), раскольники, реформисты и т.д. Неверные – это либо многобожники, почитатели идолов, а кроме того – сабеи, иудеи и назореи, или отступники, которые иногда даже именуются «шайтанами».
Связанный с этим ход мысли и его языковое оформление выдают неожиданную способность к дифференцированию. Попытаемся выразить это несколько подробнее: относительно безвредные группы среди верующих – это развращенные. Они пытаются ослабить для себя строгие заповеди, из-за чего духовной жизни угрожает размывание. Гораздо опаснее – притворщики. Они соблюдают заповеди в общине как верные, а в обществе неверных напротив дают понять, что они не во все или вообще ни во что не веруют. «Не берите их себе в друзья!, - увещевает составитель – доколе они не вернутся на путь Божий!» (4-91). Очень часто Коран говорит о «запутавшихся», которые смешивают (по крайней мере отчасти сознательно) разные вещи и тем самым угрожают изменить веру. «Извратители» разными способами примешивают к вере свои пороки, так что пытаются изменить, а то и вовсе упразднить за бесполезностью предписания веры (прежде всего, на ум приходят предписания о браке). Наиболее ненавистны составителю Корана «реформаторы», которые «слишком умны», чтобы веровать подобно простым верующим, причем то, во что они веруют, уже не есть учение Аллаха. Наконец, речь заходит и о сабеянах, назореях и (раввинистических) иудеях, прежде всего, разумеется, о богобоязненных и верующих.
Автор Корана должен был без сомнения прекрасно владеть ивритом и арамейским, в то же время он был гениальным творцом и виртуозом арабского языка. Он же и придал Корану его потрясающий эффект. Если же коснуться способа его обращения с библейскими событиями и учениями, то он более всего соответствует традиции ветхозаветных книг премудрости и Талмуда, сиречь традиции раввинистических евреев после Христа и разрушения Иерусалима.
Мы не знаем точно, перевел ли составитель Корана предварительно на арабский Тору, хотя это предполагают исследователи Корана. Но, учитывая, что он в некоторых сурах ссылается на уже доступный письменный текст, эта гипотеза более чем правдоподобна. Ввиду нашей задачи мы можем этот вопрос оставить в покое. На ВЗ, прежде всего на Тору, составитель ссылается таким образом, что он сознательно делает парафразу избранного, причем интересно, что некоторые вещи, стоящие тут же в ВЗ, сознательно выпускаются. Отчасти эта редактура объясняется тем, что составитель должен был приспосабливать еврейский текст к арабскому языку, а отчасти тем, что он хотел извлечь из текста некоторые черты каждой излагаемой истории для своих целей и чтобы притом его не стали бы упрекать в намерении изменить суть. Но иные выпуски напротив носят явно сознательный характер, прежде всего, когда речь идет о таких действиях или мыслях, которые его не устраивают. Так, например, изгнание из Рая, которое первые люди претерпели заслуженно (приводится лишь туманное обоснование – они забыли Божию заповедь), приписывается успешному ухищрению дьявола (Иблиса). Параллельно с этими выпусками в текст вводятся новые детали, которые не содержатся в соответствующих пассажах ВЗ.
Эти факты могли быть заимствованы из устной еврейской или арабской традиции, некторые автор, безусловно, позаимствовал в Талмуде. Невозможно утверждать, что остальное аутентично, мы знаем возможные источники неудовлетворительно, и было бы нечестно приписывать составителю Корана такие намерения, если это невозможно доказать. Так у истории из 26-й суры о тамудах и их противлении пророку Салиху, которое повлекло в последствии их гибель, как было доказано, есть историческая основа. Эта история также объясняет эпизод с адитами, именно борьбу богобоязненных, еще не отвратившихся от божественного долга, против неверных. Также легко обнаружить, что составитель Корана вставляет в свои повествования некоторые небольшие эпизоды из талмудических источников, о которых ему должно было быть известно.
Еще более вольно обращается автор с материалом, когда он подменяет некоторые события и характерные черты отдельных лиц или учений, позаимствованные из Библейского текста, своими парафразами. Он перестраивает некоторые ветхозаветные факты согласно тому значению, какое подобные же факты имели в его время и возвещающие его откровения, выступая таким образом как мастер гомеотезиса («подобоположение»). Подобно тому, как он в свое время боролся с почитателями идолов, также борются со своими идолами Авраам и Ной. Моисей требует во имя Божие, чтобы чистой жертвой была бы корова, как это было естественно для составителя Корана, и так далее.
Подобное обращение с фактами, если только оно признается таковым, не может считаться совершенно предосудительным. Наш современный мир делает то же самое. Когда Шиллер, Шоу или Пеги повествуют о жизни Жанны д' Арк, они сознательно опускают некоторые детали и обстоятельства, заменяют другие, которые без сомнения не историчны, а иногда и вовсе невозможны. Они выводят различные обстоятельства из времени Жанны, о которых даже неизвестно, имели ли они к ней отношение. И, в конце концов, они просто изменяют сам смысл ее подвига. И никто не ставит им это в упрек, хотя это вполне можно было бы сделать, поскольку налицо сознательное искажение истории. Точно таким же образом многие поэты сознательно выводят выдуманные ими события в качестве образца для формулирования современных идеологем. А это уже куда больше того, что делает составитель Корана.
То, что важнейшим Библейским событиям придается совершенно иной смысл, что обстоятельства и формулировки мыслей искусственно вкладываются в уста персонажей, тогда как в Ветхом Завете о них ничего не говорится – все это уже встречается в Книгах Премудрости, которые пользуются для этого обыкновенными приемами мидрашистской экзегезы.
Самая опасная процедура состоит в том, что нередко смысл какого-то слова меняется на противоположный. Это отчасти уже применялось в самом Ветхом Завете благодаря употреблению эвфемизмов. Как правило, они не имели в виду сознательного извращения, но только лишь избегали употребления опасных слов и пытались не допустить профанации слов священных. Это переиначивание смысла употребленных в Коране слов - настолько частое явление, что порождает серьезнейшие трудности для перевода. Когда одно и то же слово или одно и то же предложение передается коранистами порой совершенно различно (дело доходит до двенадцати и более вариантов истолкования), то это совсем нередкое дело. Примером таких споров коранистов является слово «ханиф». В результате версии коранистов нередко настолько отличаются друг от друга, что бывает вовсе затруднительно понять точный смысл отдельной фразы.
Если собрать воедино все, что здесь было высказано о языке, стиле и интерпретации, то получится как раз картина того, с чем встречается читатель или слушатель, когда перед ним являются строфы Корана. Но было бы неверно заключать отсюда, что автор недостаточно владел своим языком. Как раз наоборот. Это язык есть прекрасно подобранный инструмент для намерений, которые преследовало провозвещение. Нечеткости и многозначности усиливают действие сказанного на слушателя или читателя, к представлениям которого приспосабливаются выражения. И они действуют тем более сильно, когда внезапно говорится нечто в высшей мере продуманное и ясно сформулированное.
Нередко при чтении или восприятии на слух коранического текста возникает впечатление, что читатель находится в полусне, в котором душа играет в духовные ассоциации, чтобы разрешить известные смысловые проблемы, которые угнетают ее и заботят. Без конца чередуются фантастичные комбинации. Посреди различных «смешений» и «путаницы» сверкают то и дело в высшей степени весьма наполненные образы и глубокие мысли. Вся эта техника есть совершенно сознательно спланированный процесс прояснения смысла при помощи гениальных находок (или изобретений), которые в здравом уме и твердой памяти никто бы не подумал принять на веру. Почему создатель Корана ведет себя таким образом – отдельный вопрос, требующий особого рассмотрения.
